Русская идея (продолжение)

23 декабря 2005 г.

А.А. Ермичев: Мы выслушали и отчасти обсудили доклад Валерия Николаевича Сагатовского «Отчего наше общество не востребовало русскую идею?». Отчасти обсудили этот доклад, но потом возникла идея продолжить обсуждение на сегодняшнем заседании. И в частности, хотел по этому предмету высказаться заведующий кафедрой истории русской философии Московского Государственного Университета Михаил Александрович Маслин. Михаил Александрович Маслин человек очень добрый, он сразу согласился приехать в Петербург и до последнего дня стеснялся сказать, что он не сможет приехать. И я приношу извинения за такое неустройство.

Сегодня мы построим следующим образом наше занятие: сначала, я думаю, можно попросить Валерия Николаевича буквально за 3-4-5 минут изложить в одном предложении содержание доклада. После этого будут выступать заявившие о своем желании высказаться по существу вопроса. В нашем приглашении уже обозначены эти имена. Это Анатолий Александрович Клестов, отец Вениамин, ваш покорный слуга и ректор академии Дмитрий Кириллович Бурлака. Это не означает, что не могут выступить другие пожелавшие включиться в разговор о русской идее. Поэтому я с начала предоставляю слово Вам, Валерий Николаевич, буквально, чтобы только напомнить основной тезис Вашего выступления.

В.Н. Сагатовский: Если, действительно, сказать в двух словах, то суть «русской идеи» я понимаю так. В основе ее лежит идея соборности, а Общее дело, к которому она ведет, выражается в понятии ноосфера. Построить в этом мире ноосферу на основе идеи соборности. В 1994 году я опубликовал свою книгу «Русская идея: продолжим ли прерванный путь?». Есть множество других работ, как вы знаете, тем не менее, до сих пор хор плакальщиков: «Мы не знаем, что такое ”русская идея”…» Не надо тут ничего выдумывать, надо читать работы наших предков. И «Русская идея» – это те базовые ценности, которые являются основой выбора нашего пути, не американского, не японского – русского пути, который фундаментально обоснован русской культурой. В чем суть этих идей: соборности и ноосферы? В двух словах. Соборность – это снятие противоположностей западного индивидуализма и восточного коллективизма на основе любви и единения, на основе любви индивидуальности к целому и признание целым самоценности индивидуальности. Это чисто русское культурное явление, блестяще выраженное в нашей культуре. А идея ноосферы – что это означает? Человечество идет к катастрофе. Идейная основа этой катастрофы – это основная идея Запада: воля к власти, к максимуму прибыли, максимуму наслаждения. Не выдержит этого ни наша планета, ни человечество. Ноосфера – это такая организация бытия нашей планеты, когда человеческий разум служит не хищной эксплуатации, а когда он, имея духовные основания, прежде всего, позволяет взаимодействовать не по принципу максимума, а по принципу оптимума во взаимодействиях природы, общества и личности. Это то свое слово, которое вносит русская культура в мировую культуру, это тот ответ на вызов современности, который мне представляется адекватным. И можно только пожалеть о нашей трагической судьбе, что наша страна меньше всего соответствует той идее, которую родила ее великая культура. Вот, это в двух словах.

Ведущий: Спасибо, Валерий Николаевич! Я хочу пригласить выступить отца Вениамина.

О. Вениамин (Новик): Спасибо! Добрый вечер! Проф. Маслин сегодня отсутствует, но имеется его книга (показывает книгу). Он составил тематический сборник, который называется «Русская идея», где представлены статьи Бердяева, Соловьева, Хомякова, Франка, Карсавина, Вячеслава Иванова, знаменитая речь Ф. Достоевского о Пушкине как русском человеке.

Теперь по поводу собственно русской идеи. Я бы в ней выделил несколько аспектов.

Начнём с определения. Русская идея – это ёмкое социо-культурное и историософское понятие, концепт, отражающий специфику российского этноса и проектирующий его дальнейшее развитие.

1. В чём онтологическое основание русской идеи? Бердяев в своих многих статьях применяет образ биологический – «питание». Что является источником жизни? Собственно, откуда он идет, этот некий жизненный ток, энергия, глубинная и неизбежно мистическая реальность? Для верующего сознания такой реальностью является Бог (Сущий, ΩΝ (греч.) – Исх.3,14). Бог – источник жизни, создавший мир, и Он, собственно, и есть исток жизни. Я буду говорить с точки зрения религиозного (т.е. связного – religare (лат.)) сознания, и без Бога нам тут не обойтись. Органическая метафора Бердяева (и не только его) – питание, причастность. Чтобы быть живу, необходимо быть причастным к этому животворящему, высшему началу, от которого все исходит. Причастность к Отцу, Сыну и Животворящему Духу это - отческий принцип. Это - онтологический аспект русской идеи в самой обобщенной форме и специфически русского здесь вроде бы и нет. Но на то она и онтология – наука о самом существенном, Сущем. В своей глубине такое понимание связано с христианской метафизикой и неоплатонической философией, которая вроде бы уже не актуальна. Таким образом, онтологическое основание русский идеи для многих не очевидно.

2. Можно говорить также о социологическом аспекте русской идеи. Обычно социологи утверждают, что российское общество представляет собой некое сочетание социальной архаики с отдельными элементами модернизации. Т.е. общество фрагментарно модернизировано. Архаическое общество – это традиционное (патерналистское) общество, которое построено по типу большой семьи во главе с отцом. Отсюда - монархический тип сознания, отсюда - монарх, царь, отец отечества, каковым Петр Первый себя провозгласил, но этот термин (отец отечества), в отличие от самого монархизма, не прижился в России. Недостаток патерналистско-авторитарного общества, как известно, состоит в нехватке индивидуальной свободы. Конечно, можно считать, что эта благодатная собранность во Святом Духе – соборность – это и есть социальный аспект «русской идеи». И в этом смысле графическое изображение онтологическо-социального аспекта «русской идеи» выражено в иконе «Троица» Рублева (указывает на репродукцию иконы): здесь есть укоренённость в главном, единство и многообразие трех Ипостасей Св. Троицы, неслиянно и нераздельно пребывающих в некоем сочетании. Именно эта икона была зримым образом духовного собирания русского народа в эпоху преп. Сергия Радонежского. Вот она, визуально выраженная русская идея: единение с Богом в форме национальной культуры! Идея этой иконы хорошо экстраполируется на социум. Иначе будет не народ, а население. В русской философии такое благодатное единство, не подавляющее личности, называется соборностью – это социальный аспект «русской идеи». Неизбежно и убывание качества единения по мере удаления от онтологического центра – Троицы. Если все не могут пребывать в любви, то в солидарности народу нужно пребывать непременно. Без этого нет общества. Какой тип общества мы хотели бы иметь? Этот вопрос остаётся открытым.

3. Русская идея имеет и государственное измерение. Был в российском самосознании и православно-имперский мессианизм, выраженный в посланиях псковского старца Филофея (XVI в.): «Два Рима пали, Москва – Третий Рим, четвертому не бывать». В 20-м веке этот мессианизм приобрёл секуляризированную суррогатную форму в виде агрессивного экспансионистского большевизма. Вспомним на гербе Сов. Союза «солнце социализма» (вместо христианско-православного Солнца Правды - Христа), освещающего весь земной шар. Можно вспомнить и знаменитую синкретическую формулу графа С.С. Уварова: «православие, самодержавие, народность». Это единство, как бы его не оценивать, держало империю. Империи, как известно, существуют, пока наличествует некая объединяющая сверх-идея, обладающая, кроме теоретического аспекта, доступного немногим людям, и определенной энергетикой, ощущаемой людьми. Для существования империи необходима и некоторая межличностная солидарность граждан, основания для которой не всегда просто обнаружить. Общая религия может быть важным фактором объединения. Национальная идея нужна для формирования национального государства. Есть подозрения, что национальное российское государство, если и существовало, то в недостаточно развитой форме. Россия, скорее, существовала почти с самого начала в имперской форме, присоединяя новые территории и этносы.

Сегодня мы сидим на развалинах империи, что само по себе побуждает к рефлексии. Иногда это красиво называют поиском самоидентичности. Чего мы хотим: быть великими и бедными, как при коммунизме, чтобы нас весь мир боялся? Или мы хотим превратиться в множество благополучных Норвегий, которые не играют никакой роли в мировом масштабе? Имперское сознание изживается мучительно.

4. Теперь поговорим о юридически-правовом аспекте русской идеи. Здесь самые большие проблемы. Имеют ли какие-либо права члены большой семьи, как представляли себе государство славянофилы? В семье есть статусные привилегии, но нет права в западном смысле слова. Нет прав человека как признания относительной автономии личности. Это то, что с большим трудом воспринимается российским сознанием. У нас надо не «права качать» (это осуждается, это – для секулярных индивидуалистов), а вписываться в систему-структуру, занимать в ней определенное, желательно поближе к центру власти, положение. Тогда и привилегии кое-какие будут. Ясно, что к гражданскому праву такое понимание общественно-государственных отношений не имеет никакого отношения. В концепте русской идеи самые большие проблемы с правом, которое часто воспринимается в России как бессердечный формализм. На эту тему писал ещё Б.А. Кистяковский в статье «В защиту права» (Сборник «Вехи», 1909). Западная система права представляет некую рационализацию приложений общечеловеческих христианских ценностей в социальной сфере. Там была выработана и соответствующая философия права. У нас были отдельные голоса в пользу такого подхода, которых так и не услышали, В.С. Соловьёв, например, (хотя он и не был правоведом по образованию).

Традиционное (патерналистское) общество, как мы знаем, на Западе претерпело модернизацию на основе роста личностного самосознания людей. Модернизация – это не что иное как рационализация не только техники, не только экономики, но и этических отношений. Рационализация социальных этических отношений называется на Западе, как известно, правом, юриспруденцией. Вот здесь уже пунктик, где мы чего-то недопонимаем. Для нас юридическая система к нравственности имеет весьма и весьма опосредованное отношение. Кроме того, эта система коррумпирована, как это обычно бывает в условиях отсутствия гражданского общества. Отсюда известный российский правовой нигилизм («в суде правды не найдёшь, надо через знакомства действовать»). Модернизация при Петре I была административной, военно-технической, отчасти культурной, но не касалась духа российской юридической системы. Все, кроме царя, были бесправными крепостными разных уровней. Сформировалось устойчивое представление о верховенстве власти начальника, но не о верховенстве закона. То есть право силы, а не сила права. В советское время издавали конституции, где раздел либеральных по своей сути прав человека, списанный с западных конституций, никто не собирался исполнять. Так что здесь тоже проблемы.

