«ДРУГИЕ БЕРЕГА» ЧЕЧИЛИИ ПИЛО БОИЛ ДИ ПУТИФИГАРИ 

Чечилия Пило Боил ди Путифигари – литературовед, набоковед, кандидат филологических наук, доцент кафедры зарубежной филологии и лингводидактики Русской христианской гуманитарной академии, - родилась и выросла в Риме. Среди испано-итальянских предков Чечилии – губернаторы, маркизы, графы, бароны и генералы. Более 20 лет назад Чечилия переехала на постоянное место жительства в Россию. 

Текст: Наталья Хлопаева / Фото: Дарья Семёнова; из личного архива Pilo Boyl di Putifigari

 

Наталья Хлопаева: – После какой книги Вы решили изучать русский язык?

Чечилия Пило Боил ди Путифигари: – Как и многие в Западной Европе, я начала с Достоевского. Мне было 12 лет. Моя мама читала роман «Идиот». Я тоже стала читать. Мама говорила: «Что ты там могла понять?» Мне всё было предельно ясно. Потом я перешла к Толстому, Гоголю, Чехову.

 

Н.: – Вы учились в Университете La Sapienza в Риме. Кто Вам преподавал русский язык?

Ч.: – Замечательный профессор Микеле Колуччи. Ученик очень известных итальянских славистов Этторе Ло Гатто, Риккардо Пиккио. Дипломную работу о раннем творчестве Набокова я писала с профессором Колуччи. Оппонентом была Рита Джулиани, которая впоследствии стала заведующей кафедрой русистики в La Sapienza. Она специалист по Гоголю, Булгакову, знакома с профессорами Пушкинского Дома и РХГА, и приезжала в Петербург на конференции.

 

Н.: – В одном интервью Вы сказали, что Ваше аристократическое происхождение не слишком помогало в жизни, иногда его лучше прятать. Почему?

Ч.: – В Италии я никогда не пользовалась полной фамилией. Родители говорили, что это может помешать. После Второй мировой войны в нашей стране объявили республику. Аристократия больше не признавалась. Другое дело, что существуют книги, генеалогические древа домов. Традиции продолжаются, но в меньшей степени, чем во Франции, Австрии и других странах Западной Европы.

 

Чтобы получить пост, нужно было принадлежать к партии. Самыми модными были социалисты, коммунисты, христианские демократы. Когда моя мама переехала за город, ей предложили заниматься проектом создания библиотеки, но условием было вступление в партию. Она отказалась. В итоге, в этом селе так и не создали библиотеку.

 

При Муссолини был король, но это не препятствовало росту власти фашистов. И после войны Италия выбрала новый путь. Если в России после революции многие владения аристократии национализировали, то в послевоенной Италии земельные законы всё больше стесняли возможные прибыли владельцев земли. Аристократы были вынуждены отдавать государству большие сооружения, замки. В Италии здания мэрии – это, обычно, замки аристократических семей. Потому что… Ну кто сможет содержать такое имущество? У меня в семье тоже так получилось. И со стороны мамы, и со стороны папы – всё было продано за символические суммы или передано. Замки перешли мэриям, муниципалитетам.

   

Н.: – А сейчас, когда приезжаете, Вы можете туда войти?

Ч.: – Да, можем. Власти уважают то, что моя семья представляла для этой местности. У нас хорошие отношения. Моего отца приглашали на Сардинию, когда там были праздничные мероприятия. (Представители семьи Пило Боил Ди Путифигари в разные годы занимали важные посты в правительстве Сардинии – прим. ред.)

 

Некоторые семьи аристократов смогли сохранить большие виллы и замки. Мама говорила, что это всегда требует компромисс с политическим или финансовым миром. Мои родители не захотели так. Они хотели просто сохранить культуру, историю, открытые неполитизированные взгляды.

 

Н.: – Как Вы думаете, аристократизму можно научить?

Ч.: – Я считаю, что научить можно. Литература – может передать аристократизм. Как и чувство религиозности. В Италии позднего Средневековья, в эпоху коммун и Данте Алигьери уже говорили о благородстве сердца, а не крови.

 

Н.: – Когда Вы переехали жить в Россию, сколько лет Вам было?

Ч.: – Мне было 22. Сначала я приехала учиться языку. Подружилась с принимающей семьей. Потом вернулась к ним, когда собирала материал для дипломной работы. И тогда я познакомилась со своим научным руководителем. И под конец поездки познакомилась с моим будущим мужем.

