|
«РУССКАЯ МЫСЛЬ»: Историко-методологический семинар в РХГА Ведущий семинара – доктор философских наук, профессор РХГА Александр Александрович Ермичёв 27 марта 2009 г. – «Актуальны ли «Вехи»?» (Обсуждение этой темы продолжилось на заседании от 29 мая 2009 г.)
Прежде чем начать сегодняшнее наше заседание я должен буду объявить о наших планах на апрель месяц. Прошу особенного внимания со стороны специалистов, занимающихся историей русской философии. 3 апреля, т.е. через неделю в Петербурге будет известный историк русской философии и русский философ, как его аттестуют, Владимир Владимирович Варава, доктор философских наук из города Воронежа. Он прислал тезисы для обсуждения на его возможном выступлении 3 апреля, они называются так «Языки русской философии». Специалистам и тем, кто пожелает, я сейчас раздам, у меня есть десяток экземпляров этих тезисов, другим мы пошлем по электронной почте. Это будет 3 апреля. И в апреле же, в пятницу, 24 числа наши друзья из герценовского педагогического университета имени Александра Ивановича Герцена предложили выступление Андрея Николаевича Муравьева, которое называется «О философии, философах и философских задачах нашего времени». Это выступление, в известной степени полемизирующее с выступлением профессора Сагатовского Валерия Николаевича, которое он сделал на прошлом нашем семинаре. Вот такие наши ближайшие планы на апрель месяц. А теперь я вынужден сообщить печальную весть. За то время, что миновало с нашего последнего заседания, скончались два постоянных участника работы нашего семинара. Это Матиас Беккер*, немец-специалист, работавший в Санкт-Петербургском университете и Александр Григорьевич Власкин**. Это были очень хорошие люди и очень хорошие коллеги. Я хотел бы просить вас вставанием почтить их память (участники заседания встают). Пожалуйста, садитесь. Беда не приходит одна, так вот получилось – один за другим. Многие их знали и такое несчастье. Сборник «Вехи», как вы знаете, появился в марте 1909 года. Семь авторов «Вех», они печатали свои статьи в сборнике в алфавитном порядке: Бердяев, Булгаков, Гершензон, Изгоев, Кистяковский, Струве, Франк. Вот в этом порядке мы и намечаем выступления наших докладчиков. О значении этого сборника, видимо, нет необходимости мне говорить, предваряя выступление докладчиков. Теперь слово им. Пожалуйста, Борис Валентинович. Б.В. Аверин: Это мне нравится, по алфавиту… Все авторы сборника «Вехи» единодушны в убеждении, что первая русская революция потерпела поражение. Между тем этот взгляд не вполне адекватен. Революция завоевала многие гражданские свободы: свободу печати, митингов, вероисповедания. Была избрана Государственная дума, которая частично ограничивала самодержавие – во всяком случае некоторые ее выборные члены позволяли себе открытую критику в его адрес. Все это были, несомненно, важные завоевания. Но хотелось большего: свержения самодержавия и установления конституционного строя. И, раз этого не произошло, значит, революция оказалась несостоятельной. В чем же причины ее несостоятельности?
Большинство авторов «Вех» считают, что виновата в том интеллигенция. Рационализм, эмпиризм и проистекающая отсюда безрелигиозность – вот основы мироощущения русской интеллигенции. Отсюда – все ее беды, включая неудачи общественной деятельности. П.Б. Струве в статье «Интеллигенция и революция» пояснял: «Отрицая государство, борясь с ним, интеллигенция отрицает его мистику не во имя какого-нибудь другого мистического или религиозного начала, а во имя начала рационального и эмпирического»(1). С. Л. Франк в свою очередь определяет миросозерцание русской интеллигенции как нигилистическую религию земного благополучия. Цитируя А. И. Эртеля, он подчеркивает, что «основной рычаг общественного поведения должен быть установлен без всякого отношения к “злобе дня” – он должен определяться не статистикой, не положением крестьянского быта, не теми или иными дефектами государственного хозяйства и вообще политики, но философско-религиозным пониманием своего личного назначения»(2). Более двадцати лет спустя Франк напишет о человеке, чей духовный облик послужит опровержением этого тотального приговора, вынесенного русской интеллигенции. Речь идет о знаменитом хирурге Николае Ивановиче Пирогове и о статье Франка «Пирогов как религиозный мыслитель». Познакомившись с напечатанной в Приложении к «Русской старине» (1884. Т. 43) книгой Пирогова «Вопросы жизни: Дневник старого врача», Франк был поражен тем, насколько близок ему оказался автор этой книги, задолго до самого Франка высказавший целый ряд его любимых идей. Так же, как Франк, Пирогов спорил с теми, кого называют позитивистами, материалистами и атеистами. Этот спор впечатляет потому, что образ прославленного врача в общественном сознании сливается, как пишет Франк, «с несколько туманным образом “шестидесятника” вообще – с образом либерала-гуманиста»(3). Такое восприятие не удивительно: казалось бы, именно таким должен быть естественник, физиолог в «базаровскую» эпоху. Между тем духовная жизнь Пирогова складывалась совершенно иначе. «Воспитанный в традициях мысли тогдашнего естествознания, Пирогов исходной точкой своих размышлений берет критику двух направлений, лежавших (да и поныне по большей части еще лежащих) в основе господствующего мировоззрения естествоиспытателей: эмпиристического позитивизма и материализма»(4). Он был воспитан в исключительно религиозной семье. Это была не рефлектирующая религиозность. Свято соблюдалось все связанное с церковью, начиная с ежедневных молитв. Дети читали молитвы, не понимая их смысла, полагаясь на то, что в самом произнесении их содержится истина. Вспоминая, как их учили катехизису, Пирогов говорил, что их преподавателя мог бы без ущерба для дела заменить хоть учитель танцев – так бестолково шло обучение. Тем не менее, эта основа оказалась на удивление прочной, выдержавшей весьма суровые испытания. В университетском пансионе Пирогов сталкивается с людьми, которые отрицают и мораль, и нравственность. Один из его соучеников утверждает, что таинство брака – химера, спать можно с любой женщиной, даже с собственной матерью или сестрой. Можно себе представить, какое впечатление это могло произвести на 13-летнего мальчика. Взрослея, он знакомится с материалистическими истинами – наука, которой он занимается, естественным образом предрасполагает к этому. Вера отодвигалась, но не была убита. На некоторое время Пирогов становится чем-то вроде спирита. Когда умирает его первая, горячо любимая жена, он задумывается о том, что любовь требует вечности. Размышляя о науке, Пирогов приходит к выводу, который сочувственно цитирует Франк: «Без участия мысли и фантазии не состоялся бы ни один опыт, и всякий акт был бы бессмысленным»(5). Сложившееся миросозерцание Пирогова Франк характеризует как «динамический панпсихизм» и «объективно-онтологический идеализм, утверждающий погруженность всего чувственного в стихию реально сущей, “немозговой” мировой мысли»(6). Представления Пирогова о мировой мысли предвосхищают те русские идеи и убеждения, которые заявили себя лишь на исходе XIX века, а особую актуальность получили в начале ХХ-го. Называя свой взгляд «несколько мистическим», Пирогов высказывал предположение о том, что «атомистические колебания (которые необходимо предположить при ощущениях) совершаются не в одних видимых и подверженных изменениям клеточках мозговой ткани, а в чем-то еще другом, более тонком, эфирном элементе, проникающем чрез все атомы и не подверженном органическим изменениям»(7). Пирогов допускал, что в «вещественных атомах» присутствует самостоятельное жизненное начало, способное к ощущениям и самосознанию. И это жизненное начало находится в постоянном взаимодействии с сознанием человеческим. «Нет ничего целесообразного придуманного нашим умом, что не обреталось бы готовым, так сказать, в окружающем нас мире. Напрасно говорят, что организм наш есть машина; - наоборот, каждая придуманная нами машина есть ничто другое, как сколок с существующих уже в природе и в нашем организме приборов и снарядов»(8). Ум человеческий должен научиться усматривать самое себя в том, что ему внеположно – во всей мировой жизни(9). Пирогов полагал, что внешний и внутренний мир разъединены, разобщены лишь иллюзорно. На самом деле мозг подобен музыкальному органу, «струны или клавиши которого приводятся в постоянное колебание извне; а кто-то, ощущая их, присматриваясь, прислушиваясь к ним, сам приводя и клавиши, и струны в движение, составляет из этих колебаний гармоническое целое. Этот кто-то, приводя мой орган в унисон с мировою гармониею, делается моим я; тогда законы целесообразности и причинности действий мировой идеи делаются и законами моего я, и я обретаю их в самом себе, перенося их проявления из вне в себя и из себя в природу. <…> Не самые ли эти колебания атомов органа и суть нашего я? Принять это значило бы для меня принять в веществе такое невещественное и отвлеченное свойство, которое не имеет никаких чувственных отношений к материи, обладающей этим свойством» (10). Здесь поневоле вспоминается учение Владимира Соловьева о всеединстве как всепроницаемости и его же представление об эфире как «невещественном веществе», как о проницающем косную материю носителе света. А в идее Пирогова о постоянном движении «из вне в себя и из себя в природу» уже заложена одна из центральных мыслей Андрея Белого, в романе «Петербург» получившая наименование «мозговой игры», суть которой заключается в неустанном и почти неконтролируемом обмене сознания и внешнего мира. Жизненный путь Пирогова, его успехи в области медицины, его педагогическая деятельность хорошо известны гораздо лучше, чем его философские размышления. Но именно эти размышления свидетельствуют о том, что путь материализма, позитивизма и отрицания религии отнюдь не был единственной дорогой русской интеллигенции к общественному служению. (Аплодисменты)
А.А. Ермичёв: Друзья мои, давайте сегодня обойдемся иным порядком. Вопросы не будем задавать докладчикам. Дело в том, что настолько живой, настолько трепещущий предмет, что каждый вопрос потянет за собой десяток других. (Б.В. Аверину) Спасибо, Борис Валентинович. Отец Вениамин, пожалуйста.
Иг. Вениамин: Добрый вечер, спасибо за предоставленную возможность высказаться. Не без некоторого волнения приступаю к своему сообщению, потому что, действительно, в эти дни исполняется ровно сто лет со дня выхода вот этого сборника «Вехи». Он вышел из печати 16 марта 1909 года в Москве. Книга вскоре выдержала несколько изданий, вызвала бурную дискуссию в мыслящей части общества. В эти дни исполняется ровно сто лет этой книге. Хочется попытаться подвести некоторые итоги.