5. Теперь несколько слов о некоторых особенностях национальной религиозности и психологии. Это, пожалуй, самая деликатная тема. Как бы кого не обидеть. Прежде всего, обратим внимание на характерологический тип религиозности. Это важный и трудный вопрос. Насколько религиозен русский человек? В русской философии принято считать, что очень религиозен, только как-то неустойчиво. Даже в русском атеизме обнаруживали перверсивную форму религиозности. В России понятие Бога, как мне представляется, связано с этикой не так как на Западе. Существует популярное мнение, что русский человек очень чувствителен к нарушению правды и справедливости. Но существует два вида справедливости: уравнительная и распределительная. Русский человек, в основном, признает первый тип. Важно было бы изучить, в какой степени православная религиозность мотивирует стремление к такому типу справедливости. Мне кажется, что это происходит в незначительной степени, т.к. от Бога ждут, в основном, благодеяний. Русскому человеку не свойственна борьба за торжество самого принципа справедливости, он часто мыслит лишь ситуативно. Принцип справедливости религиозно почти не мотивируется. Западный человек ещё в эпоху Римского права усвоил принцип suum cuique (каждому то, что ему принадлежит по праву). Причем это понимается не только ситуативно, но и как принцип, который следует отстаивать. Я не могу этого сейчас доказать и показать на примерах, но мне кажется, что религиозная мотивация здесь была больше, чем в первом случае. Вспомним хотя бы знаменитую протестантскую социальную этику.

Можно отметить и такие особенности национального характера как инверсность (быстрый переход от одной крайности в другую, неустойчивый (ср.: подростковый) тип психики), при всем знаменитом терпении и выносливости - недостаточная способность к продолжительным волевым усилиям, исходя из мировоззренческого принципа, а не только из обстоятельств. Много горьких слов на эту тему написано Чаадаевым, Бердяевым и другими. Национальный архетип, как известно, очень устойчив, так что их замечания не потеряли своей актуальности. Конечно, никто не любит критики, тем более, что у нас критика приравнивается к «нападению».

Ситуация еще усложняется тем, что Россия – это многонациональное государство. Можно, конечно, этим гордиться, но это обстоятельство создаёт большие трудности при поиске объединяющего различные этносы начала. Общая советская идея себя исчерпала, общей религии нет. Православие, конечно, наиболее распространено, но оно до сих пор не реформировано в духе решений Поместного Собора 1917-18 гг. и в настоящее время объединяющим фактором почти не является. Общечеловеческие ценности кажутся абстрактными. Таково уж их свойство. Кого вдохновляет Конституция РФ? Хотя если её соблюдать, то очень многие проблемы снимутся.

6. Повторю, что о русской идее можно говорить как о теоретическом социо-культурном концепте, адекватно представляющем и описывающем данности российской жизни, так и о некотором проекте для будущего, что конечно намного сложнее. Сегодня четкого концепта «русской идеи» просто нет, или же что-то все-таки есть, но в рыхлом полуинтуитивном виде. Создание обобщенного национального проекта сегодня насущно необходимо, и это требует значительных совместных интеллектуальных усилий философов, социологов, религиозных деятелей. Существует, как и везде, проблема общественного сознания, которое должно тоже каким-то образом рефлексировать на основе этических ценностей. Можно в кабинетах создать хорошую идею, но она не будет воспринята общественным сознанием.

Я думаю, что русская идея – это идея христианская, выраженная в форме национальной культуры.

Всеобщая декларация прав человека, которая лежит в основе нашей Конституции, этому не противоречит. Религиозные организации отделены от государства, но не более, чем все остальные негосударственные некоммерческие организации. Важно, что Церковь не отделена от общества. Христианство находилось в основании Западной цивилизации, многие его ценности приобрели секулярную форму, но секуляризм сам по себе ведёт в никуда.

У Бердяева есть хорошая статья, она так и называется: «Об отношении русских к идеям». Суть этой статьи в том состоит, что у нас вообще плохо усваиваются идеи, а не только «русская идея». Тут есть над чем задуматься. Мне скажут: «Ну, как же, как же! А марксизм!» Давайте посмотрим, как он был усвоен. На бытовом поверхностном уровне всё свелось к лозунгу: «Грабь награбленное!» Кто читал «Капитал»? Кто изучал диалектику Гегеля, работы Маркса? Почти никто. В основном, уловили простую идею уравнительной справедливости.

Ещё несколько слов об истории. Напомню, что в России этап Просвещения (в Европейском смысле) прошел в очень ослабленной форме. Религия эпохи Просвещения, т.е. деизм, в России состоялся в нескольких просвещенных головах – Ломоносова, Радищева и некоторых других. А, в общем-то, деизм как религия эпохи Просвещения, у нас не усвоен. Что хорошего в деизме? Не надеясь на чудеса, деизм рационализирует практические приложения этических ценностей. Он их как бы технологизирует. В нем есть воля к улучшению жизни. Мне могут сказать: «Как же! Там чудеса отрицаются!» Но не столько отрицаются, сколько на них не рассчитывают. Для построения цивилизации деизм очень продуктивен, поскольку там, повторюсь, идет рационализация этических ценностей, нет презрения к разуму, и право с нравственностью сочетается - то, что у нас никак произойти не может. Конечно, и на Западе много дров было наломано, но я говорю здесь о тенденциях.

Можно вспомнить еще, что свет логосного начала не достаточно усвоен российским сознанием. Начало четвертого Евангелия от Иоанна звучит так: «В начале был Логос». В русском переводе вместо «логоса» стоит «слово». Еще Владимир Соловьев по этому поводу сокрушался, что логосное, т.е. разумно-рациональное начало недостаточно усвоено российским сознанием. Отсюда презрение вообще к рациональности, презрение к умственной деятельности. Считается, что «голова до добра не доведет», «голосуй сердцем», чем угодно, только не головой, голова обманет, имеется хроническое недоверие к голове, а в конечном итоге к разуму как таковому. Исторически понятно почему: слишком много дров наломали. Можно вспомнить грехи интеллигенции в подготовке революции и т.д. Если совсем коротко говорить, я вижу основную проблему в том, что у нас этические и нравственные ценности полностью оторваны от рационального начала, а рациональное начало с легкой руки славянофилов рассматривалось как нечто мелочное, низменное, расчетливое: «Вот они там, на Западе любовь-то потеряли, вот теперь и стали судиться, стали юристами, друг друга по судам таскают, вместо того, чтобы братски возлюбить друг друга». Вот такое противопоставление нравственного и правового начала в одной плоскости, хотя, в общем-то, эти начала не противоречат, а очень хорошо сочетаются друг с другом. Никак у нас не встретятся сердце с головой, по сути дела.

А если говорить о современной ситуации, то иногда говорят: «Мы многонациональная страна, что вы тут с вашим православием, у нас и мусульмане, и все прочее». Замечательно, но для того, чтобы население превратилось в нацию, в народ, нужны общие ценности. А какие сейчас могут быть общие ценности? Да, советская система создала какие-то общие ценности. Но советская идеология – это было пустоцветом, там какие-то вымороченные цветы были… Есть такой евангельский образ: есть зерно, которое вообще не проросло, есть зерно, которое проросло наполовину, есть зерно, которое проросло, дало цветы, а потом все-таки все завяло, а есть зерно, которое действительно проросло. Советская система рухнула, потому что изначально была безбожная, атеистическая. Это всё было заранее обречено, т.к. отдельный человек может быть атеистом, прекрасно себя чувствовать, даже щеголять своим безбожием. Но когда вся страна становится атеистической, это настоящая беда, здесь никакие заклинания не помогут. Значит, что может нас объединять в России? Какая идея? Общечеловеческие ценности нас могут объединять? Замечательно, я готов аплодировать, но у общечеловеческих ценностей есть один существенный недостаток, они слишком абстрактны, не вкусны, образно говоря, не ощущаются, в отличие от национальных. Кто читал «Всеобщую декларацию прав человека», кто её всерьез воспринимает? Это скучно, хотя и верно написано, никто не возражает. В чем преимущество религии? А в том, что там эти общечеловеческие ценности выражены не в абстрактной форме, от которой все зевают, а в конкретной: Бог возлюбил мир, Иисус Христос пострадал за нас грешных и воскрес, далее создаётся христианская культура, и всё это насыщенно глубокими сопереживаниями, все это живет, и все это сочетается с общечеловеческим началом, выраженным в конкретной форме. Да, у нас 20% мусульман, но ислам и христианство - это монотеистические религии, т.е. исповедуют Единого Бога. Все мировые религии утверждают одни и те же этические ценности, которые в секуляризированной форме называются общечеловеческими ценностями. Так вот это всё необходимо постоянно продумывать и проговаривать вслух. Тут без абстрактной, умозрительной деятельности не обойтись. Как-то вкус к этому надо прививать, если ещё не совсем поздно.

Следующая важная проблема – это проблема воли. Где-то волю нам надо взять, это тоже больной вопрос – вопрос воли, потому что он уходит в иррациональные глубины бытия. Никто не знает, что такое пассионарность, почему одни этносы вымирают, другие нарождаются, одни не хотят воспроизводиться в хороших условиях, другие плодятся в жутких условиях. Никто этого не знает. Это иррациональная сфера, вопрос не теоретический, а вопрос о жизненной энергии, жизненного порыва, это то, что связано с волей. Поэтому у меня нет иллюзии, что мы здесь все решим, и всё станет хорошо. Но что остается делать, как не продолжать рассуждать? Все-таки, русская религиозная философия дает нам много вдохновляющего. Многие тексты насыщены, они, образно говоря, вкусные, они симпатично написаны, они привлекают. В заключении я прочитаю вам определение «русской идеи», данное Владимиром Соловьевым: «Русская идея, исторический долг России требует от нас признания нашей неразрывной связи с вселенским семейством Христа и обращения всех наших национальных дарований, всей мощи нашей империи на окончательное осуществление социальной троицы, где каждое из трех главных органических единств, церковь, государство и общество, безусловно свободно и державно, не в отъединении от двух других, поглощая или истребляя их, но в утверждении безусловной внутренней связи с ними. Восстановить на земле этот верный образ Божественной Троицы - вот в чем русская идея» (1888)*.

Это не так абстрактно, как может показаться. Это – главное, а все остальное приложится. Это тоже некая цельность, но не тоталитаризм, конечно. Это единство не принудительное, но живое, одухотворённое.