 

Н.: – Как Вы принимали решение уехать жить за границу?

Ч.: – Постепенно. Во-первых, я приняла приглашение профессора Аверина и приехала сюда в аспирантуру, получила стипендию от Университета La Sapienza. Я училась в двух аспирантурах – в России и в Италии. Мы уже встречались с моим будущим мужем, я окончила аспирантуру в Италии, вышла замуж и переехала в Россию.

 

У меня были разные периоды. Например, был период, когда я возвращалась в Италию и мне ничего не нравилось. Италия – это не Северная Европа, но некая условность в отношениях всё-таки присутствует. А в России я чувствовала более искреннее отношение. Правда, я еще не работала. На работе я поняла, что не так всё просто в России, особенно в отношениях между начальниками и подчиненными.

 

Н.: – Для Вас это именно состоявшийся переезд? Или Вы живете с ощущением двух параллельных пространств – как будто Вы и в Италии, и в России?

Ч.: – За всеми новостями Италии я следить не успеваю, конечно, но я езжу каждый год раз или два, там мои родители, друзья. Соцсети помогли восстановить многие дружеские отношения. Желание быть и здесь, и там – всё-таки есть.

 

Н.: – Гёте сказал: «Ты проживаешь столько жизней, сколько языков ты знаешь». Сколько языков Вы знаете?

Ч.: – Помимо русского я изучала английский, французский…

 

Н.: – У Вас еще две «античные» жизни! Вы изучали древнегреческий и латинский.

Ч.: – Да! И еще был венгерский. Очень сложный. Другая структура, ход мышления, синтаксис. В какой-то момент я поняла, что никогда не овладею им как русским, который мне ближе.

 

Н.: – Сколько лет Вы преподаете?

Ч.: – Больше 20 лет. С 1998 года.

 

Н.: – Ученики – зеркало учителя. Что Вы узнали о себе из этого зеркала?

Ч.: – То, что мои знания расширяются непрерывно. Как бы ты ни готовился к занятиям, во взаимодействии со студентами всегда появляется что-то новое.

 

Н.: – Как Вы считаете, какой процент поступающих на филфак действительно способны к языкам?

Ч.: – Не все способны, да. Были случаи, когда уже в первом семестре мы видели, что языки – не для этого человека, и предупреждали его. В целом, русские студенты очень талантливы к языкам. Важно, чтобы они занимались, посещали, делали домашние задания. Мне кажется, больше влияет характер. Я просто чувствую, что кто-то учится, а кто-то не учится. Есть способные, но постепенно эта способность теряется, потому что человек не работает. В языках главное – любовь, желание, мотивация и работа.

 

В РХГА мне нравится, что мы сохраняем глубокое изучение литературы. Постепенно литература в вузах умирает. Во многих вузах сократили или полностью исключили изучение древних языков. Кроме того, многие студенты просто не справляются с нагрузкой. Приходят выпускники школ, старославянский язык они не знают. Латинский им дается тяжело. Древнегреческий – очень тяжело.

Азы старослава я бы давала в школе, хотя бы просто чтобы ученики лучше понимали свой русский язык. В Италии латинский проходят в школе 3-5 лет, а в гуманитарных классах – еще и древнегреческий. В русских школах игнорируют три важных предмета: старославянский, историю философии и историю искусства. Это база образования – история родного языка, история развития мышления и искусства.

 

Н.: – В Санкт-Петербурге Вы защитили кандидатскую диссертацию по теме «Владимир Набоков и русский символизм». В Интернете есть видео с Вашей защиты. Все присутствующие, весь ученый совет и гости сидят в шубах и пальто. Все, кроме Вас и Вашего научного руководителя Бориса Валентиновича Аверина. Вам не было холодно?

Ч.: – На улице было минус 25! Декабрь. И нам выделили угловую аудиторию. На самом деле во время выступления я не чувствовала холод. Потом уже поняла...

 

Н.: – Борис Валентинович Аверин, светлая ему память, - выдающийся литературовед, набоковед. Как вы познакомились?

Ч.: – Я познакомилась, когда стала ходить на его семинар. Удивительный человек с духовным подходом ко всему, чем занимался. Слушать его было очень увлекательно. Если честно, я могла улавливать, может, 50% от того, что он говорит. Я понимала, что я не такая быстрая в переходах мыслей. И если были аудиозаписи занятий, я слушала их по несколько раз.

