ИНТЕРВЬЮ - Алексей Рахманин: критерии состоятельности

АЛЕКСЕЙ РАХМАНИН: КРИТЕРИИ СОСТОЯТЕЛЬНОСТИ

 

Текст: Наталья Хлопаева / Фото: Дарья Семёнова; из личного архива А.Ю.Рахманина

За 20 лет в Русской христианской гуманитарной академии Алексей Рахманин побывал в самых разных качествах – от абитуриента и студента до доцента кафедры философии и религиоведения, защитил кандидатскую диссертацию, стал редактором и автором учебника, рекомендованного Учебно-методическим отделом высшего образования для студентов вузов. Мы поговорили с Алексеем Юрьевичем о его личном опыте преподавания, о том, где могут реализовать себя религиоведы, и о современном искусстве как новой форме религиозности.

20170924-Rakhmanin_photo.jpg 

Н.Х.: – Как Вы впервые узнали об РХГА?

А.Р.: – Один из добрых друзей моей семьи рекомендовал мне этот вуз, когда я заканчивал школу. Тогда мне была прямая дорога на филфак. В самом конце учебного года я уже не вполне понимал, зачем мне это нужно, и хотел заниматься чем-то другим, связанным с историей религии. В 1999 году в Петербурге не так чтобы много было учебных заведений, предлагавших эту программу. Был СПбГУ и еще один частный вуз, который уже не существует. И был РХГИ, и здесь эта программа была просто великолепна. Я сразу почувствовал, что она соответствует моим взглядам на собственное будущее.

 

Н.Х.: – Каким образом у Вас возник интерес к религиоведению?

А.Р.: – Русская литература имеет особую склонность к рефлексии по поводу религиозной жизни. И чем больше человек читает русскую литературу, тем больше осознает, что познакомиться с религиозной традицией является совершенно обязательным для понимания самой литературы.

qMKyaYfSwW8 — копия.jpg lbFLorhXA6g.jpg 

Н.Х.: – Вы выбрали филологию на этапе магистратуры.

А.Р.: – У меня очень долгая история отношений с филфаком. Впоследствии я всё-таки закончил магистратуру. Занимался историей и концепцией морфологии, ее европейскими истоками, начиная с Гёте и заканчивая Проппом. В 1928 году была опубликована «Морфология волшебной сказки» Владимира Яковлевича Проппа, и эта работа стала одним из самых важных текстов в филологии. Пропп снабдил главы своей книги эпиграфами из Гёте, что представляет из себя известную историографическую загадку, которую я и попытался разрешить: проследить историю морфологических представлений от Гёте через германский и русский XIX век к идеям Проппа.

 

Н.Х.: – Сейчас Вы собираете материалы для докторской диссертации?

А.Р.: – Я не думал об этом. В современной России докторская диссертация – это часто критерий не научной состоятельности, а какой-то другой состоятельности, которую я проявлять не хочу.

 

Н.Х.: – А кандидатская – критерий какой состоятельности?

А.Р.: – Кандидатская – просто демонстрация того, что субъект способен производить научные исследования.

 

Н.Х.: – Один раз произвели и достаточно?

А.Р.: – Ну почему, я кое-что публикую. Думаю, если что-то у меня напишется, то почему нет. Но стремиться написать докторскую ради докторской степени – мне кажется, это не слишком рационально.

 

Н.Х.: – Очевидно, не ради степени, а ради темы.

А.Р.: – Да, но бывает, что материал лучше укладывается не в формат диссертации, а в серию публикаций или в монографию. Кроме того, требования ВАК меняются постоянно, а чем-то жертвовать из материала мне не хочется.

 

Н.Х.: – В какой сфере могут работать религиоведы? Где они могут себя реализовать?

А.Р.: – Знание особенностей религиозной жизни позволяет работать в международных компаниях. В больших организациях с парадигмой веротерпимости, мультикультурализма работают специалисты по поведенческим стереотипам. Религиоведы работают также в административных структурах, занимаются сферой экзотического туризма, журналистикой, преподаванием.

 

Н.Х.: – А я думала, Вы скажете, что можно министром просвещения работать.

А.Р.: – Наш министр – историк церкви и это не делает ее религиоведом. Религиоведение отличается от истории, социологии и других хороших наук.

20190322-IMG_2076.jpg 

Н.Х.: – Вам нравится преподавать?