Таким образом, Владимир Соловьев вводит понятие социальной Троицы: церковь, общество и государство, которые должны пребывать в неком органическом единстве. Как и людям рекомендуется пребывать в любви, взаимоуважении и солидарности по образу Трех Лиц. Спасибо за внимание!

Ведущий: Спасибо Вам! Александр Анатольевич Клестов, вице-президент итальянско-российского фонда «Диалог культур».

А.А. Клестов: Извините, я немножко простыл. Как раз, разговаривая на разных языках на нашей погоде, это вполне возможно. Я набросал несколько тезисов на тему «Русская религиозная философия и диалог культур», имея в виду и наш фонд, российско-итальянской некоммерческий фонд «Диалог культур». Имея в виду и ту область, и место, где я нахожусь, работаю непосредственно, прямо. Как переводчик, конечно, я имею самые прямое практическое отношение к диалогу культур; в частности, поскольку я перевожу на русский язык различные труды с западноевропейских языков, я прямо участвую в определении того, что вы сейчас называли «русская идея» - в практике. Недавно у нас было общее собрание фонда, где был, в частности, о. Вениамин, один из учредителей и членов нашего фонда, и в этом смысле я хотел его продолжить. Вы знаете, вот о чем пойдет речь. Во-первых, все спрашивают, как объяснить название нашего фонда. Во-вторых, что такое само понятие диалога культур, и в связи с темой «русская идея». Мне показалось, что ответы на эти вопросы можно найти вот как. Сейчас мы работаем над переводом латинских произведений Бернарда Клервоского. Все переводы завершены и находятся в стадии редактирования. Перевод «О благодати и свободе воли». С латинского языка я перевел «Дидаскаликон» («Didascalicon») Гуго Сен-Викторского. С французского языка работа на стадии редактирования крупнейшего западноевропейского историка западной философии Алана де Либера «Средневековая философия». Вот это то, что имеет непосредственное отношение к теме нашего сегодняшнего обсуждения. Есть и другие работы.

Значит, вот о чем идет речь. Поскольку я непосредственно работаю с языками, то вот мои наблюдения. Наблюдение первое над переводом «Дидаскаликон» и особенно Бернарда Клервоского. Первое наблюдение состоит в том: о возможности переложения на русский язык латинской богословской литературы. Насколько русский язык вообще способен воспринимать латинскую богословско-философскую литературу? Вот, ответ на такой вопрос для нас, переводчиков, практический вопрос. Как я вынес из опыта, русский литературный язык еще во многом является очень молодым языком. Правильно сказал о. Вениамин: и нация молодая, и язык очень молодой. Хотя, конечно, язык этот, как мы знаем, способный к самым высоким художественным обобщениям, и это мы знаем на практике русской литературы. Изумительный язык, возвышенные формы образно-смысловых констант, и весь мир это любит и ценит. Но когда мы читаем наши переводы на русский язык, переводы, например, Святого Иеронима, или Святого Августина, то что мы видим? Мы видим, что русский богословско-философский язык не готов еще до сих пор к восприятию латинской богословско-философской реальности. Так было и есть почему? Потому что у нас есть огромный пласт языка и богословско-философской культуры до сих пор не освоенной. И этот пласт называется русская религиозная философия. Русская религиозная философия родилась и завершилась. Это надо осознать – что русской религиозной философии живьем больше нет, она вся стала исторической реальностью. Есть у нее начало и конец. Мы сколько угодно можем называть себя продолжателями русской религиозной философии, но мы живем в совсем другой действительности, и, следовательно, у нас в любом случае, нет прямого продолжения через XX век, который явился красной нитью, как рекой Стикса, перегородившим две формы цивилизации. Это так оно и есть. Российская империя – одно, российская федерация, как государство - совершенно другое. И это надо тоже осознать в контексте русской философии и «русской идеи». Итак, одной из особенностей завершения «русской идеи» или символом ее, все мы знаем, я бы назвал «философские пароходы». Вот «философские пароходы» и есть исход русской религиозной философия начала XX века. Это своего рода вселенская «translatio studiorum» - «перенесение искусств», или соответствующее мессианство. Лучше сказать по-латински, «translatio studiorum» - «перенесение искусств», равному которому Европа не знала со времен падения Византийской империи. Знаете, до сих пор в анналах, старых французских хрониках пишется, что тучи греков нахлынули на Европу и заполонили все и все испортили. И с этого начался Ренессанс. Ренессанс начался не только с Флоренции, а Ренессанс начался с падения Константинополя и переселения греко-иудеев в Европу. Перенесение Платона и Аристотеля, исламской медицины на Запад. И отсюда появилась новая Европа. Тоже самое, приблизительно, такой же момент пережила Европа и в начале XX века. Русские заполнили всю Европу, это была боль и единое мышление о Боге, об утратах, смирение перед обстоятельствами, любовь к родине, прозрение будущей судьбы как, например, у Ивана Бунина, который писал: «Мы некий грозный знак миру, посильные борцы за вечные божественные основы человеческого существования, ныне не только в России, но и повсюду пошатнувшиеся». Это и есть выражение той онтологической ситуации, которая была тогда – осознание того, что произошло. Русская философия вполне осознала это и испытала на себе. Это и составляет нашу духовно-нравственную вершину русской религиозной философии. Оказавшись отторгнутыми от материнского лона национальной культуры и всей страны, эта культура вжилась в западно-европейскую цивилизацию. «Translatio studiorum» русской философии не было механическим перенесением ее. Это было живое врастание в другую, часто воинствующую среду. И здесь мы должны это понять и оценить. Прежде всего, религиозную философию того же Бердяева, Булгакова… Время духовного и литературно-политического искания Иванова, берущие свое начало от Соловьева. Будучи на чужой земле, в Риме такие провинциальные, такие наши, когда читаешь Иванова, а с другой стороны именно это вжилось в римскую культуру и стало частью римской цивилизации, латинской цивилизации. И здесь как не вспомнить Соловьева. Да, первый, кто познакомил российскую общественность с августинианцем Гуго Сен-Викторским, мыслителем XII века, был все тот же Вл.С. Соловьев. Факт конечно глубоко символичный. По большому счету, я перебрасываюсь опять в XX век. Именно такое положение вещей когда-то Дм.С. Лихачев и Ю.М. Лотман, князь Дм. Оболенский называли «диалогом культур в истории». У меня есть отсылки соответствующие. Та же идея, только доведенная до совершенства положена в основание работ французского историка философии Алена де Либера, сейчас готовится его издание по истории средневековой философии. Какие выводы сделал Алан де Либера, которые касаются и нас? Первое. Прежде всего, я имею ввиду свои переводы, работу над переводом Св. Бернарда и Гуго Сен-Викторского. Т.е. я, как переводчик обращаюсь к Гуго, через строй мысли и языка русской религиозной философии, я мыслил, пользуясь русским языком, пользуясь теми понятиями, которые мне дала русская религиозная философия, ставшая частью европейской интеллектуальной среды, западно-европейской. И в то же время, это наша, восточно-европейская философия. В переводе, тем самым, я, с одной стороны, претендую на часть западно-европейского мира, на «нашего Гуго». Поэтому и «О свободе воли и благодати», и сам «Дидаскаликон» для меня не есть что-то внешнее, знание, которое является не только «университетским», это наше знание в нашей современной интеллектуальной жизни и истории. Таким я вижу существо диалога культур, понятый и исполненный как перевод. Перевод из одной цивилизации в другую возможен, конечно, не по заказу посольства только. Но если это реальный перевод, он должен реально касаться нашей жизни. Любой перевод, V, VI, XII века, если он не имеет отношение к нашей жизни, никакого значения и переводить его не стоит, и мы этим не занимаемся. Мы переводчики не занимаемся пустым переводом. Нам обязательной нужно знать, зачем мы это делаем для нашей действительности. Для этого важен язык, каким мы пользуемся, на какой переводим. И в этом я вижу диалог культур в том контексте, в каком это выглядит концептуально. И это название мы вынесли когда-то в название нашего фонда.

Последний тезис. Итак, кроме всего прочего, в диалоге культур важна рациональность. Конечно, переводчик пользуется рациональными схемами. Но нравственные начала и духовные начала обязательны. В переводе латинской средневековой литературы это аксиома. Невозможно переводить Фому так, как мы его сейчас переводим. Невозможно опираться на Августина, который у нас переведен в 1904 году. В современном переводе мыслителя такого уровня как Гуго должна присутствовать не только высокая ученость. Но должен быть представлен и авторский стиль того века и должна быть хорошо и гармонично сформулированы комментарии. Исследователь-переводчик тоже стремится воссоздать целостную картину мира, учесть средневековую молитвенно-созерцательную практику мыслителя, уровень библейской экзегезы, церковную среду и общее социальное окружение, ему следует выстраивать перевод и внешнее обрамление текста, и комментарии в гармонии, своего рода литургической схеме. Воспроизводя и по возможности сохраняя все элементы средневековой жизни средневекового человека. Следует помнить, что наша средневековая ученость и наша современная наука - во многом вещи противоположные. К чему это я говорю? Если мы так судим о западной цивилизации, как у нас тут говорят, это не то, что там есть. Это недостаток нашей культуры, это наше непонимание. С этими же тезисами я выступал и в Пизанском университете, и в Болоньи. Я скажу следующее. Русская религиозная философия там уже давно работает. На нее смотрят как на что-то внешнее. Она часть их культуры, и она не используется как русская, а как философия и входит во все элементы философской культуры Запада. Спасибо.

Б.Ф. Егоров: Не буду говорить о «русской идее», это слишком серьезная тема, отсылаю к моей статье в «Известиях» в марте. 14 марта была моя статья о «русской идее». А сейчас хочу сказать, что вчера и сегодня получил очень интересные материалы, которые имеют прямое отношение к «русской идее». Во-первых, роман нашего питерского писателя Андрея Столярова в «Неве» («Нева». 2005. № 10, 11). Роман называется очень туманно: «Не знает заката», а смысл такой: о каких-то интересных занятиях питерской и московской интеллигенции, какие-то полусекретные занятия «русской идеей», со страхами, с оглядками, там очень это запутано детективно, но очень интересные вкрапления публицистические самого Столярова в этот роман. Обратите внимание. И второе. Это книга, может быть, коллеги уже знают. Польский философ и культоролог Мариан Бродо, его книга называется «Русские вопросы о России» (Москва: Издательство «Макс-Пресс», 2005). Тот самый Бродо, который вместе с Анджеем де Лазари в Лодзи уже пять томов выпустили сборников «Русская идея». Далеко не все знают, что лодзианцы занимаются нашими проблемами. Это громадный словарь по «русской идее». Там много спорного, потому что много такого польско-католического в этих статьях, но все равно очень интересно.