Здесь можно вспомнить, что сам по себе этот спор далеко не новый. Можно вспомнить знаменитое письмо В. Белинского к Н. Гоголю (1847), где он упрекает Гоголя в том, что он «ударился в религию». Заходясь в антиклерикализме, Белинский, один из «отцов» русской интеллигенции, не понял религиозных основ жизни. Можно вспомнить и противоположный пример, то, что магистерская диссертация В.С.Соловьева «Кризис западной философии» (1874) была посвящена критике позитивизма, т.е. базаровщине во всех её модификациях, начиная от бытовой – до наукообразной. Давайте посмотрим на отклики современников на этот сборник «Вехи». Люди религиозные, т.е. с открытым типом сознания, сборник одобрили, потому что для них вечные ценности: Бог, Истина, Добро, Красота – это не пустые звуки, это действительно существует. Это действительно не пустые слова для людей верующих. Вот такими верующими людьми, которые положительно отозвались о «Вехах» были: Евгений Николаевич Трубецкой, Василий Васильевич Розанов, Андрей Белый, Петр Столыпин, архиепископ Антоний (Храповицкий), будущий глава русской зарубежной церкви. А отрицательные отклики дали – это, конечно, Ленин, который назвал сборник «энциклопедией либерального ренегатства» и «Вехи» «манифестом кадетов». (Опускаю другие хамские определения Ленина). Интересно, что самый главный кадет Павел Милюков тоже ополчился против «Вех». Милюков переполошился даже, что «Вехи» сорвут революцию и предпринял агитационное турне по России, критикуя этот сборник. Интересно заметить, что критики «Вех» - вовсе не мыслители, а скорее публицисты левого толка. Отрицательный отклик Д.Мережковского представляется каким-то недоразумением. Возможно, у него был какой-то личный конфликт с Гершензоном. Был издан даже антивеховский сборник «Интеллигенция в России» (СПб, 1910), содержащий, наряду с другими статьями (всего восемь), большую статью (почти 100 стр.) П.Милюкова. Основное обвинением в адрес сборника «Вехи» состояло в его якобы реакционности. Со страниц антивеховского сборника как бы звучало рефреном : «Вот вы со своими вечными положительными ценностями покажите, как всё это работает, как это облегчит страдания народа!» Мы уже как-то в этой аудитории говорили, что свидетельство о положительных ценностях не обязательно предполагает немедленное указание механизмов их приложения. Меняется в целом мировоззрение человека, меняется представление о должном и недолжном, что допустимо, а что вообще недопустимо. То, что часто допустимо для безбожника (абстрактный конструктивизм), недопустимо для человека верующего, имеющего более органический тип мышления. И вот, таким образом, опять и опять возникает этот самый главной вопрос: в чем же основная причина трагедии российской жизни? В чем же она? Тут я вспомню слова Солженицына, он говорил, что основная беда, основная причина, если совсем коротко говорить о русской трагедии – это то, что «люди забыли Бога». Слово «Бог» для человека верующего наполнено глубоким смыслом: если есть Бог, то есть и человек, сотворённый по образу Божию. Тогда есть свобода и достоинство человека. Вера в Бога пробуждает благоговение человека перед Божиим творением и перед ближним. Этот мир нельзя кромсать как вздумается. А для неверующих позитивистов и наукопоклонников сциентистов жизнь – это всего лишь «форма существования белковых тел», химия то есть, дарвинизм, а общество – большой инкубатор - это предмет для всякого рода манипуляций и экспериментов. И в этом трагедия взаимонепонимания, потому что это два разных типа сознания. Люди верующие, на мой взгляд, могут быть людьми с открытым сознанием, совсем не догматизированным (как авторы «Вех»). А для позитивистов догмой становятся последние научные новинки, вроде какого-нибудь марксистского экономизма, в которых имеется лишь доля истины, которая выдаётся за всю истину. И в целом весь пафос «Вех» направлен именно против одномерного позитивизма и квазинаучного сциентизма. Напомню вам, может быть, здесь не все люди философское искушенные, что такое позитивизм. Какая онтология в позитивизме? – Никакой. Есть лишь измеримая материя, наблюдаемые факты, всё остальное вторично. Какая метафизика? Тоже никакой. Там ни онтологии, ни метафизики нет. Есть только физика, химия и истмат. Это как бы материалистическая философия науки. Гносеология какая? Сциентизм (чего нельзя измерить, того нет). Какая этика? Отрицание трансцендентного начала порождает нигилизм. Казалось бы, нигилизм должен порождать цинизм. Так оно и было. Но у некоторых чудиков из нигилизма следовал морализм, готовность идти на жертвы ради блага народа. Такие тоже были. Нигилизм в этом случае порождал утилитарную этику, попытку получить измеримый результат как можно быстрее. Многие самой яркой статьей считают в «Вехах» статью Франка «Этика нигилизма». Что такое нигилизм? Отрицание опять же вечных ценностей – Бога, вселенских этических универсалий, добра, справедливости, это все считалось как бы условным, относительным, это все лишено абсолютного измерения. Таким образом, с точки зрения философской, позитивизм это редуцированное наукообразное направление, склонное и идолопоклонству. Происходит сакрализация и абсолютизация относительного, т.е. классическое идолопоклонство. Берется какой-то отдельный аспект из мировоззренческого спектра и абсолютизируется. Таким образом, собственно, вот эта леворадикальная интеллигенция и получилась. Но это, правда, односторонности, правда сиюминутности. Правда момента. На большой дистанции все это проваливается, разваливается. Вот можно вспомнить известную евангельскую притчу о сеятеле. Некоторые зерна попали на камень, вообще не выросли, некоторые зерна попали на почву слегка увлаженную, они выросли, росток пошел-пошел, росло-росло, а потом все заглохло. И только те зерна, которые попали на хорошую почву, те, действительно, выросли. Так вот марксистко-ленинская, редуцированная позитивистическая философия и все её практически последствия похожи на эти зерна, которые попали на плохо увлаженную почву. Т.е. вроде бы «пошло», вроде бы что-то начало расти, вроде бы положительные какие-то результаты там и пятилетки, и вдохновение, и песни энтузиастов, а потом все заглохло почему? Потому что изначально было не на той почве, нужны твердые основания для дома, построенного на камне, а не на песке квазинаучных теорий. Очередная вавилонская башня (коммунизма) разрушилась с Божией помощью. И вот так же получается с вечными ценностями. Вроде бы мы их в научном смысле многие не ощущают, вроде бы они где-то витают, «объективный идеализм»… многим кажется,…если они вообще… А откажись от них этих ценностей, и со временем всё начинает, в общем-то, разваливаться и проваливаться. И вот Бердяев и Булгаков упрекают интеллигенцию, что у неё полное отсутствие интереса не только к религии, но и к философии и даже к русской классической литературе. Глухота к Владимиру Соловьеву, которого леворадикальная интеллигенция никак не оценила. Глухота к Достоевскому. Тут какая-то философская нечувствительность, какая-то поверхностность ума, что ли. Все это на практике приводит к различным формам одержимости, к беснованию, как это ярко показал Достоевский в «Бесах». Без «Бесов» Достоевского не поймешь, почему в СССР был план по поимке всякого рода «врагов народа» и «шпионов». Важно заметить, что это зауженность сознания приводила левых радикалов не только к неспособности различать добро и зло, но и к полной неспособности разбраться в людях. Розанов заметил, что интеллигенция настолько в своей одномерной линейности ослепла, что она даже перестала различать лица. Например, революционеры много лет сотрудничали с Азефом и не могли понять кто это такой. Розанов, когда посмотрел на Азефа, на этого жулика, левого радикала и агента нескольких спецслужб, живого персонажа из «Бесов» Достоевского, воскликнул: «Так это же бандит!» А все ему говорили: «да какой же бандит, мы его знаем много лет, да вы что, это совсем не бандит». Так вот эта духовная слепота, неспособность вообще отличать добро от зла даже на уровне физиогномики – очень характерна для редуцированного типа сознания. Попытаюсь подвести итоги. Конечно, «Вехи», этот сборник поднял мировоззренческий спор, это не политическая книга. Это скорее философско-, религиозно-, отчасти публицистическая книга. Она, конечно, не политическая, никаких политических рецептов, программ, ничего этого нет. Это спор, разговор о метафизических вещах, о ценностях, о том, что в конечном итоге определяет наше поведение, хотя не всегда мы это высказываем вслух. Имеет ли сборник «Вехи» какое-то актуальное значение сегодня? Я думаю, что все-таки имеет, поскольку этот спор не закончен, мы до сих пор в России не можем определиться в основных вещах. Спорим, как герои Достоевского, - «есть Бог или нет». Но вопрос не только о Боге, имеется вопрос о ценностно-этических универсалиях. И в этом смысле «Вехи» остаются актуальными. Это связано и с возрождением Русской Православной Церкви, с изданием большого количества религиозно-философской литературы. Сложность-то еще в том состоит, что бы показать как этические ценности связаны с реальностью и обыденностью нашей жизни. И в тоже время не забывать о Боге, и о вечности, и помнить о том, что без универсалий человеческой культуры ничего не получится. С.Булгаков упрекал интеллигенцию – в том, что она с Запада только атеизм заимствовала. Запад как был христианским, так и остался. Пускай там христианство сублимировалось, перешло в какие-то иные формы, культуру, в вежливость, в традицию, в мастерство социальной коммуникации. Пускай хотя бы это там произошло. Все-таки западная культура – христианская культура. Наши интеллигенты этого ничего не заметили, увидели там только атеизм, безбожный марксизм, схватились за политические отмычки для решения социальных проблем. Закончить я хочу цитатой из замечательной статьи Булгакова «Героизм и подвижничество», где он пытается определить природу русской интеллигенции: «Религиозна природа русской интеллигенции. Достоевский в "Бесах" сравнивал Россию и, прежде всего ее интеллигенцию, с евангельским бесноватым, который был исцелен только Христом и мог найти здоровье и восстановление сил лишь у ног Спасителя. Это сравнение остается в силе и теперь. Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит. Только религиозным подвигом, незримым, но великим, возможно излечить ее, освободить от этого легиона. Интеллигенция отвергла Христа, она отвернулась от Его лика, исторгла из сердца своего Его образ, лишила себя внутреннего света жизни и платит, вместе со своей родиной, за эту измену, за это религиозное самоубийство…. Вот что совершила наша интеллигенция – «религиозное самоубийство», то, чего на Западе не было, несмотря на всю эпоху Просвещения и все прочее, там все-таки они до этого не дошли. Но странно, – она не в силах забыть об этой сердечной ране, восстановить душевное равновесие, успокоиться после произведенного над собой опустошения. Отказавшись от Христа, она носит печать Его на сердце своем и мечется в бессознательной тоске по Нем, не зная утоления своей жажде духовной». Т.е. часто по поведению люди остаются христианами, способными к самопожертвованию, к каким-то духовным подвигам, а голова забита нигилизмом, атеизмом, материализмом, химией какой-то, как говорил один из героев «Братьев Карамазовых»: «Подвинься, ваше преподобие, химия идет». Вот голова химией и политэкономизмом забита, а в измученном сердце всё еще Христос живет. Вот в этом раздрае нашей интеллигенции она, в общем-то, и продолжает существовать и мне кажется помочь преодолеть этот раздрай сборник «Вехи» может. Спасибо. (Аплодисменты)
А.А. Ермичёв: Все-таки, «Вехи» еще и политический документ. Поэтому я хотел бы показать, что наша сегодняшняя либеральная и большей частью антисоветская интеллигенция, которая так часто и с таким удовольствием издает и комментирует сборник «Вехи» и сборники о «Вехах», по большому-то счету права на наследование идей сборника «Вехи» НЕ имеет. Двадцать лет тому назад началась русская смута, которая переросла в четвертую революцию. Мы все, кто активнее, кто меньше участвовали в этой революции, и это дает нам право опытного вúдения «Вех», опытного подхода к «веховской» характеристике русской интеллигенции.