А.Р.: – Я отношусь к преподаванию как не то что неизбежному злу, но как совершенно естественной части академической работы. Мне странно представить ученого, который занимается научными исследованиями и при этом не преподает. Гораздо легче представить преподавателя, который не занимается научными исследованиями. Преподавать – естественно и необходимо. В конце концов, если я хоть минимально обеспечиваю прирост знания, то я этим знанием должен делиться. Это моя моральная обязанность.

С другой стороны, не могу сказать, что мне нравится преподавать. Никогда я этого не любил. Скорее: ну да, надо, куда деваться.

 

Н.Х.: – А Вы строгий преподаватель? У Вас много пересдач?

А.Р.: – У меня много пересдач. Один субъект приходил 6 раз. На пересдачу отправляются студенты, которые мало и плохо работают. К студентам, работающим нормально, у меня претензий нет. Наверное, я просто представитель старой школы. Исхожу из того, что лекции и семинары – это то, во что студенты должны вкладываться. Но всё изменилось. Им уже не надо просиживать часами в библиотеках. И преподавателю не нужно работать «говорящей головой», как я работаю.

Чем студенты моложе, тем явнее тенденция: они по-другому обрабатывают информацию. Например, раньше на изложение темы мне нужен был час, а с новыми студентами – 20 минут. Потом им становится скучно. Да и мне тоже. Надо как-то по-другому работать. А я не то чтобы ленивый, просто… десять лет у меня получалось, почему я буду на одиннадцатый год что-то менять? И это тоже источник раздражения: я довольно часто осознаю свою не вполне пригодность…

 

Н.Х.: – Странные вещи Вы говорите. Я никак не могу перейти к другим вопросам из-за этого. Уже чуть ли не профпригодность обсуждаем. Почему же тогда Вы им нравитесь? Почему студенты пишут о Вас восторженные отзывы? Благодарят в опросах. Почему Вас называют «рыжий бог»?

А.Р.: – Я не знал!

 

Н.Х.: – Если не знаете, сообщаю Вам. Так почему Вы им нравитесь?

А.Р.: – Может быть, потому что считаю, что в аудитории мы коллеги. Просто так уж получилось, что я чуть более осведомлен о дисциплине, которую им судьба выпала слушать. У меня нет никакого желания менять их взгляды на жизнь. Нет желания запихнуть им как можно больше в голову. И еще я не люблю в других людях, и в себе стараюсь подавлять высокомерие. Может быть, поэтому. Но я не могу сказать, что стараюсь наладить контакт, что у меня есть какие-то педагогические приемы. Помилуйте, нет, конечно! Другое дело, что я постоянно готовлюсь к занятиям. Сколько бы лет я ни читал курс, всё равно готовлюсь.

 

Н.Х.: – Как Вы думаете, почему людям бывает неинтересна вера? Верить – трудно?

А.Р.: – История христианской традиции показывает, что верить трудно. Почему люди бывают безразличны к религиозной жизни? Самый честный ответ: это не только российская черта. Нельзя сказать, что у нас был воспитан тип атеистического человека. Скорее, сформировался тип религиозно безразличного человека. Но так происходит во всём – западном, преимущественно – мире. Дело в том, что современная цивилизация предоставляет очень много способов прожить жизнь. Если у человека есть искусственный интеллект, видеоигры, литература, зрелища, он имеет возможность те эмоции, которые традиционно канализировались религиозным образом, выразить иначе. Так, значительная часть восторгов по поводу современного искусства, которые я разделяю, связана с тем, что оно оказывается формой практики, составляющей своего рода альтернативу религии. Религиозность стала более размытой.

 

Н.Х.: – Как наука религиоведение возникло в середине XIX века?

А.Р.: – В 60-70-е гг. XIX века.

 

Н.Х.: – Как вы оцениваете саму тенденцию: в XXI веке в странах, в которых зарождалось религиоведение, интерес к нему увеличивается или идет на спад? Можно ли сказать, что чем меньше верят, тем больше изучают?

А.Р.: – Религиоведение возникало на континенте, в Голландии, Германии. Сегодня Голландия – суперсекуляризованная страна, Германия – в общем, нет. США – тоже секуляризованы. Последние несколько лет, в результатах разного рода опросов, кем себя считают респонденты (“англиканин”, “католик” и т.д.), категория “nones” - тех, кто отметил вариант “ни один из выше перечисленных”, - увеличивается. Но эти люди всё равно идентифицируют себя как религиозных. Просто они не попадают ни в одну из предложенных категорий. Тенденция особенно заметна в Великобритании, в США меньше.