А.А. Ермичев: Спасибо, Борис Федорович! Дело в том, что обещал выступить Антон Яковлевич Кожурин, доцент педагогического университета, но не смог прийти. Тогда я хотел бы высказаться несколько непосредственно по докладу уважаемого Валерия Николаевича. Я с большущим удовольствием выслушал в прошлый раз выступление профессора Сагатовского, более восхищаясь, даже, быть может, не содержанием доклада, поскольку основной корпус идей Валерия Николаевича мне был известен из его публикаций, сколько восхищаясь самим докладчиком, который продолжает дело русских интеллигентов – максималистов и идеалистов. Просто получил большое наслаждение, слушая доклад. Но, тем не мене, по содержанию у меня имеются некоторые претензии, и я хотел бы сегодня о них сказать. Ну, в первую очередь, я отмечу, что содержание, которое Валерий Николаевич вложил в понятие русской идеи – это содержание чисто идеальное; это представление о некоем идеале и как идеал он, в общем и целом, бездоказателен, если не становится на марксистскую точку зрения. Я понимаю доказательность коммунистического идеала. Напомню его: «свободное развитие каждого как условие свободного развития всех». Этот коммунистический идеал опирается на материалистическое представление об истории с ее непреложным имманентным механизмом осуществления царства свободы. Это кажется доказательным. Что касается того идеала, который предложил Валерий Николаевич, идеала русской идеи, то различие между отсылками на имена Хомякова, на имена Бердяева, Флоренского, вероятно, Булгакова (я сейчас не помню все эти имена), отсылка на Федорова, на Новгородцева, на Франка, и совершеннейшее умолчание христианского основания русской идеи мне кажется непонятным. Русская идея для того, чтобы могла быть доказательной, должна опираться на объективные основания, на Христа и на христианство, а не на мифическую «волю к любви», которую Вы вдруг нашли в русском народе и русской культуре. Мне кажется, это нужно было заявить со всей определенностью. В этом случае, русская идея, в том содержании, что Вами было предложено, получила бы нужное объективное обоснование. Второй момент. Меня огорчило противопоставление русской идеи и постановки конкретных задач. Докладчик риторически спросил: разве является русской идеей удвоение валового продукта? И еще что-то в этом роде. Произошел разрыв конкретных задач и русской идеи. Ведь дело вот в чем. Если у нас, допустим, (мы говорим о русской идее – такой славной, такой замечательной, гуманистической по своему содержанию) имеется такой идеал, то почему у нас так трудна, так трагична, так кровава наша история? Не будем же мы, вслед за Достоевским говорить: «Судите русский народ не по тем глупостям и мерзостям, который он делает, а по тому идеалу, который он носит в своей душе». Но ведь нельзя же так разрывать эти все вещи – идеал и движение к идеалу. Поэтому я ставлю вопрос о реализации русской идеи, и при этом нет лучшего помощника, чем Иммануил Кант, который говорил об идеале, как регулятивной идее поведения, как о регулятивной идее в движении к некой цели. Идеал без целеполагания, идеал без представлений о цели – это самый настоящий пустяк. И тут же я вспоминаю Александра Ивановича Герцена, который говорил о том, что идеал бесконечно далекий или цель бесконечно далекая – это не идеал, и не цель, а свойство обмануть простаков. Поэтому, конечно, на мой взгляд, надо было бы поставить вопрос о том, как же все-таки действительно реализуется этот вот идеал? Что касается современности, мне кажется, что и удвоение валового продукта и создание гражданского общества, и просто хорошие правила движения автомобилей в городах – все это очень важно, ценно. И если мы шаг за шагом будем жить почище, поопрятнее, и создавать максимум условий для создания свободной ответственной личности, то мы и будем реализовывать русскую идею. Русская идея не просто отвлеченный идеал, она должна постоянно существовать в качестве регулятивного принципа. Это верно не только для светского понимания русской идеи, но и для единственно правильного метафизического понимания русской идеи. Христианская метафизика не запрещает практическую реализацию русской идеи и поиски способов и форм воплощения христианского идеала – это одно из магистральных направлений нашей отечественной мысли, начиная, если говорить о XIX веке, с Чаадаева, потом через Соловьева, Достоевского, через религиозно-философское пробуждение начала XX века, и вплоть до журнала «Новый град» и «Православного дела» матери Марии. Вопрос, мне кажется, нужно ставить так, чтобы не противопоставлять идеал и конкретную постановку задач. Теперь относительно того, является ли этот идеал русским идеалом. Тут я хотел бы напомнить такое обстоятельство, что, вообще, термин, понятие русской идеи относительно недавнего происхождения. Возможно, кто читал словарь «Русская философия» под редакцией Маслина, тот в статье «Русская идея» вдруг увидит, что Михаил Александрович Маслин пишет: «Впервые понятие “русская идея” было предложено Соловьевым в известной работе 1888 г.» Не совсем так. Впервые понятие русская идея возникло в 1861 г, когда Ф.М. Достоевский дал объявление о журнале «Время». Потом он это повторил в «Дневнике писателя» в январе 1877 года, а потом в известной «Пушкинской речи». Так вот, Федор Михайлович русифицировал православный идеал, причем я могу сейчас продиктовать, каков он у Достоевского: «Настоящее социальное слово несет в себе не кто иной, как народ наш. В идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чем именно эта свобода заключается, – единение любви, гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного братства, а не гильотиной и не миллионами отрубленных голов (это католицизм и французский социализм – А.Е.)…».

Но вот от чего эта идея, собственно говоря, русская? Как отвечает на этот вопрос Федор Михайлович? Потому, дескать, что ни в одном народе нет потребности общечеловеческого единения в такой степени, как она есть в русском народе. Это очень сложный вопрос относительно содержания национальной психологии. Но сказать, что константой русского характера является любовь – это не вполне правильно. Правильно было бы посмотреть на эту позицию с точки зрения Бердяева, который видел противоречивое, антиномическое содержание русского характера. Иначе непонятно в чем же, собственно говоря, тогда заключается благое для русской истории воздействие этого идеала, как не в преодолении самого себя. Я думаю, конечно, русская идея является русской в том же смысле, как она является французской, немецкой и любой другой культуры, которая признает общечеловеческие ценности личности, свободы и ответственности.

Каким образом Федор Михайлович Достоевский, автор термина русская идея отвечал на вопрос: с чего начать воплощение русской идеи? Он говорит таким образом: «С чего начинать реализацию русской идеи? Итак, если национальная идея русская есть лишь всемирное общечеловеческое единение, то, значит, вся наша выгода в том, чтобы всем поскорее стать русскими. Стать русскими во-первых и прежде всего», и поясняет что это такое – «стать русским во-первых и прежде всего»: это означает «перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, тотчас же начнет и нас самих уважать. И действительно: чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем, тем сильнее и ближе отозвались бы европейской душе и, породнившись с нею, стали бы тотчас ей понятнее». Вот с чего нужно начать: с уважения к самим себе, с уважения к своей истории и знания ее.

Теперь я перехожу к последнему вопросу о том, каковы причины невостребованности русской идеи. Здесь, на мой взгляд, востребованность или невостребованности идеи зависит от, во-первых, наличия потребности в этой общей идее и осознанности этой потребности. Имеется ли такая потребность? Наблюдения показывают, что такой потребности в нашем обществе нет, равно как нет потребности в общих идеях во всем, так называемом цивилизованном мире. Судя по тому, как пустеют католические храмы, как пустуют церкви на Западе, эта идея, религиозная идея, их не прельщает. Но почему нет такой потребности? - ответ на этот вопрос в указаниях на два рода причин. Во-первых, общих, общемировых причин (и в этом случае я сошлюсь на статью Валентины Гавриловны Федотовой из 11 номера «Вопросов философии», которая показывает, какой силой и мощью идет процесс де-идеализации современного мира в соответствующих современных условиях). Утрата контроля над социальными процессами, восприятие социальных процессов как квази-природных, ситуация неопределенности с социальным выбором, отсутствие долговременных целей и идеалов, неспособность к их планированию, конец общества труда, негативный неукорененный индивид, и т.д., и т.д. Россия не переняла западные технологии настолько, чтобы стать постиндустриальной страной, но переняла многие внешние манеры и стили жизни, пытаясь следовать догоняющей модернизации. Она переняла пороки западной цивилизации еще до того, как освоила ее достижения. Мы в результате грабительской революции оказались у подножия западной цивилизации, подбирая сейчас те самые осыпающиеся с нее крохи, которые нам ничего, кроме вреда не приносят. И есть, конечно, внутрироссийские причины отсутствия этой востребованности. Это просто-напросто постепенная деморализация народа в результате того тяжелого XX века, который он пережил. А что касается осознанности, то таковая, как известно, вносится интеллигенцией. А что это за интеллигенция? Ныне интеллигенцию представляют деятели масс-медия, деятели телевидения, представители массовой культуры. Где уж тут до русской идеи! Поэтому мне представляется, что сейчас можно ставить вопрос не просто о русской идее, а о возможностях выживания культурного или социально-культурного региона России. И здесь мы попадаем в исторический тупик. Если мы пойдем вместе с цивилизованными странами, то мы, разумеется, пойдем вместе с ними к финишу, к закату, к существованию в том качестве, когда человек, в прежнем, классическом понимании перестанет быть человеком. Так вот, будет так, если пойти с цивилизованными странами. Если же упереться в своем пристрастии к христианской гуманистической русской идее, великолепие и величие которой отрицать совершенно невозможно, то можно не сомневаться – мы будем уничтожены победоносной западной цивилизацией.

Спасибо.