Дело в том, что цена свободы и демократии, которую мы завоевали, оказалась слишком высокой и не соответствующей качеству этой свободы и демократии. Разгрому подверглись не только КПСС и советское государство, а вся страна – промышленность, сельское хозяйство, территория, население, наука, кино, дети – да какую область ни возьмете, то увидите, что все они лежат в руинах. Мы потеряли самые разные суверенитеты – вплоть до фармацевтического суверенитета. И единственное, что нас и нашу кормилицу нефть спасает от колонизации – это ядерный щит, созданный при большевистской власти. Символично также, что история новой России начинается с комической фигуры Бориса Ельцина. Мы видим, что четвертая революция – это не движение вперед, ну, допустим, к социализму с «человеческим» лицом, или, допустим, к современный формам социального государства. Наша революция – это откат назад, реставрация самого дикого капитализма конца XVIII – начала XIX веков с его лозунгом «omnium contra omnes». И вот тогда-то мы, участники и делатели четвертой революции, примеряем на себя характеристику революционной интеллигенции, что дана в этом сборнике. И что же было главное в этой характеристике? Первое. «Вехи» говорили, что наша интеллигенция безответственна. Она безответственна перед собой, перед обществом, перед народом, перед духовными ценностями. Эта безответственность – продолжали «Вехи» – грозит России стагнацией борьбы, стагнацией неопределенности и, в перспективе, «пугачевщиной». А теперь спросим себя: наша интеллигенция – она ответственна? Второе. «Вехи» говорят, что в сознании интеллигенции начала XX века господствуют интересы распределения и потребления, а не творчества и производство духовных ценностей. А что сделала наша интеллигенция? Она поддержала наших Шариковых, тех, которые сказали: «Возьмем и поделим! И поделим так, что это моё, а твоё – это тоже будет моё». Так что главари нашей четвертой революции были озабочены духовностью или распределением? Третье. «Вехи» утверждают безнародность революционной интеллигенции. Это, в общем-то, довольно забавное обвинение. Именно революционная интеллигенция оказалась народной в 1914-1917-1921 годах, а Бердяев, Булгаков, Гершензон и все другие выдающиеся деятели Ренессанса сами признавали: «Мы живем вне народа, мы живем в тепличной атмосфере русского Ренессанса». А наша сегодняшняя интеллигенция тоже народна? И интересно, кого же тогда называют бранным словом; не берусь его произнести… «де…краты». Итак, мы такие же, как наши деды и наши прадеды, интеллигенция России – начала XX века. Единственное, что нас оправдывает – мы этого не хотели. Но ведь и революционная интеллигенция, которую так шельмовали «Вехи», тоже хотела, чтоб изменения, которые происходили в России, происходили так, как это изображено на картине Делакруа «Свобода на баррикадах» – прекрасная женщина со знаменем в руках, героический обыватель и так далее. Но всё дело в том, что «Вехи» обвиняют революционную интеллигенцию в злонамеренности. Они нарисовали портрет людей с настолько искаженным сознанием, что оно не может не быть преступно-злонамеренным. Революционная интеллигенция – это какие-то Верховенские и Шигалевы, которые служат преступному делу революции. Не будем придирчивы, не будем напоминать, что каждый из «веховцев» прошел тоже участие в марксизме и участие в социал-демократических организациях. Я хочу сказать другое. Революция – это не плохое и не хорошее дело. Она – вынужденное дело, дело, к которому понуждает прошлое. Конечно, революцию делают, но еще революция просто происходит. В России она созревала с 1790 года, с Александра Николаевича Радищева. В XIX веке это процесс все более и более демократизировался. В 1904-1907 году она стала плебейской революцией. И совершенно понятно, кто был инициатором революции. Это – самодержавие, которое не подпускало к рулю управления русскую интеллигенцию. Другой инициатор – безответственный русский капитализм. Революция – это лопнувший нарыв больного организма, точка разрешения кризиса. Нужно было остановиться революционерам? Конечно, нужно. Но ведь они не остановились. У них и в мыслях не было останавливаться, потому что повода для протестных действий было сколько угодно. Колесо раскатилось и докатилось до кровавых 1917-21 годов. Надо было силой остановить революцию? Надо! Был для этого Петр Аркадьевич Столыпин, великий человек, он мог остановить революцию, но гнилость царской России проявилось и в том, что она мешала Столыпину, и царь его убрал. У царской России уже не было силы отстоять себя. Таким образом, революция не делается, а происходит, и делают ее только потому, что она происходит. В «Вехах» есть два крыла, две партии. Первая партия – это Гершензон, Бердяев, Булгаков, Франк. Вторая – Кистяковский, Струве, Изгоев. Первые говорят о ценностях внутренней жизни, о ценности духовных ценностей и о том, что нужно в первую очередь думать об этих ценностях, а внешние формы общежития – это вторичная ценность и они, эти внешние благоустроенные формы общежития, появятся потом, когда мы внутренне себя будем поддерживать на высоком духовном уровне. Эти глупые советы даже рассматривать не стоит. Я так себе и представляю, как Александра Федоровна говорит: «Николай, посмотри-ка, как хорошо Гершензон пишет – в первую очередь – это духовные ценности, а Милюков все на конституции настаивает». Другая группа говорит: «Внешние формы должны быть изменены. Их, эти внешние формы – право, политически благоустроенную организацию общественной жизни – нужно уважать, а в первую очередь право, право личности, все прочее идет от этого». Вот с этими «веховцами» можно разговаривать и спросить их, а достаточно ли было права в николаевской России, чтобы его уважать? Прилично ли выглядел русский бюрократ, чтобы вступать с ним в союз, как этого хотел Струве? Разве мало в нашей истории было прекрасных либералов, которые уговаривали власти быть современными и смелыми, идти вперед, идти к представительному правлению? И разве мы не знаем, как к этим благородным людям относилось русское правительство? – К славянофилам, к Чичерину, например, к тверскому земству? Знаем. И Ну, снова давайте вернемся в наши дни, к депутатам Межрегиональной группы, ко всяким Собчакам и Сахаровым. Ведь у них уже было в руках «17 октября», что же им мешало пойти по эволюционному пути, а не по пути революционного развала Советского Союза? Они-то почему предали завет «Вех»? Не революция была нужна, а эволюция. То-то. Революция происходит; поэтому ее и делают, как это делали мы. Мы сами – ответственны или безответственны? «Вехи» книга ситуативная, сочиненная на злобу дня, поэтому она и верна и неверна. Не стоит, конечно, видеть в сборнике последнюю инстанцию истины о русской жизни. У нее есть один очень серьезный недостаток. Этот недостаток увидел Петр Бернгардович Струве у Николая Александровича, когда говорил, что Бердяев желает «коротким замыканием стянуть небо и землю». Так и в «Вехах». Они часто, говоря о духовном производстве, противопоставляют ему элементарное материальное производство. Т.е. делают «короткое замыкание» между земной работой и работой Духа. Я хотел бы сказать о более мелком. «Вехи», конечно, справедливо обвинили интеллигенцию в просвещенстве, в любви к дальнему, к идеальному, разумному человеку в ущерб конкретной живой слабой личности. Но торопиться с осуждением революционной интеллигенции в этом случае не нужно. Во-первых, она была воспитана на сочувствии к Башмачкину, которого придумал христианнейший писатель Николай Васильевич Гоголь. Она была воспитана на сочувствии к крестьянам, которых изобразил либеральнейший писатель Иван Сергеевич Тургенев. Она была воспитана на любви к Платону Каратаеву, которого превосходно описал богоискатель Толстой. Это все-таки надо иметь в виду – откуда взялась революционная интеллигенция – вот из этих вот сочинений христианских богоискателей. И второе. Ситуация революции, действительно, требовала сильных, рационально мыслящих людей вроде Рахметова. О морализме. Да, справедливо отмечают, что морализм у этой интеллигенции стоял на первом месте. Но разве лучше аморализм, который был характерен для русского духовного Ренессанса, и о чем с сожалением потом писал Бердяев и писал Георгий Петрович Федотов? Народопоклоноство. «Поклонство» – плохо, конечно плохо. Но разве лучше презрение к народу у современных властителей России? «Интеллигенция не умеет учиться и не любит учиться», – заявляет Изгоев. Интересно, откуда же тогда столь блестящее развитие русской науки, русской культуры в XIX и начале XX века? Ну, и, наконец, мне кажутся кощунственными слова о нарочитой тяги к суициду у революционной интеллигенции, или слова Булгакова «патентованный героизм». Разве это пристойно? Предлагаю: Первое, осудить «Вехи» за непонимание действительной сущности революционного процесса в России. (Аплодисменты) Второе, одобрить «Вехи» за выступление о предпочтительности эволюции перед революцией. Третье, принять к руководству призыв «Вех» ко всем членам общества о социальной ответственности всех за всё. Только как это сделать? Мы живем в России, а в России это возможно лишь при определенном качестве русской жизни и русской культуры. То есть при совместной работе целостной системы ценностей всей уровней от высшего, духовного, до низших, бытовых. А у нас середина провалилась. Бердяев говорил: «Середины нет у нас, серединных ценностей нет». Только в совокупности трех уровней ценностей возможно благоустроенное эволюционное ответственное развитие России. Спасибо, я кончил. (Аплодисменты) А.А. Ермичёв: (теперь в качестве ведущего): Слово предоставляется Сергею Львовичу Фирсову. (Приветствует С.Л. Фирсова, который недавно вошел в зал)
С.Л. Фирсов: Александр Александрович попросил выступить меня, обрисовав, по возможности, некую социально-психологическую атмосферу того времени, когда «Вехи» появились в печати. Ну, может быть, эта эпоха лучше позволит понять, точнее её начертание лучше поможет понять, почему эти люди появились, почему, собственно, эти мысли были высказаны. Почему надо было ставить вопросы о творческом самосознании, об интеллигентской молодежи, говорить в защиту права и рассматривать вопросы соотношения понятий «интеллигенция» и «революция». И в этом контексте вполне корректно и исторически логична проблема этики нигилизма.
Как мне кажется 1905 год – это время, которое во многом не то что бы изменило мироощущение русской интеллигенции, но показало ей ту изнаночную сторону либеральной свободы, которая может иметь место быть в России в случае победы революции. Да, собственно, вообще и обсуждение вопросов философии революции могло появиться только после этого 1905 года. Я думаю, что самый болезненный вопрос, который в «Вехах» пытались озвучить – это вопрос соотношения интеллигенции и народа, увидев и получив опыт того, как этот народ себя в революции показал. А, действительно, тогда произошли некие специфические социально-психологические подвижки в обществе, не учитывать которые дальше возможности не было и которые в дальнейшем, к 1917 году дали себя очень серьезным образом знать. Прежде всего, я думаю, стоит иметь в виду феномен хулиганства, который именно тогда после 1905 года проявил себя в русской истории. Т.е. хулиганские проявления были, есть и видимо будут всегда, это никогда не было новостью. Но хулиганство как явление появилось именно после 1905 года. Кстати, именно тогда русские священники заметили фразу, быть может, имевшую место быть и раньше: «Мы ваши храмы обратим в наши конюшни». Киевский протоирей Клавдий (Фоменко), описывая прошедшее, это 1905 год в 1913 году специально на этом делал акцент. И, кстати говоря, не случайно. Именно после 1905 года хулиганство было даже энциклопедически разобрано. Кстати сказать, впервые статья о нем в русской энциклопедии появилась в 1909 году. До этого статьи о хулиганстве в кратком энциклопедическом словаре Брокгауза-Эфрона, кажется, он тогда появилась, до этого не было этой статьи. Дело, конечно, не только в хулиганстве, которое так до революции и не определили, хотя пытались, а в том, что это хулиганство вызывало и в чем оно проявлялось. Безмотивное преступление само по себе выражение весьма и весьма специфическое. В 1913 году, кстати сказать, фракции «октябристов» в Четвертой Государственной Думе попыталась внести законодательно, как тогда называлось «Предположение о хулиганстве». Но Дума так и не разобрала его, потому что обычными законами, законами, существовавшими в Российской империи, отделаться казалось невозможно, а от Ялты до Владивостока стоял стон: выбросить кошку в колодец или разрушить чей-то забор, избить человека – почему? Просто так, безмотивно. Ну, мотив же должен быть какой-то. Это смущало умы и заставляло задуматься о том самом замечательном народе, прежде всего крестьянской его части, который друг как-то другой стороной повернулся. Об антиклерикализме, политкорректно выражаясь, а вообще о борьбе с религией в её конкретных церковных проявлениях можно говорить и раньше 1905 года, но реально эта борьба дала свои результаты именно после революции и в процессе её, разумеется. Всё это навевало грустные мысли на тех, кто так или иначе пытался думать о будущем. И, кстати говоря, среди правой части русских, условно говоря, богоискателей… Я не знаю Нилуса можно называть богоисктелем, к тому времени он точно то, что хотел, нашел. Но в любом случае приблизительно в это время, например, в 1910 году в письме Льву Александровичу Тихомирову бывшему народовольцу в то время, человеку глубоко консервативных, хотя и достаточно сложных, неоднолинейных взглядов он писал о времени вселенской трагедии, избежать которую нельзя, но подготовиться к которой надо. Письмо это опубликовал достаточно специфический русский журнал «Кронштадтский маяк», который наверно можно назвать как церковным, так и сектантским. Не знаю, думаю, корректно будет так характеризовать. Так вот этот самый журнал, опубликовавший письмо Нилуса Тихомирову заявлял в анонсе 52-го, кажется, это был еженедельный журнал за 1910 год, что следующем, считайте в 1911-м году, журнал будет помещать материалы «о приближающейся и очевидной для всех кончине мира». Т.