 

Н.Х.: – В каких странах на изучение религии сегодня тратится больше всего ресурсов?

А.Р.: – Центром остаются США.

 

Н.Х.: – В США действительно высокая религиозность?

А.Р.: – Бергер написал книгу «Религиозная Америка, секулярная Европа?» - там описаны актуальные тенденции. Америка продолжает быть религиозной. При этом процент «nones» продолжает повышаться.

 

Н.Х.: – Почему тогда так часто масс-медиа США показывают религию негативно?

А.Р.: – Свобода слова. Думаю, медиа реализуют ту повестку, которая есть в обществе. Вся та сатира, не всегда приятная, свидетельствует о том, что религиозная жизнь на подъеме. Если бы это никого не интересовало, никто бы не прикалывался. Просто маньяк священник значительно интереснее, чем маньяк преподаватель, например.

 

Н.Х.: – Не будем снимать подозрений с преподавателя.

А.Р.: – Там драма есть. Жизнь какая-то, стереотип. Довольно многослойная картина.

 

Н.Х.: – То есть это происходит от большого интереса к теме?

А.Р.: – Просто показывает, что повестка является живой.

 

Н.Х.: – Вы рассматривали для себя академическую карьеру за рубежом?

А.Р.: – Да. И возможность была. Я бы, пожалуй, где-нибудь в Скандинавии поработал. Мне ближе та академическая традиция. А в США… жить, мне кажется, довольно муторно. Если не в Нью-Йорке, конечно. Американские города устроены иначе, чем европейские. Жизнь там протекает, преимущественно, в пригороде. Для этого нужно, как минимум, водить машину.

 

Н.Х.: – А вы не водите.

А.Р.: – Я не вожу и не хочу учиться. Мне это зачем?

 

Н.Х.: – Полностью солидарна. Вопрос снят! Возвращаясь к вопросам о религии. Есть устойчивое мнение, что в религии нет места юмору, иронии. Как Вы считаете, юмор в религии присутствует?

А.Р.: – Да, пожалуй. Есть юмор, который мы вчитываем, когда наблюдаем чужую религиозную жизнь.

Например, есть юкагиры – народ в восточной Сибири. Когда местные охотники убивают медведя, то, извиняясь перед его духом, они говорят: «Это не мы убили тебя, это русские пришли и убили тебя». А сдирая с медведя шкуру, они говорят: «Давай-ка снимем с тебя теплое пальтишко».

Австралийские аборигены иногда ёрнически относятся к предкам.

Если люди испытывают потребность в юморе, они будут реализовывать ее и в религиозной жизни.

В ХХ веке возникает новый тип религиозности – квазирелигия, для которой жизненной энергией является ирония по поводу религии.

 

Н.Х.: – Вам интересен арт-бизнес. Он Вас привлек как новая форма религиозности?

А.Р.: – Да, отчасти так. Я довольно давно делаю программу на радио. Она называется «Арт-капитал». Деньги, галереи, аукционы.

 

Н.Х.: – Я ее послушала. И мне любопытно, почему Вам интересна эта тема? Причём не с искусствоведческой точки зрения, а скорее, с финансовой.

А.Р.: – С антропологической. Для меня это феномен, скорее, антропологический.

 

Н.Х.: – Вы хотите понять, почему люди готовы отдавать такие большие деньги?

А.Р.: – Да. За что, как.

 

Н.Х.: – И Вы их понимаете?

А.Р.: – Как правило, да.

 

Н.Х.: – Есть современные художники важные для Вас?

А.Р.: – Герхард Рихтер всегда восхищает. Владлен Гаврильчик, Люциан Долинский, Владимир Овчинников, Алексей Ежов, Михаил Звягин.

 

Н.Х.: – В завершение хочу спросить, есть ли у Вас любимая книга как издание?

А.Р.: – «Записки охотника» Тургенева, прижизненное издание. Мне его подарили в 14 лет. И оно до сих пор у меня. Красиво сделано, в старой доброй традиции.

Тургенев.jpg

Люциан Долинский.jpg

Ангел у телескопа Овчинникова.jpg