В.А. Фатеев: Дискуссия оказалась гораздо основательней, чем мне это показалось в прошлый раз. Потому что те идеи, которые докладчик положил в основу своей концепции, на мой взгляд, на самом деле составляют основание «русской идеи», в таком самом мирном, самом нейтральном, самом не боевом варианте. Т.е., никого не обижая. В то же время, на мой взгляд, «русская идея» сейчас – это идея провокационная. Когда у нас была в 1917 году революция, то религиозные философы, как здесь уже говорилось, уехали на Запад. Уехали, но не все. Например, не уехал Лосев, не уехал Пришвин. А почитайте-ка Пришвина. Сколько там этой «русской идеи»! Почитайте Лосева – был ли на Западе философ такого масштаба? Я не уверен, им далеко до Лосева, по крайней мере, в тех вещах, которые писались свободно, но это вопрос другой. Я хочу сказать, что ноосфера Вернадского – это явление идеалистическо-материалистическое, и совершенно непонятно, как его трактовать. Тем не менее, безусловно, что весь космизм, идущий от Федорова, Циолковский – все это, безусловно, связано с проблемой экологии, которая одна из основных в XX веке, и Россия этим занималась не менее пристально, чем Запад. Дальше, что я хотел сказать: все-таки, «русская идея» предполагает понятие «русский», русского народа. Сейчас мы это понятие часто стыдливо обходим: о. Вениамин умудрился говорить «российский характер». Тогда давайте говорить о российском государстве, о государственном интересе, государственной идее – только тогда это будет совершенно другая проблема. А проблема выживания русского народа – она связана с русским идеалом. Надо прямо говорить о русском народе, есть ли у него идеал. Именно идеал, Александр Александрович, а не удвоение доходов, или как там это называется...

А.А. Ермичев: Я не противопоставлял.

В.А. Фатеев: Вы не противопоставляете, но, тем не менее, как-то делаете акцент не на то, на мой взгляд. Потому что никто не мешает диалогу культур с Западом. Очень хорошая христианская цивилизация на Западе есть, была. Больше была, чем есть, так же, к сожалению, и в России. Но, тем не менее, православие – основа «русской идеи». Об этом о. Вениамин не упомянул, он говорил о христианстве. Кто же говорит против положительного начала в христианстве, оно, действительно, мирное и вселенское и т.д. Но, тем не менее, есть мусульманская цивилизация, есть мусульманские народы внутри России, есть другие, и это делает Россию после второй нашей революции, которая явно не с национальной позиции совершена, иным государством. Когда говорят «россияне», когда отрицаются права государствообразующей, титульной нации, — уже не русская, а «российская культура» стали писать в энциклопедии. И эти вещи настолько вопиющие, настолько явные, что я не считаю более возможным рассматривать в нейтральном аспекте тему «русская культура», потому что она носит теперь такой сталкивающий характер. Как можно, выйдя за пределы того, что говорил Валерий Николаевич, говорить объективно, чтобы это устраивало всех? Например, меня устраивает православие больше, чем католицизм. Я, если буду на это налегать, буду соответственно вызвать недовольство людей, которые тяготеют к Западу. Поэтому хотелось бы говорить об интересах бескорыстных, о высоких идеалах именно русского народа. И только в такой постановке вопроса «русская идея» имеет право на существование. Дальше. Бердяев писал книгу «Русская идея», но он же написал множество работ против славянофилов, против людей, тяготеющих к «русской идее». Почитайте предреволюционные его статьи, это очень активное отрицание славянофильства как русского национализма - идей, которые национализмом, на мой взгляд, ни в коей мере не являются. Так же и Соловьев, «Русская идея». Что такое «Русская идея» Соловьева, книга? Читал ли ее о. Вениамин, что-то я не верю, что читал.

О. Венимиан: Я уверен.

В.А. Фатеев: Я утрирую, шучу. Там написано, что русские должны настолько смириться (поскольку смирение – это главное достоинство русских), чтобы пойти под римского папу. Ну, вот это и есть «русская идея» Соловьева. А государствовать, дескать, пусть будет царь. Но эта идея немножко бредовая, простите, не при апологетах будь сказано. Но суть-то в том, что мы пытаемся говорить о вещах глубоких, а говорим по поверхности. Получается ли диалог, когда мы понятие «русского народа» игнорируем, его тяжелое положение, бесправное, - об этом не говорится. «Русская идея» представлена, прежде всего, именами славянофилов - об этом не говорится. Православная церковь находится в основе «русской идеи» - об этом умалчивается. Вся русская религиозная философия – вторичное явление по отношению к отцам Церкви. По отношению к славянофилам, по отношению к тому же Достоевскому, которого очень удачно сегодня процитировал Александр Александрович, придав этому обсуждению конкретный характер. А поскольку все стесняются, и пресса наша стесняется, кроме, разве что, националистических изданий, прямо обсуждать «русскую идею», то я думаю, что само это обсуждение должно быть перенесено на историческую почву, - обсуждение, к примеру, того же Достоевского и «русской идеи», а не идеи вообще. Вот такое мое мнение…

Ведущий: Спасибо, Валерий Александрович! Прошу, профессор Гриб Сергей Анатольевич.

С.А. Гриб: Я здесь впервые, и встреча эта для меня весьма актуальна. Немного расскажу о себе. Я астрофизик, доктор физико-математических наук по астрофизике Солнца. Кроме того, уже в течение долгого времени возглавляю религиозно-философское общество имени Владимира Соловьева. Наше общество может именоваться и просто «религиозно-философским». Оно сформировалось вокруг «русской идеи», «русской религиозной мысли» и Православия. При этом, подчеркну, под «русской идеей» понимается стремление обращения всего мира ко Христу через смиренное служение русских Истине и Любви.

Как ни печально осознавать, но в настоящее время в России действительно тяжелая ситуация. На мой взгляд, на это необходимо обратить внимание всем людям, кому близка и дорога Россия, её религиозно-культурная основа, вникнуть в то, в каком состоянии мы находимся.

Вот о чем мне хотелось бы сказать. Восемь лет подряд, периодическими наездами, мне приходилось читать лекции в Соединенных Штатах Америки, в штате Вирджиния, и, кроме того, три года - во Пскове. Это касается моей деятельности по космической физике. Псковский институт являлся филиалом Петербургского Государственного Политехнического университета, весьма уважаемой организации. И для сравнения я решил провести опрос и в США, и у нас. И хочу поделиться этим опытом с вами в связи с проблемой религиозности в России. Студентам, которые меня слушали в Пскове, был задан вопрос, как они относятся к православию? Может ли кто-то сказать, что он православный? Помимо того, я попросил их ответить, по желанию, об их отношении к Богу. Существует ли Бог, по их мнению, или нет. Только двое утвердительно признали себя православными - двое из тридцати! – это в Пскове. А в другой раз - уже ни один. Помню, одна девушка сказала, что она верит, что Бог есть, но далека от Церкви. Я спросил остальных: «Означает ли это полное отрицание Бога? Мыслите ли вы себя в русле диалектического материализма?» «Нет», - ответили они, - «мы просто не знаем». «Агностики?», - они согласились, хотя студенты явно не понимали значения слова. Мне же это слово «агностик» кажется более точным. Именно так охарактеризовали свою позицию двое в Соединенных Штатах из тридцати опрашиваемых студентов, заявив, что они именно агностики и уважают религию, но при этом не знают, не чувствуют, существует Бог или нет… Все остальные признали себя верующими, некоторые из них считали себя православными. Одна из них – русская, уехавшая когда-то с родителями из России и принявшая американское подданство. Другой студент был по происхождению болгарин, а третий – грек. Остальные, в основном, были протестантами, и только небольшая часть – католиками. Таковы результаты опроса. Среди молодежи! Я не согласен с утверждением о том, что пустуют храмы на Западе, это зависит от конкретной страны. В США они полны людьми каждое воскресение.

Целый месяц каждый рабочий день я читал лекции по физике космоса и физике Солнца, другие профессора читали лекции по квантовой физике, по компьютерам и т.п. Но в завершении курса мне предлагали сделать публичную лекцию по актуальности русской религиозной мысли. Подчеркну, что каждое воскресение директор программы развозил всех студентов и меня лично по храмам, кого куда. Будучи сам протестантом, как выяснилось, весьма далекого и мало известного у нас направления «Ученики Иисуса», он с уважением относился к православию. Я его даже спросил: «Вы действительно считаете только себя истинными учениками?» Он засмеялся: «Да нет, это условно». Достойный ответ культурного человека.

Мы часто составляем суждения о Западе и западной жизни совершенно неверно и абсурдно, исходя из узкого личного опыта. В Париже, действительно, я видел, как служил парижский кардинал Люстиже в Нотердам де Пари. И там присутствовало только человек пять верующих, а остальные - туристы, и я впервые в жизни прямо подошел к кардиналу и поговорил с ним. Это было удобно и прилично, в отличие от России: ведь если бы у нас служил патриарх или епископ, то, скорее всего, храм был бы битком набит людьми. Но, к сожалению, битком набито часто бывает не из-за того, что там все - верующие. А именно из-за присутствия владыки. Я могу указать на следующее: по официальной статистике в Пскове 10% верующих, реально же практикующих - 2%, и это в старейшем русском городе! Но именно в Пскове служит отец Павел Адельгейм, продолжатель русской религиозной философии. Я не согласен с уважаемым г. А. Клестовым – русская религиозно-филосовская мысль не умерла и не умирает, и конкретный пример – о. Павел. Он написал книгу, посвященную непониманию нами соборности, об отсутствии ее у нас в церкви из-за того, что эту идею изгоняют, прежде всего, сами архиереи. Такова главная идея о. Павла. Наверно, предыдущий докладчик о. Вениамин это знает. Кроме того, в Пскове возник дикий скандал, связанный с Западом и с о. Зеноном. Один из лучших иконописцов России находится в полном загоне, живет в деревне и там пишет иконы, но служить в Пскове он не имеет права, он запрещен епископом по причине «дружбы» с католиками. Но интересно, что донос был не от епископа Евсевия и не от православных из России, а от эмигранта из Аргентины. Это был русский эмигрант, который, находясь в Пскове, посетил о. Зенона и увидел, что тот служил с Р. Скальфи, приехавшим из Милана. Он возмутился как представитель русской зарубежной церкви, не нашей юрисдикции. Он написал письмо. Куда? – в Москву, патриарху! Письмо потом стало гулять, дошло до епископа Евсевия, который и принял меры относительно о. Зенона.

Нет, русская религиозность не умерла и не умирает. Я лично знал философа, христианского экзистенциалиста, Якова Семеновича Друскина, несколько книг которого недавно были изданы. Друскин - русский философ, живший в Петербурге. Он был близок с известным художником Михаилом Шемякиным – единственным, кстати, в мире человеком, которому Друскин позволил себя фотографировать.