е. такие эсхатологические настроения, настроения истерии были свойственны людям совершенно разных политических идеологических настроений. То, что после 1905 года резко выросло число самоубийств в интеллигентской среде, прежде всего, в среде студенческой писалось достаточно много. Об этом в последующий период вспоминал, например, в своем предисловии к стихам Саши Черного Корней Чуковский, человек явно не правых взглядов. Тогда же, приблизительно тогда же, появляются статьи известного в дальнейшем, правда, печально известного Федоров Крюкова, которому приписывалось авторство «Тихого Дона». Я имею в виду его рассказ «Без огня», где он разбирает, как имеющую место быть проблему роста безбожия в деревне. Разрушение неких цельных представлений не только о настоящем, но и будущем. Это очень важные моменты, потому что, наверно, писатель лучше чувствует, может, тоньше может выразить то, что современники, политики на рациональном уровне, с помощью статистики так или иначе могут проследить. В это же самое время люди, кстати, не всегда достаточно умные, такие как, например, екатеринодарский епископ Агапит (Вишневский), никогда не считавшийся человеком глубокого ума, но, тем не менее, начинает задумываться над вопросом деления русского общества, прежде всего так называемого простонародного его слоя на некоторые части. Вот Агапит (Вишневскй) пишет традиционный отчет, каждый епископ писал отчет в Оберпокуратуру Синода. Отчет был настолько ярким и удивительным, хотя касался всего лишь южной епархии, вот этой самой, где служил Агапит Вишневский, что его публикуют в материалах за 1911-12 годы. Соответственно, он пишет о событиях, бывших ранее, 1908-9-10, ну, и еще более раннем периоде, разумеется, о том самом периоде с 1905 года начиная. Три группы в религиозно-нравственно отношении он рассматривает, это очень интересно и психологически верно. Первая самая небольшая – людей домостроевского толка, как он отмечает направление. Их меньшинство, они все делают как надо и следуют все предписаниям церкви. Дальше он характеризует вторую группу людей, большинство составляющее «сыны человеческие», которые ходят в церковь потому, что это надо, делают всё потому, что надо делать, а не будут особо от них требовать, так и они особо ничего делать не будут. В общем как ковыль на ветру. И третья группа, малочисленная, как и первая. Воспитанная в революцию, прошедшая фабрики и заводы, кричащая «мы ваши храмы обратим в наши конюшни». Преимущественно, как он отмечает, состоящая из молодых людей, для которых главное – культ ничегонеделанья. Я не знаю насколько это верно, но он отмечает, что именно эти люди представляют самую серьезную опасность, потому что в случае изменения ситуации именно они, это самое большинство, так или иначе собьют с пути и поставят в свои ряды. Это Агапит. А современник всех этих людей, генерал, на тот момент полный генерал от кавалерии Алексей Александрович Киреев, вспоминая свою беседу с Федором Самариным, заносит любопытные в дневнике замечания. Самарин говорит, да, пусть – 1906 год это время – пусть пройдет революция, «пусть гонения очистят церковь», это 1906 год, останется ядро, останутся истинно верующие. И далее Киреев замечает, а что делать с большинством, оно-то куда пойдет? Оно не тепло и не холодно. Вот разные люди мыслят в принципе в одинаковом направлении. Они не знают, что будет, в принципе не собираются никоим образом давать какие-то советы, какие советы, если сами не разобрались. Но в то же время очень четко диагностируют болезнь. В этом ряду как мне кажется «Вехи» абсолютно нормально и естественно. Это тоже люди, определяющие для себя со своего уровня те болезни, которые для них стали явными после 1905 года. Правда они в какой-то степени предлагали и решение. История показала, что интеллигенция не дисциплинированная ни лично, ни социально, что, кстати, отмечалось, по-моему, Кистяковским так и научилась этой внутренней дисциплине. Так же как не научилась трепетно относиться к праву как к некоему цельному понятию. Не всегда представляя себе адекватно, что есть в этом смысле русская государство и мечтая о химерах. Можно было, кончено, сказать, что «нечего на зеркало пенять», вот они это и сказали. Результат получился соответствующий. Могло ли быть иначе? Я думаю, не могло быть иначе. Но наверно трудно быть злопамятным на таком расстоянии после 1917 года прошло уже почти 90 лет. Не всякая правильная диагностика ведет к обязательному излечению. Мне кажется что «веховцы» доказали это, показали это. А мы сами являемся свидетелями того, что как бы правильно не диагностировать, есть неизлечимые болезни. Конечно, с ними можно жить, вот русская интеллигенция с ними благополучно живет все время. Но они неизлечимы, наверно, как неискоренимо и само понятие «русская интеллигенция», которая, как мне кажется, так и не вобрала в себя в полном смысле слова более глубинную и более серьезную сущность, которую можно вкладывать или находить в понятие «культурный человек». Вот на это, я думаю, стоит обращать внимание и об этом, по крайней мере, стоит задумываться, когда мы вспоминаем о «Вехах» и о приговоре, который авторы этого сборника вынесли. Спасибо. (Аплодисменты)
Обсуждение А.А. Ермичёв: Итак, вопросы будут или откажемся от вопросов и предложим выступления? Начинаются прения. Б.В. Аверин: И по форме и по содержанию это было замечательно, я выслушал с огромным удовольствием. Но революции – я с Вами вполне согласен – их не делают, они вызревают и лопаются. И в этом смысле и то, что называется «перестройкой» тоже вызрело, в этом случае долго размышлять, потому что если сейчас баррель нефти стоит 50, и все хватаются за голову, то к началу перестройки баррель нефти стоил 8 долларов. Всё проваливалось, не на что было покупать зерно в Канаде, нужно было что-то делать и ничего не поделаешь. Второе что было – это абсолютно политизированная экономика. Килограмм хлеба стоил рубль двадцать, продавался по десять копеек, килограмм картофеля стоил рубль тридцать, продавался по десять копеек, это мне сообщил в начале перестройки экономист, когда он казал, что цены должны вырасти в 200 раз. Я сказал, как же так, как же быть? А он говорит, а не может быть экономики политической. Экономическая составляющая, конечно, вещь важная и действенная, но вот когда Вы говорите, что в этой революции ничего хорошего не было… Ой, было. Я помню до сих пор, когда я стою на Дворцовой площади, выступают Собчак и Лихачев – и вся Дворцовая площадь мне знакома… И вот это ощущение почти счастья. По-моему единственный случай в моей жизни, когда некое такое общественное движение захватывало, и это было искренне. Через три дня все было плохо, а потом, когда ГКЧП выпустили, стало ясно, что ничего хорошего уже не будет. Но, тем не менее, вот эту самую политизированную экономику нужно было вытягивать. И наряду с теми людьми, в которых Вы бросили огромный кирпич – Сахаров и кто у нас еще попался? Собчак... Был еще такой человек, Болдырев, который нудно стоял у нас на трибуне съезда и говорил: нужна налоговая система. Все хохотали, какая там налоговая система, «давайте скажем правду». Вот и с правдой пока ничего не получилось. Но ничего было не поделать как введение искусственного капитализма, которого хватит, ну, лет на 200, а потом он придет к тому, с чего начиналось разрушение капитализма, вот к какому-нибудь 1910-12-13 году. Искусственно введенный капитализм такая же нелепость, как искусственное разрушение экономики и буржуазного строя. Вот, действительно, никуда не деться ровным счетом. А вот что касается хулиганства, то вот это поразительно, между прочим. Казалось бы мелочь… Вот я говорю, что странные люди – они говорят что «революция потерпела поражение». Какое поражение, все свободы даны! Газеты чего только не пишут, какие только журналы не выходят, почему «потерпела…», не было свобод – стали свободы! Я думаю, что иногда говорят «поражение революции» именно в том смысле, которое мы услышали именно про хулиганство. Ведь вся страна пылала, поджигали дворянские имения, все страна была в пожаре – это то самое хулиганство, потому что чаще всего это было ненужно. Так же как в советское время, когда кнопки лифтов поджигали.
Иг. Вениамин: Так и сейчас поджигают. Б.В. Аверин: Сейчас уже меньше. Или тот самый Передонов, который… (А.А. Ермичев стучит по столу) Иг. Вениамин: Вы кому стучите? А.А. Ермичёв: Я Борису Валентиновичу, у нас пять минут. Б.В. Аверин: Всё, кончил. А.А. Ермичёв: Пожалуйста, кто хотел бы выступить? (Пока следующий докладчик идет к трибуне Иг. Вениамин – Б.В. Аверину о Передонове, персонаже из «Мелкого беса» Ф. Сологуба: …Немотивированное преступление.
Б.В. Аверин: Немотивированное преступление, да. Иг. Вениамин: На самом деле оно мотивированное, надо только глубже копнуть, там мотив всё равно есть. Б.В. Аверин: Не вижу. Иг. Вениамин: Ненависть к жизни.)
(Аплодисменты) А.А. Ермичёв: Слово имеет писатель и историк Валерий Александрович Фатеев.
(Аплодисменты) А.А. Ермичёв: Спасибо. Выступает Георгий Медведев.
(Аплодисменты) А.А. Ермичёв: Спасибо. Историк Владимир Викторович Ведерников. В.В. Ведерников: Уважаемые господа, прошло сто лет со дня выхода «Вех». То, что они вызывают такую дискуссию, все-таки говорит о том, что книга актуальна. И, смотрите, за это время ведь очень много поменялось. Безрелигиозность. Но ведь сейчас у нас религиозные церемонии становятся объектом всеобщего интереса.
Народолюбие. Кто сейчас любит народ?
Студенчество. Ну, я думаю, что на Маршах несогласных мне легче Александра Александровича увидеть или отца Вениамина, чем студенческую молодежь, она в общественном движении не участвует.
Интеллигенции как таковой тоже не стало. Струве писал, что должен быть интеллектуалы, специалисты в своей области. И интеллектуалов сейчас более чем достаточно, но нету интеллигенции, которая задумывалась над какими-то глобальными вопросами. А сильно ли изменилась жизнь? Вроде бы нет. Так в чем же дело? Мне кажется что «веховцы», действительно, подметили очень важные существенные и болезненные моменты в истории и мировоззрении русской радикальной интеллигенции. Действительно, ставка на позитивизм, нигилизм по отношению к праву, все это было. Но можно ли говорить о том, что только интеллигенция виновата в том, что случилось? Я думаю, что нужно читать и вторые «Вехи» – «Вехи», которые написали представители русской бюрократической машины. Не всё хорошо было вообще в русском государстве. Такой сборник своеобразных бюрократических «Вех» составили бы мемуары Витте, Гурко, Кони, мемуары, дневник генеральши Богданович. Они показывают, насколько слабым было русское государство, насколько плохо соблюдались требования права. Да, вроде бы в 1905 г. русская революция победила, появились Основные государственные законы. Они действительно гарантировали все права и свободы, но с одной существенной оговоркой: Права соблюдаются в той степени, в какой не они противоречат существующему законодательству. Т.е. в принципе закон такой: можно воровать, если ты не боишься подвергнуться преследованию законов. Есть законы, ограничивающие, скажем, права передвижения проживания евреев. Они сохраняют свое действие, хотя по конституции у всех есть свобода передвижения. Более того, наверно, три четверти страны управилась в соответствии с особым положением чрезвычайной и усиленной охраны. А в местности, объявленной на чрезвычайном положении, можно ограничивать свободу собраний и печати, использовать административную, т.е. внесудебную ссылку и т.д. . Где там свобода печати? Где правовые гарантии? Их нет. Понятно к чему это может вести. Теперь, относительно грехов русской интеллигенции. Сама революционная традиция подвергалась трансформации. Ну, давайте, с вами вспомним, что в 1880-е годы набирает силу так называемая «объединительная» тенденция в русской освободительном движении, когда русская радикальная интеллигенция понимает ценность права и готова в борьбе за конституцию идти вместе с либералами. Очень интересно, что в этом объединительном движении участвовал такой человек как Степняк-Крачинский, бывший террорист, он, оказавшись в лондонской эмиграции, оценил значение правовых гарантий. Безрелигиозность интеллигенции. Но разве надо напоминать имена таких людей как, скажем, Николай Чайковский или Маликов, участники революционного движения, они проявляли интерес к религиозными исканиям уже 1870-е годы. Почему, однако, русская интеллигенции не пошла по дороге права, по пути связанной с церковью? Может потому, что церковь в то время была ведомством православного вероисповедания. Тут, наверно, тоже в этом есть некие причины. Ведь после 1917 года, когда церковь освободилась от государственной опеки, набирают силу как раз религиозные искания, интеллигенция идет в храмы, и об этом писал Г.П. Федотов, который прожил в советской России до 1925 года. Поэтому, когда мы говорим об истерической ответственности тех сил, которые были и действующими силами на исторической арене, мы должны помнить не только об интеллигенции, но и о правительстве, и о тогдашних иерархах Русской Православной Церкви. Потому что каждый несет свою долю ответственности. Т.е. «Вехи» дают картину очень яркую, очень правильную, но не полную. Спасибо. (Аплодисменты) А.А. Ермичёв: Слово имеет Андрей Николаевич Муравьев, Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена. А.Н. Муравьев: Уважаемые коллеги! Я совершенно согласен с Александром Александровичем Ермичëвым в том, что «Вехи» сегодня однозначно оценивать уже нельзя. В их столетнюю годовщину становится ясно, что сугубо положительная оценка этого сборника, которая сменила его сугубо отрицательную оценку, господствовавшую при советской власти, неверна. На мой взгляд, опыт двух последних десятилетий показывает, что эта простая перемена знака оценки «Вех» скорее отдалила нас от истины, чем приблизила к ней. Поэтому непредвзятое обсуждение, а не безоговорочное принятие или отвержение выдвинутых авторами «Вех» положений сегодня является не менее актуальной задачей, чем век назад. Я считаю, что ныне актуальность этой задачи даже возросла – как раз потому, что «Вехи» весьма определенно выражают мировоззрение одной из двух противоположных партий, непримиримая борьба которых сделала российскую историю трех последних столетий похожей на бег по кругу, как назвал интересный сборник своих очерков и интервью Яков Аркадьевич Гордин. В этом беге, пытаясь уйти от исходной точки влево, непременно возвращаются к ней справа, чтобы вновь повторить тот же путь. Так и в историческом движении России с Петра Великого до наших дней периоды отрицательной революционности, когда верх брала партия левых, основателем которой можно считать первого русского императора, уже неоднократно сменялись периодами положительной контрреволюционности, когда победу временно одерживала партия правых, в числе первых членов своих имевшая его сына, царевича Алексея. Продолжение такого неподвижного движения сегодня грозит тупым повторением драматических коллизий и кровавых эксцессов, свойственных стихийному историческому процессу. В условиях разогнавшегося за сто лет до полного хода кризиса всех человеческих отношений (сегодня уже и экономических, кажущаяся стабильность которых вплоть до недавнего времени как будто оправдывала вопиющие неурядицы в социально-политической и духовной сферах жизни людей) это повторение прошлого в настоящем окажется тем более бессмысленным и беспощадным, чем менее оно будет озарено сознанием будущего, заключëнного в них как своих предпосылках и выступающего их действительным снятием. Поэтому сознание будущего не может быть ничем иным, как сознанием необходимости катарсиса, т.