На самом деле он был очень строгий. Когда я приносила текст, он мог во всем тексте выделить одно предложение и сказать: «Вот, одна хорошая фраза есть!»

 

Н.: – И Вы оставляли только одну фразу?

Ч.: – Нет-нет, конечно, находили компромисс, но я знала, что из всего текста он оценил одну фразу. И это уже было хорошо. В науке он был очень требовательный. Хотя к людям относился по-доброму, всех принимал и уважал.

 

Н.: – Как Вы думаете, почему Набоков выпустил автобиографию в США с названием «Убедительное доказательство» («Conclusive Evidence»), а уже русский вариант назвал «Другие берега»? Почему там нужно что-то доказывать, а в России нет?

Ч.: – Я думаю, что для американского читателя он не хотел ставить акцент на ностальгии, на том, что он говорит о другом мире, а русское название звучало всё-таки более искренне.

 

Н.: – У Вас у самой нет ощущения, что здесь Вы должны что-то доказать, подтвердить свое соответствие?

Ч.: – Я не чувствую, что от меня что-то требуют, но на самом деле пример и традиция русской высшей школы заставляют стремиться к постоянному усовершенствованию. Поэтому у меня у самой есть желание сделать свое преподавание более методичным.

 

Н.: – Вы говорили, что пользуетесь соцсетями. В наш информационный век как Вы соблюдаете баланс приватности и прозрачности?

Ч.: – Я пользуюсь соцсетями пассивно. Я не понимаю, когда я там пишу, кому я пишу. И в групповые чаты я мало пишу. Я за более камерное общение. И стараюсь ограничить пользование соцсетями у своих детей.

 

Н.: – Как Вы думаете, почему многие люди сегодня стремятся к прозрачности?

Ч.: – Молодежь к этому стремится, чтобы утвердить самих себя. А у меня нет такой потребности. Я люблю быть собой, люблю свой внутренний мир. Когда ты что-то выкладываешь, каждый интерпретирует это как хочет, как может, и это меня смущает. Одно дело, когда это мои друзья, или мои студенты. Они меня понимают. А в соцсетях непонимание может произойти очень легко. Я избегаю ситуацию, когда мой внутренний мир кто-то понимает не так, как я его понимаю.

 

Н.: – Вы пишете свои «Другие берега»? Или, возможно, планируете написать в будущем?

Ч.: – Я всегда чувствовала себя больше аналитиком. Люблю изучать, смотреть, но никогда не думала, что сама могу что-то творить. Россия всегда даёт мне что-то новое. Русские друзья уже говорили мне это, и даже Ваш вопрос сейчас меня удивил. Может, я и начну писать. Я люблю это. Для себя иногда пишу.

 

Н.: – Возможно, Вы уже догадались по моим вопросам. Мы прошли структуру Вашей диссертации: «Пространство – Границы – Зеркало – Прозрачность – Последняя тайна бытия». Как Вам пришла оригинальная идея структурировать свое исследование именно таким образом?

Ч.: – Я разделяю мнение тех ученых, которые считают, что творчество Набокова основывается на двоемирии. Возможно, этому способствовал его резкий переход, отъезд. Всё, что было Россией, стало приближаться для него к потустороннему миру. И я изучала пути, по которым Набоков пытается воссоединиться с тем миром. Это идет через пространство. Я обратила внимание, что в те моменты, которые предвещают такой переход, – в тексте появляется зеркало или предмет с отсвечиванием. И я выбрала путь, который выбрал сам автор. От описания якобы плоской реальности до достижения глубины. Мне показалось это логичным.

 

Н.: – 2020-й уже останется в истории как год серьезных испытаний для всего мира. Мы следили за новостями из Италии и радовались, когда статистика заболеваемости, наконец, стала улучшаться. Из всех стран дальнего зарубежья Италия – самая близкая России. Самая важная, с точки зрения влияния на культуру. И самая любимая.

 

Ч.: – Это правда. То, как Россия смотрит на Италию!.. Другие страны так не смотрят.

 

Н.: – Искусство Италии, музыка, литература, живопись, архитектура, кино, мода, еда, технологии, – мы всё это любим, слушаем, читаем, покупаем. И самое главное – фантастическая любовь итальянцев к жизни! Это качество особенно восхищает.

Я благодарна Вам за беседу и желаю, чтобы Вам всегда было тепло в России! Как тогда на защите диссертации.

 

Ч.: – Спасибо Вам!