Недавно умерла дочь Александра Мейера, продолжателя идей Соловьева, монахиня Лидия... Можно назвать много имен. Эта традиция жива и, надеемся, будет жива; просто русских в России во многом загнали в угол, прежде всего, большевики, среди которых были и приличные люди, но основная линия по отношению к философии была преступной, это совершенно очевидно, когда речь шла об уничтожении любой свободной мысли. Возвращаясь назад, хочу сказать, что русская мысль, безусловно, религиозна, именно за это ее не воспринимали, в частности, некоторые фанатики примитивно понимаемого православия. По этой же причине и сейчас её некоторые не принимают. Дело в том, что в России существует определенная тенденция, к примеру: стоя в очереди за святой водой, думать, что приближаешься к православию. Когда воду святую дают, то храм битком набит народом так, что иной раз не войти. А когда там какой-то проповедник говорит блестяще – никого и нет. Вот вам показатель «русского» отношения к православию, а не к России. Непонимание и узость, самоуверенная страшная непросвещенность при отсутствии смирения. Язычество берет верх.

Я хочу поправить о. Вениамина. Нам, прежде всего, необходимо просвещение. В противном случае права никакого не будет, никогда, но лишь мордобой, что, по сути, и происходит. В первую очередь, просветите людей, откройте соответствующие школы, в которых расскажут о подлинном Православии. И давайте делиться подлинным духовным опытом! Это сейчас можно делать - человек, который стоит во главе России, разрешает, сам крестится и ставит свечи. Только одних свечей не достаточно. Так вот, у нас есть все возможности для делания – это мой первый совет о. Вениамину – просвещайте, а ПРАВО потом появится. Какое право у хулиганов? Да никакого! Сделайте их не хулиганами, просветите, научите, и научите, прежде всего, истинному Православию, которое содержит в себе сокровище. Это я хотел бы подчеркнуть. Кроме того, я хочу отметить, что Запад вовсе не так уж от нас далек, как кажется. Кто в России знает прекрасного мыслителя Франсуа Брюна, живущего в настоящее время в Париже, написавшего около 10 томов по богословию? Он обращается к России, к Православию, он считает, что Запад идет ложным путем глобализации, что это ведет к гибели, к уничтожению – как духовному, так и физическому. И он предлагает создать мост с Востоком. Под «Востоком» он подразумевает не только Россию, но и Индию. Например, у него есть книга «Христос и карма», название говорит само за себя. Так вот, я хотел напомнить, что Запад относится к нам иначе, чем нам кажется.

И что главное? Хотелось бы закончить на позитивной ноте. Почему «русскую идею» часто не понимают, не принимают, и, думаю, будут не принимать. Потому что она призывает к реальному, самостоятельному, личному духовному опыту, именно из-за этого. Какова основа идей о. Сергия Булгакова, чем он может понравиться даже самым юным читателям? Вспомните, какие прекрасные вставки имеются в книге «Свет невечерний» мелким шрифтом, где он описывает свои личные переживания. То, о чем он пишет, идет у него изнутри, из сердца, из духа. Тоже самое найдёте у о. Павла Флоренского в описании воздержания от суждений, и у Н. Бердяева, у которого основная идея – свобода Духа. А кто из атеистов у нас имел такой уровень? Да никто. Кто из советских академиков может с ними равняться? На Западе были атеисты, которые опирались на свой печальный опыт пустоты – Сартр, Камю, и т.д. Кто у нас мог бы сравниться с Б. Расселом, который откровенно говорил о своем атеизме? Он говорил, что его охватывает ужас, когда он глядит на Вселенную; он честно говорил о своем опыте. Это хорошо, когда атеист говорит честно, с ним интересно беседовать. Когда же он говорит неправду, играет в псевдо-религию, то это крайне неприятная фальшь.

Именно подлинный религиозный опыт нам нужен, и он связан с «русской идеей», духовный непосредственный опыт, опыт соборности. Именно этим опытом жили многие русские святые и религиозные мыслители. Это опыт в ноосфере... О ноосфере говорил не только В. Вернадский, но и о. Павел Флоренский, исходя из православия, и т.д. Так вот, к сожалению, как раз опыт отвергался нашими примитивными, внешне верующими людьми, которые считали, что обряды (а НЕ таинства) важнее опыта, и важнее Евангелия.

Лучше покропить святой водой и дело с концом, а в чтении нет необходимости. И потом те же самые люди стали спокойно ломать храмы, когда им это приказали чекисты и комиссары. Ведь именно они ломали, не комиссары, которые только приказывали убивать и ломать. А ломали именно пустоголовые. От этой тупости нам предстоит избавляться. Народ во многом прекрасный, а не пустоголовый, но его надо просвещать и помочь осознать «русскую идею»! Она, безусловно, есть, и во многом ее осознают русские за рубежом. В заключение хочу сказать, что один раз мне удалось сделать доклад на близкую тему в Вашингтоне среди русских православных, и там многие слушатели просто встали и долго аплодировали после моего доклада о русской религиозной мысли, хотя перед докладом я боялся, что они меня не поймут из-за боязни философии. Вот какой был обратный положительный эффект. Благодарю и вас за внимание!

А.А. Ермичев: Спасибо, Сергей Анатольевич! У нас время выходит, поэтому я хотел бы предоставить слово последнему выступающему – Дмитрию Кирилловичу Бурлаке, ректору РХГА. А после выступления Дмитрия Кирилловича дадим слово для резюме и ответа Вам, уважаемый докладчик (В.Н. Сагатовскому).

Д.К. Бурлака: Я благодарю всех выступающих, и в первую очередь, зачинателя этой темы Валерия Николаевича. С рядом его суждений я не согласен, с какими-то согласен. Я изложу свое видение проблемы в общем, потому что со всеми «согласен»-«несогласен» мое выступление получится слишком долгим. Я думаю, что имеется некая несостыковка терминов. Это относится как к нашей дискуссии, так и к общественному сознанию (когда оно интересуется данным вопросом) в целом. Наш семинар лишь отражает общую ситуацию. Мы называем «русской идеей» рефлексию по поводу, в частности, как она дана в русской религиозной мысли. Это правомерное словоупотребление. Но в тоже время «русская идея» есть некоторая реальная сила. Сила, движущая массами, эмоциями и умами, которые она связала. Такое понимание идеи можно вычитать и у Соловьева, который писал, что идея нации есть вовсе не то, что она сама думает о себе во времени, а то, что Бог думает о ней в вечности. И, как ни парадоксально, у Маркса, провозглашавшего, что идеи, овладевающие сознанием масс, становятся реальной силой в истории. Такое, скажем, объективно-идеалистическое понимание «русской идеи» имеет место как в современном философском словообращении, так и на заседании нашего семинара. Мне такое понимание ближе, я считаю, что рефлексия русской религиозной философии по поводу «русской идеи» растет из культурно-исторической почвы, имеет реальные корни. В первую очередь, «русская идея», как мы понимаем ее, представляет собой реально действующую идеологию или мифологию, оживляющую общество. Во вторую очередь – размышления философов, историков, экономистов и прочих публицистов по этому поводу, хотя вряд ли первое возможно без второго. По крайней мере, в развитом виде. Без внутренней саморефлексии нет развития национального духа.

«Русская идея» как идеология и мифология, как энергия жизни нации – это неоднородное по своему составу явление. Русская религиозная философия, безусловно, осмыслила этот феномен. И мы видим, кстати говоря, неоднородность в самом осмыслении. Наша дискуссия показала, что, говоря о «русской идее», мы часто берем тот или иной слой идеологии и мифологии и выдаем ее за всю «русскую идею». А ее, как таковой в полном объеме, я бы сказал, не существует. В «русской идее», как в идеологии, мифологии и рефлексии по этому поводу есть три стороны. Образно их можно представить в виде треугольника. В зависимости от того, какая из сторон этого треугольника принимается за основание, и формируется вся концепция «русской идеи». Наглядно это можно представить так, что треугольник всегда стоит на одной из своих сторон, не поставленным на основание он может быть только в нашем воображении, а в реальности обязательно упадет. Что это за три стороны? Они всем хорошо известны: самодержавие, православие и народность.

Если говорить о русской религиозной мысли, то, безусловно, православно-христианская основа будет выделяться либо как общехристианская (это свойственно Соловьеву), либо как сугубо православная (славянофилы, Леонтьев, Тихомиров). Под пером наших философов, которые в своем подавляющем большинстве были христианами-интеллектуалами, «русская идея» будет выглядеть как явление исключительно религиозное, христианское, православное. А на самом деле это не совсем так. В составе «русской идеи» как движущей силы истории, как идеи, когда она становится материальной силой и овладевает сознанием масс, я уверен, является значительной и национальная часть, и властно-самодержавная составляющая тоже. Хотя и национальная часть и самодержавная менее красиво оформлены. Не было таких певцов у самодержавия, как Николай Александрович Бердяев. Хотя Соловьев сказал по этому вопросу несколько ярких слов, но у него представлен спорный идеал русского самодержавия, в котором, скажем так, больше фантазии, чем реальности, нарисован идеальный царь. Образ царя у Соловьева – социальный аналог его Вечной женственности, которому, в отличие от Софии, наш философ стихов не посвящал. Национальная часть в большей степени была воспета упомянутыми здесь славянофилами. А еще в большей степени она была воспета почвенниками, Достоевским и др.

Рассматривая «русскую идею» как некую идеологию и мифологию, мы увидим как позитивные моменты, так и негативные. На мой взгляд, позитив связан с принятием православно-христианских ценностей в качестве фундамента обустройства всей жизни. В этом я продолжатель дела русских философов – Соловьева, Франка, Федотова. О такой потребности социокультурного строительства на христианских основаниях накануне революции хорошо сказали авторы «Вех», как бы к ним не относиться (нам известны такие разнородные их оценки, как «славянофильские мечтатели» и «западники»). Если мы не будем обустраивать нашу жизнь на православных, христианских основаниях, то будет то, о чем предупреждали авторы «Вех». Что и случилось.