е. очищения от скверны прошлого и примирения с той разумной действительностью, которую несет в себе настоящая развязка мировой трагедии как конечный результат всей истекающей истории человечества и истинное начало его свободного, послеисторического бытия. Нельзя не признать, что в до сих пор ещë не разомкнутом в будущее круге российской истории авторы «Вех» и их нынешние сторонники олицетворяют именно правый уклон, – точно так же, как левый уклон олицетворяют те деятели исключительно-отрицательного, нигилистического направления в русской революции (Бакунин, Нечаев, Ткачев и т.д. вплоть до Троцкого), с которым веховцы отождествили всю русскую интеллигенцию. И если манифестом партии левых радикалов второй половины XIX века стал нечаевский «Катехизис революционера», то «Вехи» как манифест партии правых радикалов начала XX-начала XXI веков можно было бы назвать «Катехизисом контрреволюционеров». Разговор о вечных, метафизических ценностях в «Вехах», конечно, идет (в этом о. Вениамин прав), но от этого сборник не перестает быть злободневной политической книгой, имеющей притом не ситуативное, как полагает Александр Александрович Ермичëв, а принципиальное и потому долговременное значение. Центральным пунктом, с некоторыми оговорками объединившим всех веховцев в их идейно-политической полемике против революционно-демократического движения в России, стало отождествление русской интеллигенции с нигилистической партией в нашей революции. Поскольку тезис о тождестве русской интеллигенции с теми, кого Достоевский в одноименном романе окрестил «бесами», выдвинутый авторами «Вех», не был доказан ни ими, ни после них, его нужно дополнить антитезисом, защищающим русскую интеллигенцию от ложного обвинения в изначальном и неизбывном демонизме, включающем в себя всевозможные отрицательные характеристики: злонамеренность, властолюбие, корысть, невежество и т.п. Это необходимо сделать не только ради исторической справедливости, но и по следующим причинам. Во-первых, потому, что интеллигенция есть хорошее слово, принятое русским языком из классической немецкой философии и означающее в ней не что иное, как действительный разум. Именно в связи с учением о разуме Канта и в особенности Фихте и Шеллинга Гегель в предисловии к «Философии права» сформулировал свой знаменитый афоризм «Что разумно, то действительно; а что действительно, то разумно», доставивший так много хлопот с определением собственной политической ориентации Белинскому, не понявшему его из объяснений Бакунина. Во-вторых, потому, что русская интеллигенция есть уникальный национальный феномен – самобытное явление духовной сути русского народа, который выдвинул из своей среды создателей имеющих признанное мировое значение шедевров живописи, музыки, литературы и кинематографии. Поэтому тех, кого в России признают интеллигентами, т.е. действительно разумными людьми (а интеллигентным человеком у нас могут признать и рабочего, решительно отказав в интеллигентности, например, какому-нибудь директору завода, журналисту или профессору), никак нельзя отождествить с теми, кого на Западе называют «интеллектуалами» и переименовать в них, что нередко пытаются делать сегодня. Русская интеллигенция есть не формальное социологическое представление (пресловутая общественная «прослойка» людей, занятых преимущественно умственным трудом), а содержательное понятие, философско-историческая категория. Недаром слово интеллигенция употребляется в нашем языке лишь в единственном числе, ибо оно выражает единый мировой разум в его особенном русском явлении, принципиально отличном от собирательного наименования множества индивидуальных носителей т.н. «здравого» просветительского рассудка, по вине которого мир ныне стоит перед лицом экологической катастрофы, чреватой третьим глобальным военно-политическим конфликтом. «Русская интеллигенция, как особая культурная категория, есть порождение взаимодействия западного социализма с особенными условиями нашего культурного, экономического и политического развития», – утверждал П.Б. Струве в «Вехах» сто лет назад. Это положение есть не только не абсолютная истина, но и не правда, по крайней мере, не вся правда – хотя бы потому, что социализм русской интеллигенции отнюдь не был сплошь заимствованным, западным. Вполне оригинальным был, напротив, русский социализм Герцена и Чернышевского, сочетавший в себе признание, говоря словами Герцена, «собственной эмбриогении истории», т.е. ее независимости от наших желаний, с сознанием необходимости действительных перемен, вытекавшее из наблюдения тяжких страданий и мук своего народа. В отличие от деятелей нигилистического направления, эти представители русской интеллигенции понимали, что сам народ находится еще в том субстанциальном состоянии, из которого его не могут вывести никакие, даже самые отчаянные субъективные усилия просвещëнного меньшинства. Однако для них это вовсе не означало, что народ будет пребывать в нем всегда, вечно оставаясь покорным чуждым его духу правителям, силящимся уверить его в трансцендентности Бога и невозможности царства Божия на Земле. Поэтому их надежда на органическое созревание социалистических начал русской сельской общины и вера в потенциальные преимущества страны, не зашедшей в тупик мещанской европейской цивилизации, были не только благородными иллюзиями, но и сознательной попыткой избежать той экспериментальной революции, планы которой разрабатывали Бакунин, Нечаев и Ткачев, а позднее пытались осуществить на практике их наследники в России ХХ века. Нельзя не признать, что эти надежда и вера, равно как и любовь к народу, роднят Герцена и Чернышевского, весьма влиятельных в нашем революционном движении, с теми, кому авторы «Вех» безоговорочно отдают свои симпатии и кого они именно поэтому не считают русскими интеллигентами – с Чаадаевым, славянофилами, Достоевским и Толстым. В действительности все они – настоящие русские интеллигенты, намечающие поистине разумный (т.е. третий, средний между указанными абстрактными рассудочными крайностями левизны и правизны) путь России к очистительной развязке трагедии мировой истории, в светлое будущее всего человечества. А.А. Ермичёв: Слово имеет Алла Августовна Златопольская, старший научный сотрудник Российской Национальной Библиотеки.
(Аплодисменты)
Иг. Вениамин: Не читали «Вехи» потому что! Никто не читает «Вехи»! А.А. Ермичёв (представляет следующего докладчика): Александр Геннадьевич Ломоносов – автор недавно вышедшей книги о Фихте, великолепного сборника работ о Фихте, откомментировал и издал.
А.Г. Ломоносов: Уважаемые коллеги, я год назад здесь имел честь здесь выступать в связи с выходом моей книги под названием «Возвращение к себе: Опыт трансцендентальной философии истории», где я постарался в развернутом виде сказать то, о чем сейчас пойдет речь, ну, вкратце, естественно. Я хотел бы сказать несколько слов в защиту «интеллигентской правды» как необходимого явления, причем не только для русской истории, но и для всемирно-исторического процесса.
Обратим внимание, что русская интеллигенция с присущей ей интеллигентской правдой впервые заявляет о себе именно тогда, когда, по словам С.Н. Булгакова, «произошла, вскоре после смерти Гегеля, беспримерная философская катастрофа», когда «солнце самосознания», взошедшее на Западе стремительно стало заходить. На смену, как известно, приходят иные времена – времена «сумерек», «смертей», «закатов» и «концов». Немецкая же классика в лице Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля всерьёз говорила о необходимости перехода к разумному оформлению бытия и мышления человека. Однако, как показывает опыт мировой истории, для решения этой по сути сверхчеловеческой, сверхрассудочной задачи вначале требуется появление на исторической сцене такого духа отрицания, для которого не существовало бы смысла жизни ни в прошлом, ни в настоящем и которому поэтому нечего было бы здесь терять. Смысл для него возникает только в практической борьбе за идею нового, основанного на безусловной правде, мира. И такой «дух самоотвержения», говоря словами П.Я. Чаадаева, появляется, но только не в Европе и не в Азии, а в России. Объективный ход истории, по П.Я. Чаадаеву, имел имманентную потребность в появлении новых людей, готовых привести человечество на Голгофу «уничтожения своего личного бытия», к тотальному единству всех в конце истории, (к апокалипсическому синтезу). И мы видим, как революционный радикализм В. Белинского, выраженный в формуле «социальность или смерть», достигает предела в конце 70-х годов XIX века и принимает уже безальтернативную форму конечной цели. Вместо прежней, страстной веры праотцев в чистоту православия и, не менее, страстной веры отцов в действенную силу философского понятия, начиная с 70-годов XIX века в русском сознании проявилась совершенно иная форма религиозности - в виде фанатической преданности русской революционной интеллигенции («сынов» и «внуков») идеалам свободы и равенства. Будучи по своей сути христианскими, эти идеалы были, во-первых, рационально «очищенными» от церковного благочестия, и, во-вторых, обращены на земное воплощение. Отсюда–мораль утилитаризма. С этими идеалами как с новым евангелием они и отправлялись в народ. (Призыв к демократической молодежи «идти в народ» впервые был высказан первым поколением русской интеллигенции («отцами») – А.И. Герценом и Н.П. Огаревым). Это и было действительно новое религиозное сознание, возникшее на почве отрицания «государственного» православия, о котором эстетствующие декаденты Серебряного века только размышляли. Живое же религиозное чувство, алчущее истинного предмета поклонения, видит спасение в свободном равенстве людей, независимом от половых, сословных и прочих различий. Оно объективно стремится к тому, к чему, с трансцендентальной точки зрения, устремлен весь ход мировой философской мысли – к свободному тождеству (равенству) самосознания, в котором дух поклоняется только самому себе. Теперь - о содержании русского религиозного сознания, выступившего в форме революционно-народнического движения. Спецификой этого сознания было, во-первых, то, что оно являлось социально ориентированным сознанием, жило жизнью «вне себя», по выражению М.О. Гершензона, помыслами социального радикализма. Оно постоянно находилось в состоянии безусловного отрицания существующего строя со всеми присущими ему ценностями и «надстройками». Так что термин «нигилист», пущенный в оборот публицистом М.Н. Катковым и писателем И.С. Тургеневым наиболее точно подчеркивал эту сторону сознания «критически мыслящих личностей». Вторая же сторона этого сознания как бы отвечала на вопрос «что делать?» и выражала готовность поколения «детей» к самопожертвованию ради конечной цели - блага народа. Так, С. Перовская и А.И. Желябов многими расценены были как люди, которые «несут крест, ибо они верят в справедливость своего дела». В целом, религию русской интеллигенции, независимо от партийно-политической направленности её представителей, включая большевиков, можно определить, на мой взгляд, как религию позитивной эсхатологии. Именно христианская уверенность в том, что все страдания человечества должны быть закончены в конце его истории, а этот конец не находится по ту сторону живой деятельности революционной интеллигенции, была тем «духом-движителем», в котором она черпала силы и бесстрашие. Д.С. Мережковский совершенно правильно рассматривает народническое движение как религиозное движение. «Без действий вера мертва, и каждый истинный христианин должен сражаться за истину так же, как за права тех, кто слаб и угнетен, и если необходимо, то и пострадать за них», - пишет он в статье «Религиозное народничество». Резюмируя, можно сделать следующие выводы. Русский революционный нигилизм, представляющий собой двойное отрицание – самоотвержение конечного самосознания и отвержение противостоящего ему предмета сознания в виде абсолютизма («Отречемся от старого мира», - стихи, легшие в основу партийного гимна большевиков, сочинены П.Л. Лавровым в 1875 году), вылился в итоге в суровый опыт отрицания потустороннего и утверждения посюстороннего абсолюта в форме тоталитарного царства. Предсказанный ещё П.Я. Чаадаевым социальный проект начинает осуществляться: «Люди увидят, что человек не имеет в этом мире иного назначения, как эта работа уничтожения своего личного бытия и замены его бытием вполне социальным и безличным», для этого «мы должны ещё пройти через […] великое испытание, […] которое на всей земной поверхности ощущалось бы как грандиозная физическая катастрофа». В условиях тотального «мы» или «безличного бытия» у «русского разума» уже не было выбора – он вынужден был, пересмотрев своё «соловьевско-бердяевское» представление о себе, искать истину и жизнь теперь уже не вне себя, не «в опыте и вере», а только в себе самом . Именно на этом мучительном пути наступит, как покажет время, прозрение истины. В условиях абсолютного бесправия и несвободы личности вместе с мучениками совести русская христианская идея уходит в свое настоящее подполье – в катакомбы духа, чтобы здесь заново обрести и окончательно упрочить веру в справедливость, осознать неотчуждаемость права как такового и необходимость его защиты. Почему дело обстоит именно так? Потому, что чисто эволюционным, дискурсивным путем невозможно рождение разумного (божественного) начала в человеке. В Германии нужно было потрясение, известное как Реформация, а в России – революция, которую не следует сводить только к социальному перевороту. Вспомним, что противоречие русской философской мысли доходит в начале XX века до явного раскола, выраженного в противоположных позициях «Логоса» (философский журнал, ставший, по выражению Б.В. Яковенко, «центром неозападнического движения в России») и «Пути» (религиозно-философское издательство, ставшее центром неославянства). Что делать? В итоге обе стороны оказываются в 1922 г. на «философском пароходе», поскольку в условиях царства безличного бытия и мышление должно стать безличным, должно торжествовать единомыслие. Дух един. Конечно казарменный коммунизм – это не есть истинный способ разумного бытия и мышления, но в нем, на мой взгляд, следует усматривать необходимый этап становления последнего, а не случай, из ряда вон выходящий. К таким выводам, по сути говоря, пришел и сам Н.А. Бердяев как автор книги «Истоки и смысл русского коммунизма». Спасибо. (Аплодисменты) А.А. Ермичёв: Друзья мои, в принципе, наверно, можно завершать прения, не так ли. Я имею в виду по времени, в связи с временем работы нашего института. Но еще два-три выступления мы можем послушать, и я сейчас предоставляю слово замечательному поэту Сергею Георгиевичу Стратановскому. Пожалуйста.