Что негативного лично я вижу в «русской идее», понимаемой как мифологическо-идеологическая сила? Извращение связи между церковью и нацией, с одной стороны, и церковью и государством – с другой. Первая сторона выразилась в попытке национализации православия. В данном случае я сознательно употребляю это необычное словосочетание «национализация православия» придуманное, наверно, мною. Необычность термина заостряет внимание на существе проблемы, как об этом очень хорошо в свое время сказал о. Павел Флоренский. Если рассматривать вопрос на уровне философской рефлексии по искомому поводу, то можно сказать, что этот процесс начался у славянофилов, и его блестяще завершили «почвенники». Они рационально оформили мифологему особой богоизбранности русского народа, долго бродившую в глубине национального сознания и его коллективного под-и-пред-сознательного. Согласно этой мифологеме, Русь – новый Израиль, русский народ – Народ-богоносец, русская душа – по природе своей православная христианка. Я с этим совершенно не согласен. По природе русская душа, как и всякая другая душа – язычница, а христианской она может стать по благодати Божьей, причем только в том случае, если она проявит личное, волевое усилие. В Евангелии сказаны замечательные слова, что «Царствие Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф., 11:12). Иисус конкретизирует эту свою идею, говоря: «Ищите Царствия Небесного («Ищите же прежде Царства Божия и правды Его», Мф., 6:33)… стучите и отворят вам» (Мф., 7:7), но никак не утверждает, что Царство Небесное достанется неразумным и ленивым просто в силу их как бы благодатного естества. Простите за каламбур, но благодать – это не халява. А у нас в России появляется странный и опасный миф, согласно которому – «это они там силою, а мы по природе русские такие, что мы “богоносцы”»*. Это одна сторона – соблазн национализации. На этот соблазн в составе русской идеи указали наиболее православные и церковные мыслители. Такие тонкие писатели, как Флоровский, заметили какую-то двойственность у тех же славянофилов. Нельзя сказать, что Киреевский или Хомяков не были искренними православными христианами, они были искренними и лично очень православными. Но соблазн соединить соборность как категорию, относящуюся к духовной целостности, т.е. к Церкви с общиной, все-таки именно у них начал получать концептуальное оформление.

Община – это реалия земного мира, формообразование, возникшее в истории и несущее на себе все пятна историчности. Церковь – это мистическая реальность, результат Боговоплощения, вечность, прорастающая во времени и преображающая его. Церковь – свет миру, она остается трансцендентной по отношению к любому формообразованию, возникшему в ходе культурно-исторического развития, хотя и прорастает во многих точках истории. Община – общность историческая, простите за тавтологию, она возникла и умрет в истории. Церковь – общность эсхатологическая, которая хоть и живет в истории, но не содержит в себе собственно исторического – греха и смерти. Эсхатология – свершение истории, церковь – главный ее субъект. Соединить эсхатологическую перспективу с исторической реальностью – это соблазн, который, безусловно, присутствует у славянофильствующих разных оттенков. И мы должны отдавать себе отчет в этом. «Царство Мое не от мира сего» говорит Иисус Христос Пилату. Бог основывает Свою Церковь как жало в плоть этому миру. Задача Церкви воцерковлять. Но представление о том, что у нас, русских, по природе все вот так церковно, есть не что иное, как один из соблазнов русского духа. Он сходен с соблазном западноевропейского гуманизма, который подменил обожение (деификацию) человека, как искомый каждым христианином и церковью идеал, мифологичным по сути представлением об обожествленности человека.

Вторым соблазном является огосударствление «русской идеи». В политико-экономическом аспекте национализация и огосударствление – суть процессы близкие по последствиям. Но у них в узком и точном смысле есть сфера различного религиозного отношения. Мы пытаемся выяснить, в чем наша вера, или точнее – какую ложную веру выдумали себе русские. Если первый ее аспект – это ересь сакрализации народа (получившая, кстати, вполне секулярные социальные и идеологические формы, так называемое народничество), то вторая сторона – это сакрализация власти. Результат во втором случае двояк: глупая безрассудная любовь к власти и столь же глупая и безрассудная ненависть к ней. Под глупостью я понимаю просто отсутствие разума, подмену рационального верой. Как известно, естественный ход сознания состоит в движении от чувственного к рациональному уровню и лишь потом к духовному. Разум видит то, что не видит чувство, а в области духа мы сталкиваемся с невидимым по природе, которое постигаем только верою. Вера есть отношение к невидимому, т.е. к Богу, духовному миру и бессмертию. Государство – понятие, относящееся к области видимого, тварного. Неразумное отношение к ним порождает химеры. Вера в видимое состоит в том, что ему приписываются свойства и атрибуты, принадлежащие трансцендентному, в результате чего царство духа растворяется в царстве кесаря, не освящая его при этом.

Совсем на примитивном уровне это отливается в иррациональное убеждение, будто государство (особенно некоторые его руководители) русскому народу как отцы родные. На мой взгляд, они не родные и не отцы. У каждого человека есть один родной отец, исключение составляет Иисус из Назарета, зачатый от Духа Святого. Но у верующего христианина есть Небесный Отец, Который не родной человеку. Это Бог. Творец – не отец твари, но по природе, напротив, Он инороден ей. Бог – Отец родной для Бога-Слова, для человека Он становится Отцом через благодатное усыновление творения во Христе. Сакрализация власти у русских того же корня, что и сакрализация почвы, русской души. Причем, это явление не церковное, скорее околоцерковное, хотя и среди верующих достаточно распространенное. Приведу характерный пример: один провинциальный иерарх РПЦ (не помню точно, какой епархии) не благословил крестный ход во славу недавно канонизированного императора Николая II, которого верующие пытались почитать «искупителем». Решение правящего архиерея в данном случае совершенно оправданное, т.к. у христиан есть один искупитель – Иисус Христос. Но эта крайность имеет свою историческую основу, созданную не без участия русской церкви. Она сформировалась в эпоху средних веков и суть ее в том, что царь – икона Христа. Мысль, конечно, интересная. А президент – икона Христа? Мне могут небезосновательно возразить, что царь и президент – разнородные явления. Первый – помазанник Божий, второй – избранник народа. Но я думаю, что проблема глубже, она коренится в архетипах коллективного подсознательного русского народа. Речь идет именно о неразумной вере. Я думаю, что все-таки мы будем опираться на слова Священного Писания, где Иисус Христос отвечает Понтию Пилату, что «Царство Мое не от мира сего» (Ин, 18:36). Апостол Павел, когда говорит, что «нет власти не от Бога» (Рим., 13:1) далее разъясняет это свое суждение в том ключе, что наш Бог не есть Бог хаоса (социальной анархии), а есть Бог порядка, т.е. власть в том смысле от Бога, что она лучше, чем хаос, поскольку структурирует и организует его. Апостол Петр тоже писал: «Бога бойтесь, царя чтите» (1Петра 2:17). Но оба апостола обличали конкретных правителей, когда те совершали беззакония. Это означает, что с апостольской точки зрения власть должна действовать в рамках определенного закона, а не просто потому, что она по природе своей как бы совпадает с благодатью.

Я думаю, что русский царь столь же икона Христа, сколь русский народ – народ-богоносец. Нация и государство суть сферы профанного, и их сакрализация есть не что иное, как двоеверие. Обожествление твари называется вообще язычеством. В данном случае мы имеем дело не с прямым и явным, но с неявным и внутренним язычеством, я бы сказал, с разновидностью самарянской веры на специфическо-русской почве. Вера в Единого Бога и Его Христа сохраняется, но к ней примешивается вера во «вторых богов» власти и народа. Последние не обожествляются, но сакрализуются при помощи авторитета православия.

Указанные линии в мифологии «русской идеи» не тематизированы так отчетливо, ясно и красиво, как артикулирована православно-христианская версия. Но, не будучи тематизированными теоретически, они тематизировали себя практически. Большевистская революция и есть одно из проявлений извращения «русской идеи». Можно сказать, что чрезмерная любовь русской души к самой себе – к своей естественной основе (народу) и к своему искусственному созданию (государству) суть разновидности душевных болезней. За одной из них стоит притяжение безличной стихии «Оно», за другой – подавляющая мощь «Суперэго», если пользоваться терминами психоанализа. Обе болезни растут из одного корня – слабости личного начала «Я», в котором только и раскрывается связь с Богом, поскольку Он создал это самое человеческое «Я» по Своему образу и подобию. Транскрибируя психоаналитический диагноз богословски, можно сказать, что деятельность Духа, влюбленного в душу и обожествляющего ее, есть не что иное, как грех. Обожествляя государство, русские стали его рабами, поскольку всякий совершающий грех есть раб греха, учит нас Спаситель в Евангелии от Иоанна (Ин, 8:34).

Зададим себе вопрос: в коммунистической революции и порожденной ею тоталитарной системе, называемой советской властью, самодержавие реализовано? Реализовано и сполна. Редко можно встретить в истории столь самодержавную конструкцию. Самый успешный советский руководитель, день рождения коего многие наши соотечественники отмечают со слезами и тоской, был самодержцем по преимуществу. Дело не в объеме полномочий, в восточных деспотиях они были немалыми. Дело в том, что царская власть всегда имела сакральные основания. После Константина Великого цари мыслились ответственными перед Господом Богом. Возможно, среди них и были скрыты атеисты. Сталинизм являет нам самодержавие, построенное на атеизме, т.е. абсолютно самодержавную власть. Русский народ, по-видимому, тоже воплотил себя в политическую действительность. «Великая Русь сплотила Советский Союз» - в гимне пели. Не все, но очень многие советские граждане разного этнического происхождения русскими себя считали. Эта русификация произошла на почве антихристианской и антиправославной, что видно в структуре коммунистической партии и идеологии. В ее организации проявила себя ложная церковь, «церковь» антихриста. Нельзя сказать, что это произошло помимо воли народной, скорее наоборот: атеизм власти и народа слились в едином порыве, создав самый успешный миф XX века.

Народное самодержавие советской власти внешне отвергло, а внутренне извратило православно-христианский элемент «русской идеи». Здесь мы можем, наверное, найти ответ на вопрос, почему в современном обществе мы не можем найти запроса на «русскую идею». Потому что большевиками она была реализована в извращенном виде и в предельно мощной и яркой форме. В национальном организме произошел некоторый надрыв. Русский народ, как бы мы его не называли, прекрасный или пустоголовый, но пошел за большевиками. Он пошел, как ни крути. Даже белогвардейские армии – где они не встречали сопротивление? – юг, сибирские окраины. Как только они подходили к сердцу России, где было массовое русскоязычное население, они терпели поражение. Русский народ пошел за большевиками. Советская власть – русская народная власть. Но поскольку это ложная вера вызрела внутри культуры, познавшей и полюбившей Христа, постольку наше новое язычество оказалось весьма непростым, но похожим на древнееврейский хилиазм. Отсюда и особенное отношение русских к евреям, имеющее под собой глобальную претензию стать вторым богоизбранным народом, в том время как эта роль в истории уготована Церкви.