С.Г. Стратановский: Уже много чего говорилось, все устали. Я скажу насчет актуальности сборника «Вехи». Но, прежде всего, тут есть, к сожалению, то, что можно назвать отрицательной актуальностью, потому что вот, например, статья Кистяковского, который говорит о правосознании. Ну, ее можно сейчас перепечатать, будет почти современная статья, потому что, действительно, эти все проблемы, к сожалению, через сто лет остались.
Но вот что я хочу сказать. Конечно, нет той интеллигенции, с которой спорили авторы «Вех», нет её. И спорили они с людьми, находящимися с ними в одном, в общем-то, духовном поле, в сущности. Потому что та революционная радикальная интеллигенция, с которой они спорили, была ответственной интеллигенцией, у нее было чувство долга. С другой стороны было разное понимание чувства долга. Струве отстаивал долг перед государством и перед нацией, и у него была идея, что вот все сословия должны этим самым чувством национального долга обладать. Но я хочу в чем-то выступить адвокатом той интеллигенции, которой уже нет, радикальной нигилистической, и сказать, что, например, статья Франка «Этика нигилизма» для меня неприемлема. Я считаю её логически противоречивой прежде всего потому, что Франк требует онтологического обоснования ее морализма. Протестуя против ее морализма Франк утверждает, что он ни на чем не основан, что действительно из нигилизма и позитивизма нельзя вывести этические ценности. Но так ли это важно? Что плохого в этом морализме, в этом этическом порыве, который, в сущности, исходил из христианских представлений? Ну, вспомните Некрасова: От ликующих, праздноболтающих, Обагряющих руки в крови, Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви. Ведь это, собственно говоря, христианский призыв. Тут говорили уже и о религиозных исканиях этой интеллигенции, о Чайковском и «чайковцах». Обращаясь к современности, хочу сказать что, во-первых, сейчас нет интеллигенции в том, «веховском» смысле. И как мне представляется, нет долга и ответственности. Вспомните все эти многочисленные отъезды 1990-х годов. Конечно, уезжали люди, которые имели основания уехать, но в тоже время ведь отъезд заграницу, жизнь заграницей это как бы снятие с себя ответственности за то, что происходит здесь - вот что важно. Ну ладно, всё. (Аплодисменты) А.А. Ермичёв: Спасибо, Сергей Георгиевич. Друзья, определился дальнейший порядок нашей работы, заключительного этапа. Сейчас выступит Борис Георгиевич Дверницкий, редактор журнала «Русское самосознание», после этого для каждого из основных выступающих я предоставлю по 2-3 минуты для заключительного слова. Пожалуйста, Борис Георгиевич. Б.Г. Дверницкий: У меня такое впечатление о тех критиках интеллигенции, что я вспомнил притчу о фарисее и мытаре. Вот эта критика интеллигенции страдает каким-то фарисейством, вот мы такие хорошие, а вот мытарь такой плохой. И все как-то волей неволей себя возвеличивают. А я бы хотел сказать слово в защиту вот этого мытаря, этой интеллигенции. Иг. Вениамин: Какой, лево-радикальной, или какой?
Б.Г. Дверницкий: Кто такой интеллигент? Интеллигент – это человек, у которого есть абсолютные принципы. Для которого добро, истина, свобода, честь, достоинство, ну, и так далее реальны, он за них готов пострадать, жить ими и утверждать их. Вот кто такой интеллигент. Чтобы говорить о роли интеллигенции нужно понять структуру общества. Человек и общество имеют три уровня, ну, вот как вода: лед, жидкость и пар. Так вот церковь – это духовный уровень, идеальный уровень (душевный) – это культура, государство, и плотский (земной) хозяйство и экономика. Соответственно, люди духовные наделены, так чтобы кратко сказать, пятью талантами, душевные или идеальные люди двумя талантами, а земные (плотские) одним талантом. Люди второго уровня – это есть интеллигенция. Т.е. это люди идейные, имеющие свои принципы и идеи, за которые они готовы к самопожертвованию, героизму и прочее. Когда общество нормальное они участвуют в общем строительстве и не выделятся ничем. Но когда общества начинает деградировать, т.е. когда государство ставит себя на место церкви, нарушает таинство исповеди, как бы становится неограниченным, ставит себя вместо Бога, естественно у людей возникает протест против этого. Чувство справедливости в человеке возмущается. На душевном уровне - это наиболее честная и порядочная часть интеллигенции, на земном или плотском уровне это вольница, т.е. это те люди, которые не соглашаются с новым порядком вещей. В таком обществе, где государство подменяет церковь, естественно, возникает всякая несправедливость в разной её форме. И нашлись люди, которые с этой несправедливостью не примирились, которые стали действенно бороться, что делает ей честь. И пока есть такая интеллигенция в стране, существует и страна. И это не отщепенство. Кто такие диссиденты были? Ну, идейно, в значительной части это те же интеллигенты. Самиздат это её детище. Многие из нас вышли из самиздата. Началась перестройка, что делают интеллигенты? Прежде всего, во всех храмах были организованы «десятки», и интеллигенция добилась того, что все храмы вернули церкви, Не иерархия, не священники сделали это, а сделала интеллигенция. Правда, об этом постарались забыть. Т.е. настоящая интеллигенция была всегда. Обратимся к современности. Что сейчас? Есть сейчас интеллигенция? Если есть идеальные ценности у людей, значит, существует интеллигенция. Современная власть еще более далека от народа, чем это было раньше. И она нисколько не обеспокоена существующим положением. Может кризис заставит её как-то подсуетится. Интеллигенция разделена, точнее значительная её часть деградировала и пошла на обслугу властей, т.е. изменила себе. И тут все и власти и все мы должны осознать, что для нас сейчас самое важное, какие у нас важнейшие ценности, чего мы лишиться не можем. На мой взгляд, это Россия. Вспомним офицерскую молитву перед боем: «Нас много, а Россия одна, смерти нет, все пройдет, мы пройдем, а Россия останется». (Аплодисменты) А.А. Ермичёв: Сейчас, как я уже сказал, я даю заключительное слово основным докладчикам.
Многие выступающие, сами того не подозревая, явили собой иллюстрацию той самой интеллигенции, которую критиковали авторы «Вех». Как будто и 100 лет не прошло. Авторы «Вех» ратуют за традиционные ценности, которые удивительным образом оказываются связанными с открытым типом сознания, с мировой культурой, с философией. Авторы «Вех», ещё раз повторю, обличают сектантский провинциализм леворадикальной интеллигенции, которая искала эффективные политические отмычки для решения назревших проблем. В основе политики всегда лежат те или иные ценности, хотя они часто и не проговариваются. Именно эти ценности определяют сам строй мысли. Я думаю, что «Вехи» не только не устарели, а наоборот, свою актуальность всё более набирают. Потому что все эти проблемы они так и остались нерешенными. Правовой нигилизм сегодня есть? Есть. Статья Б.А. Кистяковского в защиту права актуальна? Актуальна. Все наши так называемые «реформы» провалились по одной простой причине, что без сильной судебной власти, без правовой системы никакого рынка не будет. Будет не либерализм, а будет первобытная анархия, собственно, что мы и получили. Вульгарный материализм есть в виде потребительства? Есть. Значит – «Вехи» остро актуальны. Утилитаризм есть, который у нас называют словечком «прагматизм»? Прагматизм, утилитаризм в нашем контексте означают ориентацию на быстро достижимый эффект. Никто, конечно, не против быстрых эффектов, но очень часто побочные результаты таковы, что средство оказывается хуже болезни. Значит – «Вехи» актуальны. Если наша современная интеллигенция не будет читать «Вехи» – это будет хуже не для «Вех», это будет хуже для самой этой интеллигенции. Значит, будем ходить по кругу еще раз, только теперь с компьютером подмышкой. Я не вижу почти никакой разницы в психологии. «Вехи», на мой взгляд, точно также актуальны, как они были актуальны в то время. Ведь обратите внимание – у нас как бы языка нет. Говорим охотно о чем угодно, о 1991 годе, о ценах на нефть, о чем угодно готовы говорить, только не о системе ценностей и о приоритетах. Мы как бы язык потеряли, поэтому мы «Вехи»-то и не понимаем. Позитивизм сам себя не понимает, так как не может выйти за свои пределы. Поэтому для многих это пустая книга, какая-то рухлядь столетней давности, которую надо выкинуть и – вперед! А куда «вперед», если мировоззрения нет, не продумана система ценностей? Куда «вперед», с чем «вперед», не понятно, не правда ли? История нам преподала урок – построения псевдоцарства, новой «вавилонской башни» - первого в мире безбожного государства – башни, которая рухнула в смехотворно короткий срок – 70 лет. (У Бога есть чувство печального юмора, как видим). Нужно уметь различать «знамения времен» (Мф.16.3)! Поэтому мы снова возвращаемся в библиотеку, снова за письменный стол садимся как школяры, снова внимательно с карандашом в руках конспектируем «Вехи». Их надо конспектировать, наизусть надо учить, петь надо на восемь церковных гласов, пока не дойдет до сознания! Со столетием «Вех» вас! (Аплодисменты) А.А. Ермичёв: (о.Венимину) Спасибо. (С.Л. Фирсову) Сергей Львович, пожалуйста.
(Аплодисменты) А.А. Ермичёв: К величайшему сожалению, ушел с семинара Борис Валентинович, так что мы не услышим его заключительного слова, но своё право на заключительное слово я использую. Мне хотелось бы остановиться на нескольких моментах. Первый момент. Разумеется, нельзя не согласиться, что книга эта в первую очередь мировоззренческая. Книга эта была написана в 1909 году. Тогда когда мировоззрение и реальная политика разделены быть никак не могли. На мировоззрении строилась политика, а политика опиралась естественно на мировоззрение. Второе, что я хотел сказать. Если речь идет о коммунизме, то нужно все-таки всегда помнить, что это был русский коммунизм. В это сочетание двух слов необходимо вникнуть – мы все ответственны за то, что с нами произошло, и других ответственных нет. Следовательно, какие-то выводы. Следующий момент, на котором я хотел бы остановиться. Было времени революции, есть время революции, и, может, наступит время эволюции. Во Франции в 1789 года по 1870 год – это время революции, потом наступило время эволюции. Быть может, для нас сейчас начинается время эволюции. И последний момент. Ведь «Вехи», в общем-то, говорят еще о том, что необходима определенная культура жизни. И я возвращаюсь к тому, о чем говорил в своем выступлении – только совокупность всех ценностей, только система всех ценностей от высших, средних и самого первого уровня. Их целостность обозначит подлинную культуру страны, подлинную культурную жизнь. Россия славна Достоевским и Толстым, Россия славна кулачными боями и баней. А где середина? Середина у нас провалилась. Вот от культуры и зависит переход к эволюционной стадии развития! Кто у нас сейчас может заняться культурой как делом общенародным и государственным? – То правительство, которое отстаивает финансовый капитал, другого у нас нет. Спасибо. Сегодня работа семинара сегодня окончена, до следующей встречи!