Я всегда был далек от того, что революция, гражданская война и советская власть установилась в результате происков немецкого штаба или евреев. Мы сами построили ГУЛАГ, мы сами все сделали – сорвались в революцию, сжигали храмы, убивали священников. Но до сих пор все ищем кого-то на стороне, вопрос о национальном покаянии не стоит. Пойдя за большевиками, народ подорвал свою национальную энергию, жизненные силы оказались исчерпаны – война, революция, коллективизация, еще одна война привели к тому, что нация вымирает на физическом уровне. Процесс национального вымирания организован так, как в грехопадении: сначала духовное (ложная вера), потом душевное (ложное знание и эмоции), затем телесное (болезнь к смерти). Вот потому и нет запроса на «русскую идею», что она уже реализована, пусть и в извращенной форме. Кроме того, этноса нет соответствующего, нет харизматичности, пассионарности.

И в заключение несколько реплик по поводу отдельных мыслей и прогнозов, высказанных другими докладчиками. Православие сейчас вряд ли готово выполнить функцию катализатора или системообразующего фактора формирования «русской идеи». Может быть, через лет 30-50, а сейчас вероятность этого мала. Хотя оно способно на такие короткие вспышки, вроде создания православными интеллигентами РХГИ, например. Профессор Гриб сказал замечательную вещь, и я в данном случае с ним согласен: если где-то пустуют храмы в России, то это не значит, что они не полны в другом месте. Я тоже видел разное христианство и видел толпы народа на стадионе. Это не православные христиане, но я с ними общался и я вижу, что они искренне верят в Иисуса Христа как своего личного Спасителя. Говорить, что католические храмы пустые? В Париже, наверное, пустые, а если поездите по французской провинции, то увидите, как многие участвуют в приходской жизни. Сказать, что православие деградирует, тоже нельзя – езжайте в Грецию, посмотрите. Это у нас в стране такая ситуация, потому что погром произошел, и в результате этого погрома сейчас православию крайне сложно выступить системообразующим фактором в возрождении «русской идеи». Что остается? – вертикаль власти. Она себя и заявляет со всеми инициативами. А народу нравится. Кто против «русской идеи» в вербализации президента Путина? Никто не против. Похоже, что мы будем иметь еще одно государственное строительство, скажем так, но успешность его не имеет внутреннего стержня за исключением внешнего: хорошая конъюнктура на нефть и газ. Вертикаль власти, не опирающаяся на горизонтальные связи гражданского общества, но уже утратившая сакральную энергию классического (а постклассическое - большевистское) самодержавия, есть не что иное, как палка, воткнутая в нефтяное болото. Прозвучал вопрос о том, зачем нам удвоение ВВП? Неплохая вещь, конечно, творчество в экономике, но должна быть ясно сформулирована концепция, зачем нам удвоение ВВП. А так это будет уже не «русская идея», а некоторая политика, далека от регулятивного идеала. Без ясного смысла удвоение ВВП – интересная абстракция. ВВП может быть удвоен, только что от этого будет русской культуре? Может, в этом удвоенном продукте русской культуре достанется ноль-ноль-ноль десятых процента, а остальное пойдет, вы сами знаете на какие нужды и средства: либо на частное обогащение, либо на усиление органов госконтроля, либо еще на что-нибудь. Вот такая несколько печальная ситуация.

Какой выход на мой взгляд? Как сказано в Писании: «Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! А он что? Иисус говорит ему: если я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, чтó тебе до того?» Ты иди за Мною. И пронеслось это слово между братиями. Что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, чтó тебе до того? (Ин, 21: 22-23). Как всегда слова Спасителя имеют двоякую смысловую локализацию – конкретно-историческую и универсально-онтологическую. Они означают, что каждый должен идти за Иисусом Христом своим путем и пусть рухнет хотя бы весь мир. Вот мы на своем конкретном участке делаем это. Я думаю, мы вряд ли можем вырвать термин «российский» или «русский» из названия нашей академии, настолько она органично укоренена в культурной традиции. Но в нынешней, современной ситуации термин «христианский» является основополагающим для меня, куда более значительным, чем «русский». Но мой ответ – это мой вариант понимания проблемы. Спасибо за внимание.

В.Н. Сагатовский: Мы заслушали ряд интереснейших выступлений. Всю свою жизнь я пытаюсь доказать гуманитариям, безуспешно, и видимо, так оно и будет, что все-таки лучше нам не произносить интересные монологи, а хоть раз в жизни заняться мозговым штурмом. И хоть на шаг конструктивно продвинуться в решении проблемы. Вот Александр Александрович упрекнул меня, что я несколько разрываю идеал и целеполагание. Ну, во-первых, в каком смысле они отличны? Постановка целей отвечает на вопросы: что и как? Но во имя чего мы будем делать это «что и как»? Скажем, удваивать валовой продукт или утраивать? На вопрос «во имя чего?» отвечает идеал, а в основе идеала лежат ценности, они определяют выбор целей и средств. Но как можно направлять этот выбор целей и средств, если мы все время путаемся и говорим: «Мы не знаем толком, что такое “русская идея”». Так вот надо же ее, в конце концов, дорефлектировать, довести ее до практического выхода. Или не надо? Просто поговорить и разойтись – вот что меня волнует больше всего. В этом плане я хотел бы пополемизировать с выступлениями Александра Александровича и Дмитрия Кирилловича (особенно четко это было у Дмитрия Кирилловича) в плане двух пониманий идеи – идея как рефлексия по поводу души русского народа и идея – как сама эта душа. Вот есть у русского народа душа, есть рефлексия по поводу этой души, так это же разные вещи! Дело в том, что мы можем прямо сказать, что «русская идея» в рефлексивной форме не овладела душою русского народа по тем причинам, о которых Дмитрий Кириллович очень хорошо говорил. Мне вспоминаются слова Максимилиана Волошина, сказанные в начале XX века, что мы говорим о всечеловечности русского, вспоминаем Достоевского, но посмотрите на русских туристов в Западной Европе – политизированные, вульгарные и т.д. Сплошное противоречие! И как отвечает поэт? Он говорит, что дело ведь не в том, сколько человек освоило эту идею и дышит ею, живет ею. Пусть это будет даже пять человек, важно, что есть идея. Это разные проблемы – насколько идея укоренилась, допустим, «американская мечта» в белой Америке. Она там массово укоренилась. «Русская идея», конечно, в душе русского народа так не укоренилась. Это очень печально, но это факт, и эти вещи смешивать не надо. Мы говорим сейчас о «русской идее». Русская душа, русский характер и так далее – это вопрос очень и очень сложный. Вот когда Александр Александрович говорит: с чего вы это взяли, что любовь является важной частью души русского народа? А я ничего такого не утверждал, я говорил о воле к любви как противоположности воли к власти, как основной черте «русской идеи». И меня несколько удивил упрек в том, что я ничего якобы не говорил о христианстве. Простите, а что такое христианство и что такое православие, как ни принцип «Бог есть любовь»? Именно воля к любви. Разве не так? Остальное следует, если, конечно, христианство не путать вот с этим магизмом, с этим кроплением воды, и так далее. Это и есть христианство, если я не ошибаюсь. Вот это принципиальные моменты

Теперь ряд моментов более частных. В выступлении о. Вениамина было сказано, что соборность – это социальный аспект «русской идеи». Это не совсем точно. Возьмем С.Л. Франка, когда он говорит о примате соборности над внешней общественностью – это так, но если мы обратимся к основателю этого учения А.С. Хомякову, он дал великолепную онтологию соборности! Соборность – это принцип мироустройства, это единство людей в их любви к Богу, это онтологический принцип. А потом уже социальный принцип, т.е. наша русская соборность это не синоним, скажем, католической солидарности, это гораздо глубже и онтологичней. Теперь также с о. Вениамином хотелось поспорить по поводу того, что если «русская идея» не будет воплощаться, над нами будут смеяться, и что все эти абстрактные вещи, я цитирую выступающего, «не вкусные, скучные». Но ведь и мы с вами не деятели масс-медиа, зачем нам делать наши идеи вкусными и веселыми? Это не наше амплуа, люди должны дорастать до уровня абстрактности, до уровня рефлексии, а если у них этого в душе нет, то и в умах этого не будет. Поэтому я думаю, что много и правильно здесь говорили о причинах почему «русская идея» не идет. Да, она не идет, это факт и в этих условиях она действительно не может идти, но это ведь не значит, что мы должны перестать ее разрабатывать. А что нам еще остается делать? В самом деле, когда вопрос ставится так, что нет, мол, потребности в «русской идее». Согласен, нет массовой потребности в «русской идее» в современном мире и быть не может. Но есть ли какая-то альтернатива мироустройства, если мир откажется от «русской идеи»? Вот почему-то мы оторваны от практики. Неужели мы не видим, кто сейчас в мире рвется к власти, и какой будет эта власть. И в тот небольшой промежуток, если они дорвутся до этой мировой власти, тот небольшой промежуток времени между этим актом и апокалипсисом, то я думаю, что для людей, преданных «русской идее», только и останется, что уйти в пустыню. Вот это мы должны хорошо понимать, что другой-то альтернативы нет. И когда мы говорим, что может быть, лет через 30 или 50 мы сможем консолидироваться на основе православия. А у нас есть эти 30 или 50 лет? Мы об этом с вами думаем? У нас нет этих 30-50 лет в той ситуации, которая складывается в современном мире. Поэтому путь «силы неравны, борьба безнадежна», вспомните Тютчева – а что еще остается делать? Остается все-таки проповедовать «русскую идею», уточнять ее, бороться за нее, хотя, конечно, ситуация весьма печальная и трагическая. Остается это воспринимать стоически. Но не переставать заниматься той деятельностью, которая достойна людей, которые хотели бы приблизиться к званию русского интеллигента. Спасибо за внимание.

А.А. Ермичев: Друзья и коллеги! Сегодня наше заседание закончено. Большое спасибо всем за то, что вы приняли участие в нашем заседании.

Запись и расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой

Благодарим участников Семинара за помощь в подготовке этого материала

* Большевистская революция показала, что к чему. Помните, у Булгакова в «Белой гвардии» офицер Мышлаевский описывает свою вполне адекватную реакцию от встречи с «богоносным» представителем народа: дед «то сослепу не разглядел, что у нас погоны под башлыками, и за петлюровцев нас принял. Ну, тут, понимаешь, я не вытерпел... Мороз... Остервенился... Взял деда этого за манишку, так что из него чуть душа не выскочила, и кричу: "Побиглы до Петлюры? А вот я тебя сейчас пристрелю, так ты узнаешь, как до Петлюры бегают! Ты у меня сбегаешь в царство небесное …!» (Булгаков М.А. Белая гвардия – М.: Изд-во «Наш дом – L’Age d’Homme», 1998. – С. 16).