Фотографии Олега Хмельницкого
Запись и расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой
Благодарим за помощь в подготовке этой стенограммы: Игумена Вениамина (Новик) Александра Александровича Ермичёва Валерия Николаевича Сагатовского Валерия Александровича Фатеева Георгия Павловича Медведева Владимира Викторовича Ведерникова Андрея Николаевича Муравьева Аллу Августовну Златопольскую Александра Геннадьевича Ломоносова Сергея Георгиевича Стратановского Бориса Георгиевича Дверницкого
Текст выступления С.Л. Фирсова приводится без авторской редакции
Обсуждение этой темы продолжилось на заседании от 29 мая 2009 г.
ПАМЯТИ КОЛЛЕГ Матиаса Беккера и Александра Григорьевича Власкина * См. материалы с участием Матиаса Беккера: девятнадцатое заседание от 20.04.07. – Обсуждение доклада Б.Ф. Егорова «О двух ментальностях русского характера». ** См. материалы с участием Александра Григорьевича Власкина: тридцать шестое заседание от 30.01.09. – Обсуждение доклада А.М. Столярова: «Русский архетип: закон и справедливость». Примечания к докладу Б.В. Аверина 1) Струве П. Б. Интеллигенция и революция // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1909. С. 160. 2) Франк С. Л. Этика нигилизма: (К характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции) // Вехи. С. 207. 3) Франк С. Л. Пирогов как религиозный мыслитель: К пятидесятилетию со дня смерти – 23 ноября 1881 г. // Франк С. Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 340. 7) Пирогов Н. И. Вопросы жизни: Дневник старого врача // Русская старина. 1884. Т. 43. Приложение. С. 467—468. 9) «Вот это-то открытие собственным своим мозговым мышлением мышления мирового, общего и согласного с его законами причинности и целесообразности, творчества и вселенной и есть то, почему ум мой не мог остановиться на атомах ощущающих, сознающих себя, мыслящих и действующих только посредством себя же без участия другого высшего начала сознания и мысли» (Там же. С. 475). Обзор некоторых Интернет-публикаций к юбилею сборника «Вехи»
Дискуссия в «Литературной Газете»: Казин Александр Леонидович Идеальная мотивация или «внешний двигатель» // Литературная газета. – №9-10 (6214) (2009-03-04)
Столяров Андрей Михайлович До света // Литературная газета. – №12-13 (6216) (2009-03-25)
Толстых Валентин Что нам «Вехи»? // Литературная газета. – 2009. – Март.
«Новая газета»: Борис Парамонов, Нью-Йорк, 16.03.2009
Радио «Свобода»: Борис Парамонов, Нью-Йорк, 11.03.2009
Пустовая Валерия Журнальная дискуссия об интеллигенции девяностых - двухтысячных годов в контексте истории вопроса // «Вопросы литературы». – 2008. – №3.
В электронной Библиотеке «ВЕХИ» осуществляется систематическая публикация сочинений русских религиозных мыслителей, философов и писателей, воспоминаний о них, а также заметок, обзоров и исследований их творчества, биографической и библиографической информации, других материалов.
СЛУШАТЕЛИ
|
А.А. Ермичёв: Очередное заседание, посвященное выдающемуся, среди прочих юбилеев истории русской мысли – сборнику «Вехи», столетию выхода в свет сборника статей о русской интеллигенции. У нас сегодня должны были выступить четыре главных докладчика. Первый из них Аверин Борис Валентинович он здесь, он сейчас подойдет. Другой отец Вениамин – отец Вениамин здесь, он будет выступать. Третий докладчик Гордин Яков Аркадьевич. К величайшему сожалению, вчера утром он сказал, что он простудился, и будет интенсивно потреблять всяческие таблетки с тем, чтобы быть сегодня, но его я не вижу здесь и, видимо, он не придет. Его время для выступления займу я, прошу извинить, но мы всегда готовим некий резерв, мало ли что случается. И четвертым докладчиком, известный ныне историк отношений между русской церковью и русским государством начала XX века – Сергей Львович Фирсов. Он сейчас, видимо, едет на машине, он сильно травмировал ногу, но едет на машине. 
Для начала небольшая историческая справка. Известный публицист и переводчик М.О. Гершензон предложил нескольким мыслителям, философам высказаться по проблемам современности. Он же написал предисловие к сборнику. Так и возник знаменитый сборник статей о русской интеллигенции. В этот сборник вошли статьи Н.Бердяева, С.Булгакова, тогда еще не священника, самого Гершензона, А.Изгоева, Б.Кистяковского, П.Струве, С.Франка. Четыре из этих авторов участвовали в тематически близких сборниках: «Проблемы идеализма» (1902) и «Из глубины» (1918). И вот эти семь авторов, не сговариваясь друг с другом, заговорили об одном и том же. Заговорили о мировоззренческой болезни того времени - позитивизме, нигилизме, утилитаризме. Потом критики стали их упрекать в том, что у них противоречия, что сборник оказался таким неоднородным. Ну, конечно, есть кое-какие противоречия, но в целом все эти семь авторов говорят, в общем-то, об одном и том же. Если вот коротко сказать, а о чем же они говорят, в чем положительная суть их послания – они говорят о вечных ценностях. Тема вроде бы старая, риторическая, но в эпоху социальных потрясений эта тема становится актуальной. Ну, а можно ли говорить о вечных ценностях в то время, когда народ страдает? Ведь тонущему человеку мы не будем читать цикл лекций по догматике, тонущего человека надо спасать. И вот в этом, собственно, основной конфликт был, потому что лево-радикальная интеллигенция считала, что безнравственно читать лекции по догматике о вечных ценностях, о христианстве, о Боге, когда народ страдает. Радикальная интеллигенция хотела блага народу, возникло народничество – «хождение в народ». Да, вроде бы «дело надо делать, а не философствовать». И вот здесь состоялся как бы разговор глухонемых. Одни говорили про вечные ценности, о примате внутренней духовной жизни над внешними формами жизни. А другие ратовали за структурные (социальные) перемены, по-руссоистски веря в изначально добрую природу человека. Человек-то по своей сути хороший, просто общественная система плохая. Вот надо систему изменить, царизм упразднить, аннулировать «православие, самодержавие, народность», убрать все эти препоны, и тогда естественная жизнь, собственно сама собой и восстановится. Царизм в сознании этой интеллигенции был особенно демонизирован, считался радикальным злом, с устранением которого жизнь должна была сама нормализоваться. Семь авторов «Вех» смотрели глубже. Не предлагая никаких политических рецептов, они обратили внимание на сам строй мысли левых радикалов, которые близоруко не видели, что революция сметёт не только царя, но их самих. 
вот пока царское правительство не сумело договориться с русским обществом, с Чернышевским, из которого, писал Розанов, вышел бы вот такой хороший министр, с Чичериным и другими. Красное колесо-то их и накрыло. А ведь кто знает, если бы «веховцы», напротив, революционизировали Государственную Думу, общество и тем скорее бы вынудили русский абсолютизм сделать еще бóльшие шаги в направление демократии, то возможно и большевизма бы не было. Потому что большевизм получил свои преференции в первую очередь от течение неудачного ведения Первой мировой войны. А так, глядишь, их бы и не было. 
В.Н. Сагатовский: «Вехи» была ситуативная книга. Эта книга подняла вечные вопросы, которые сейчас перед нами стоят гораздо более остро, чем сто лет назад. Основной вопрос такой. Конечно, никто не предлагал: «Давайте отложим всякую политику и экономику пока мы станем культурными». Не так был поставлен вопрос. Вопрос был поставлен иначе: «Можно ли надеется, что мы даруем народу счастье и построим рай на земле только с помощью политических и экономических преобразований, не опирающихся на высшие духовные ценности». И в этом плане я с «Вехами» полностью согласен. Но вот удивительно, что все эти замечательные статьи имели очень слабые концовки. А второй сборник «Из глубины», написанный теми же авторами, был уже откровенно слабым сборником, они не смогли объективно разобраться в том, что произошло. А концовки были слабыми, потому что они декларировали хорошие декларации о намерениях, но они не указывали конкретного пути. Точно также как большевики пришли к власти без внятной программы культурной, точно также и защитники подлинной духовной культуры такую программу не сформулировали. А в то же время против революции предостерегали. Вот тут явное противоречие. Я не думаю, что революции делаются с абсолютной неизбежностью. Они бы не делались, если бы их не подвигали, если бы это кому-нибудь не нужно было очень сильно. Очень хорошо в статье Петра Бернгардовича Струве сказано, что революция складывается их двух моментов: идеи революционеров и возбуждения совершенно других эмоций масс населения, которому, вообще говоря, плевать на эти революционные идеалы, а им нужно решить свои потребительско-распределительные проблемы. И поэтому революция имеет все эти издержки. Но можно ли согласиться с теми, кто говорит не нужно революции. Простите, а если налицо зло и мы не можем его ликвидировать постепенными реформами, то, как быть без революции? Вот сейчас, например, тот мировой кризис, который имеет место и который грозит, в общем-то, глобальной экологической и военной катастрофой, его можно ликвидировать без революции? Вы мне назовите в истории хоть одну власть, которая бы на самом деле заботилась о народе, а не о своих амбициях. То же самое можно сказать и о современной мировой элите. Но как делать революцию, кто ее будет делать, на кого опираться? И тут начинаются неизбежные издержки. И мы сейчас не имеем ответа на эти проблемы. И сейчас много протестов, много всяких платформ, но нет четкой программы, как сделать необходимые системные преобразования на действительно глубокой духовной основе. Не было тогда, нет и сейчас, но сейчас это гораздо более опасно в глобальном масштабе, чем было тогда.
В.А. Фатеев: Поначалу я не собирался выступать, поскольку то, что говорил отец Вениамин, вполне меня устроило. Для меня эта важная и ценная книга все-таки уже ушла в историю, и вряд ли она соответствует современным запросам в той степени, в какой пытался представить Александр Александрович. Но его выступление настолько меня поразило и вдохновило, что я не мог сюда не выйти. Прежде всего, конечно, совершенно очевидно, что многие вещи, которые он говорил, я целиком разделяю. Но поразительно, что многие другие я не то, что не разделяю – это совершенно чуждые мне идеи. При этом как-то цельно у него получилось, и очень трудно разделить и объяснить в кратком выступлении, почему это так. Ну, я думаю прежде всего, что Александр Александрович – очень искренний человек, и в этом главная причина его столь успешного доклада, который, в общем, трудно было даже предположить. Ему место, наверно, где-нибудь в печати, в большой газете, чтобы это вызвало дискуссию. А так за несколько минут трудно что-то конкретно сказать. Но мне совершенно очевидно, что когда с таким пафосом говорится о негативных явлениях современности, то это голос человека совестливого, и тут, конечно, ощущается прямая связь с «Вехами», главная идея которых – пробуждение совести. Это и пробуждение интереса к высшим истинам – оно также безусловно присутствует у Александра Александровича. Но, в то же время, его симпатии явно на стороне тех самых «нигилистов», против которых выступали «веховцы»: это, прежде всего, материалистические радикальные тенденции и, естественно, Чернышевский и прочие «интеллигенты», если этим словом, имеющим все-таки отношение к интеллекту и разуму, можно назвать тех, кто идейно готовил ту самую разрушительную революцию, о которой вы говорите, Александр Александрович, что революции не готовятся, а взрываются. О роли вождей интеллигенции в подготовке революции очень много написано, и это совершенно очевидный факт. Но что касается современной интеллигенции, я не думаю, что это та же самая интеллигенция, которая в XIX веке проявляла столь благородные черты при все своем нигилизме. Мне представляется, что слово «интеллигенция» в наше время не является уже чем-то положительным, а это просто ярлык определенной группировки, которая имеет заведомо корыстные интересы. Я себя, например, к интеллигенции не отношу и считаю, что это вопрос на любителя. В 90-м году я на Дворцовой площади, естественно, не был, хотя Бориса Валентиновича знаю давно. И я совершенно убежден, что современную ситуацию Александр Александрович обрисовал вполне объективно. Что же касается царского самодержавия и борьбы за всяческие свободы – тут я не могу согласиться. По зрелом размышлении я прихожу теперь к выводу, что единственное правительство, которое было у нас бескорыстным, несмотря на все очевидные недостатки, – это царское, потому что кроме России, у царей не было другого интереса, и единственное, чего им трагически не хватало – это поддержки населения. А нарастающая революционная борьба вызывала жесткие контр-мероприятия, необходимые попытки удержать страну в состоянии равновесия. А когда в начале ХХ века пришли те самые вожделенные реформы, которые так продвигали Витте и другие пресловутые реформаторы, то страна начала просто разлагаться. И это происходило тем интенсивнее, чем меньше власти имело правительство. А когда правительство стало «временным» и, казалось, окончательно достигло тех самых идеалов демократии и прогресса, о которых многие мечтали, то оно быстро и закономерно привело к большевистскому перевороту. Ну, а большевизм, конечно, имеет к той интеллигенции, о которой говорили «Вехи», очень слабое отношение. Все эти вещи очень сложные, диалектичные. И мне подставляется, что, конечно, книга очень нужная, полезная, но сейчас уже, на мой взгляд, надо оценивать эту благородную книгу, прежде всего, как призыв к познанию глубинных вещей, к опоре на духовность, к осознанию, что без религии, Церкви не может быть выстроено правильное мировоззрение. И в то же время «Вехи» показывают, что тот «орден» интеллигенции, который существовал у нас в XIX веке, сделал очень много для разрушения России. И мы, в этом смысле, должны быть бдительны по отношению к сегодняшним явлениями нашей духовной жизни.
Г.П. Медведев: Я позволю себе не очень длинную реплику. Я хочу присоединиться к Александру Александровичу, который, по-моему, единственный из выступавших правильно понял задачу сегодняшнего дня. Потому что обсуждать эту столетней давности в то время актуальную, яркую, но публицистическую книжку, в общем, сейчас, с исторических позиций, достаточно странно. А из того, что у нас какие-то вопросы не были обсуждены, отнюдь не следует, что надо к ним возвращаться на том же материале, потому что сейчас уже нет, во-первых, ни той интеллигенции, и вряд ли кто-то будет с этим спорить. Еще меньше будут со мной спорить, наверняка, в том, что нет уже и того народа-богоносца, к которому апеллировала группа этих авторов. Немножко меня смутил оптимизм Бориса Валентиновича по поводу 200 лет ожидающих нас. Единственно, с чем я согласен, что произошли какие-то странные события. Действительно в 1989-90-х годах мне казалось, я думаю, что многим так, вот такое было ощущение, что, наконец, как бы мы въезжаем в историю, что начинает что-то происходить. А затем после 1991 года всё пошло обратно, и мы опять откатываемся, и я снова чувствую, что теперь мы живем как бы опять во вне-историческом процессе. Так вот, кстати, насчет того, к предыдущему оратору, про царское правительство и его апологию. Это все конечно хорошо, но царское правительство стало отставать от задач народа, ну, наверно, как минимум, с эпохи Александра I. Кстати, любопытный анекдот расскажу. Когда в 1990 году опубликовал «Наш современник» думские речи Петра Аркадьевича Столыпина там приводилось, он в одной своей речи приводил, цитату из Екатерины 2-ой: «Gouverner c’est prevoir…»,что по-французски значит: «Управлять - значит предвидеть». Так вот любопытно, как перевела тогда эту цитату редакция «Нашего современника», не знаю кто. Там было написано: «Руководитель – прежде всего». Ну, на самом деле, это отражает и отразило ровно то самое, что мы получили, понимаете – руководитель прежде всего. И что еще мне хотелось бы сказать. Что говорить нужно, наверно, не о том, что было сто лет назад, хотя писали все это люди умные, все это весьма любопытно, но говорить нужно о том, что делать сейчас. Мы уже так много всего пропустили, что даже трудно об этом и говорить. Но тем не менее. Мне кажется, что надо ставить какие-то вопросы актуальные, современные. И если мы не говорим о современности, то нечего апеллировать и к истории. Т.е. тем самым мы сами себя исключаем из истории. О каких вопросах, мне кажется, надо было бы сказать прежде всего. Их, конечно, много, но вот мне кажется (вот тут я наверно не соглашусь с Александром Александровичем, или он со мной не согласится), что один из главных вопросов, из-за которого мы не можем никак двигаться вперед, это то, что, несмотря на все общественные обсуждения ужасов и прочее ленинско-сталинской политики, революции и того, что было потом, на официальном уровне так и не было в нашей стране произнесено безусловное осуждение этого тоталитарного кошмара. Ну, я не буду говорить про всякие ужасы Ленина – Сталина – для интеллигенции, в общем, достаточно одного, что почти на столетие была убита всякая свободная мысль. И вот это то, что мы должны поднимать и пытаться донести до нашего сегодняшнего руководства. А если это руководство не внимает некоторым идеям…. Как, например, еще вторая важная мысль – о национализме… У нас постоянно идет смешение нацизма и национализма. Это, по-моему, актуальнейшая проблема современности, когда у нас все одной краской мажут… Нацизм он сам себя замазал, собственно говоря, но получается что национализм у нас идет тире - чуть ли не фашизм в одном ряду. В то время как для нашей страны, мне кажется, это, безусловно, положительная идея, особенно после тех 75 лет служения идолам интернационализма, которые нас довели до того, что мы опять же имеем. И если я говорю о национализме, то я имею в виду национализм не в его отрицательном каком-то плане, а в положительном. Не в то, чтобы не уважать или презирать какие-то другие народы и культуры, а в том что, прежде всего, уважать свое и не давать унижать себя. Нас и так достаточно унижали. И вот это и является самым важным. Ну, а уже из этого естественно следуют политические идеи, да…. Необходимость того, чтобы создавать и защищать у нас национальную экономику, начиная с сельского хозяйства, потому что без земли ничего не бывает. Территория, населенная некими гражданами, нами… Кстати, это показательно, что мы себя интеллигенцией не все называем, наверно это, в общем, правильно. Ну и отсутствие внятной политической составляющей – это, наверное, один из главных недостатков книги «Вехи», в том, что была высказана эта идея, но никакого политического продвижения она не получила ни в каких кругах, а была только поводом для дискуссии. Так вот, чтобы мы не толкли воду столетней давности, призываю говорить о современном. Спасибо.
А.А. Златопольская: Мне очень понравилось выступление Александра Александровича. Единственно, я бы сказала, что все-таки, произошла не революция в 1991 году, а произошел, увы, Термидор. Если вспомнить Термидор – все были рады свержению тирании Робеспьера, ну, а потом что было? А теперь у нас Реставрация. Я хотела бы немного поспорить с отцом Вениаминов и поспорить с позиции агностика. Я себя считаю агностиком, причем я признаю вечные нравственные ценности, я не знаю их происхождения, это непознаваемо, но они есть. И для меня, в общем-то, лишь бы человек был хороший. А верующий или неверующий для меня одинаково. Для меня идеалом являются такие люди как мать Мария, Альберт Швейцер и Владимир Галактионович Короленко. И вот с этой точки зрения я вижу, что по сравнению с советским временем уровень нравственности и морали упал. Это можно подтвердить и на цифрах – уровень преступности, уровень заболеваемости венерическими заболеваниями, количество доноров в стране, уровень развития человеческого потенциала и т.д. В 1990 году по оценке ООН, которая рассчитывает индекс развития человеческого потенциала, СССР был на 26 месте, в конце списка развитых стран (США были на 19). Сейчас Россия по данным 2008 года – на 67, Куба сейчас – на 50-м, потому что у них прекрасная медицина, а не потому, что у них там все по карточкам. Между прочим, Куба на первом месте по уровню жизни, несмотря на карточную систему, среди стран Латинской Америки, медицина великолепная. У меня родная сестра ездила на Кубу в конце 80-х годов, что бросается в глаза – громадное количество стариков мужчин – у нас бабульки, у нас мужчины не доживают до таких лет, средняя продолжительность жизни на Кубе 78 лет. Детская смертность ниже на Кубе, чем в США. И почему, когда безбожники были у власти, уровень морали был выше? А мне кажется, как агностику, который вообще на мировые религии несколько отстраненно взирает, дело в том, что, конечно, христианство великая религия, и например, тот же атеист Короленко он признавал культурное значение христианства. И, конечно, для верующего человека религия может быть нравственным стержнем. Но в христианстве есть еще и другое: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Не атеисты эту циничную половицу придумали. И вот мы видим наши власти, которые стоят со свечками в церкви и в то же время отбирают льготы у инвалидов. Год назад я была совершенно шокирована. Господин Вахмистров, наш вице-губернатор, выселяет с Крестовского острова детский сад и детский дом, куда-то рассовывает этих бедных детей, чтобы освободить место для строительства коттеджей, где должны жить судьи Конституционного суда. Это делается открыто, цинично. При безбожной советской власти незащищенные детдомовцы жили на Крестовском острове. Теперь здесь живут судьи Конституционного суда. И православная церковь, она говорит: «Ой, какой плохой Ленин». Ленин-то умер 90 лет назад, да, а вот про это она молчит. Так что надо подумать. Лишь бы человек, мне кажется, был хороший, а наши власти, к сожалению, в моральном плане, увы, во многом гораздо ниже, чем безбожники-коммунисты... Отсюда и коррупция, от общей атмосферы в стране. Всего доброго.
Иг. Вениамин: По ходу выступлений у меня сложилось впечатление, что большинство выступавших выступали не по основной теме нашего собрания. Выступавшие «Вехи» либо не читали, либо плохо читали. Эта книга вообще-то мировоззренческая, эта книга о двух различных мировоззрениях. Мы отучились, как это ни странно, говорить на религиозно-философские темы. Сборник «Вехи» – книга вообще-то философская. В ней открытое объемное мировоззрение (религиозное, но не клерикальное) противопоставляется усеченному, революционно-сектантскому (атеистическому). Первая заповедь профанного гуманизма сегодня даже прозвучала: «Главное, чтобы человек был хороший, не важно во что он верит». Но это житейски понятная кухонно-обывательская поговорка, отрицающая философию как таковую. Отрицать связь между мировоззрением и поведением это значит впадать в какой-то дофилософский инфантилизм. Во что человек верит так он и живет. Другое дело, если у кого-то полная каша в голове, а сердце и голова находятся в противостоянии, которое субъект даже не пытается разрешить, поскольку не привык продумывать свои мировоззренческие основания. Если мы современного материалиста или агностика попросим изложить свое мировоззрение, это будет нечто крайне убогое. Там будет физика, химия (детерминизм), что-то об общечеловеческих ценностях и догматически понятый дарвинизм «на закуску». Не случайно современные агностики не любят даже говорить на эти темы, но часто повторяют эту мантру: «Главное, чтобы человек был хороший». Конечно, это так. Кто же против хорошего человека? Но философия, как и всякая наука, начинается все-таки с поиска закономерностей (в частности, между мировоззрением и поведением). 
С.Л. Фирсов: Спасибо, я несколько слов по поводу актуальности «Вех» для дня сегодняшнего и о том, как быть может, современная интеллигенция это всё перерабатывает. Во-первых, отмеченная Кистяковским фраза об идее господстве сил при захватной власти, он это подтверждал цитатами из материалов Второго съезда РСДРП Женевского 1903 года, увы, в головах нашего культурного слоя никуда не делась разобщенность и самонадеянность нашего культурного слоя или интеллигенции. Они остаются, существуют каким-то странным образом. Понятие-то интеллигенции есть, «ордена» нет, может быть, и, слава Богу, не знаю. Того «ордена», о котором писали «Вехи», «орден» развалился. Каждый может, что хочет вкладывать в понятие интеллигенции, либо как-то его определять. Социальное это понятие? – Я думаю, что социальное понятие. Культурное? – Культурное. Не знаю. Вера во власть – в собственную власть, либо во внешнюю власть – она есть родимое пятно как культурного слоя прошлого, леворадикальной интеллигенции, правда, они верили в свою собственную власть, они придут они что-то изменят. И сегодня вера во власть остается у нашей интеллигенции. Кстати говоря, это легко проверяется, можно посмотреть на поведение нашего культурного слоя. Вот недавно письмо профессуры, по-моему, университетской, не помню по какому поводу президенту. Замечательно: Университет обращается непосредственно к главе государства для решения своих университетских вопросов. Дело не в обращении, дело в принципе, это рабская привычка, она никуда не делась, это наверно следует иметь в виду. Вгляды-то конечно меняются, а вот остаются ли убеждения – вот вопрос. В этой связи «Вехи», наверно, актуальны. Если они «катехизис» контрреволюционера, то хотелось бы тогда определиться с тем, что есть революция. И еще один момент. Прошлое – мне кажется, что «Вехи» этому учит – не нуждается в защите, оно нуждается в понимании. Работать адвокатом прошлого или ругателем прошлого, наверное, также бессмысленно, как излишне апологитизировать его. Вот, пожалуй, и всё, спасибо. 
