Цитируется по:

Гордин Я. А.

Подобие эпилога // Перекличка во мраке. Иосиф Бродский и его собеседники. – СПб.: Издательство «Пушкинского фонда», 2000. – С. 225 – 228.

© Я.А. Гордин, 2000

 

 

 

 

 

                                                          ПОДОБИЕ ЭПИЛОГА

Я решил завершить книгу именно так не для сообщения ей архитектонической стройности – раз есть подобие пролога, пусть будет и подобие эпилога. Вовсе нет… Чем больше листаю я эту рукопись, тем яснее становится когда-то смутно возникшее во мне ощущение не просто условности, но порочности привычного деления истории на прошлое, настоящее, будущее, на эпохи, выстроившиеся в затылок друг другу с должными интервалами. Отсутствие осознания цельности истории – основа безответственности. Безответственность имеет много уровней – от плоско бытового до метафизического. На этом уровне безответственность вырастает в могучую философскую доктрину. Сама по себе идея, что прошлое можно отсечь, оторваться от него, ибо оно позади и мы неотвратимо от него удаляемся, при попытке реализации неизбежно калечит психику человека. Попытка – заведомо обреченная – разорвать исторические связи приводит к разрывам внутри индивидуального сознания. В русской истории есть две трагически ужасающие фигуры, воплотившие в своих судьбах эту катастрофу, - Петр I и Ленин.

«Великий Петр был первый большевик», - проницательно писал Волошин. Он, как мы помним, был не единственный, кому пришла эта мысль. Но дело не только в большевизме. В этих двух гигантах чрезвычайно много общего. Написать единую биографию Петра и Ленина – с Достоевским в качестве психолога-комментатора – задача, которую я попытаюсь со временем выполнить, чтобы понять – насколько смогу – человеческие мотивы этих подвигов-преступлений. И еще – необходимо попытаться понять: какой пласт – не социальный, тут, все более или менее ясно, – но экзистенциально-психологический, идущий – как идут геологические пласты – сквозь историю, то срывающийся на глубине, то выходящий в местах катастроф – разломах – на поверхность, какой пласт породил и выдвинул этих гениев матафизической безответственности, этих демиургов, равно ненавидевших данность и пытавшихся всеми средствами снять ее, разорвать естественный ход процесса и так страшно поплатившихся тяжким внутренним разладом, мучительно умиравших в провидении гибели своего ужасного дела.

Повреждение исторической ткани, как и разрыв ткани живой, чревато болезненным процессом, смертоносной лихорадкой, гангреной.

Наблюдая за результатами разрывов внутри индивидуального сознания, мы можем представить себе результаты хотя бы временного поражения исторической ткани на уровне общества, народа.

Разрывы в индивидуальном сознании приводят либо к трагической бессистемности существования (пример тому, драма Бакунина – несмотря на кажущуюся логику его поведения), либо к отмиранию этического слоя мировосприятия. Разрывы в сознании в этом случае зарастают жестокой соединительной тканью – бесчувственным хрящом. Для человека это необратимо. (Окаменевшие мозговые сосуды Ленина – горький символ.) Чисто человеческие проявления этой «исторической болезни» были зафиксированы с полной очевидностью. В случае Петра – это внеморальная реакция на пытки и убийство собственного сына (пьяные оргии и государственные праздники), на подобное не был способен даже Иван Грозный с его извращенно религиозным сознанием. Далеко превосходя Петра в зоологической жестокости, он, однако, превосходил его и в чувственности. Для нас важна именно бесчувственность, душевное равнодушие к жестокости.

Объективный и покойный мемуарист Владимир Андреевич Оболенский, близко знавший молодого Ленина, вспоминал о нем: «Интерес к человеку ему был совершенно чужд. Общаясь с ним, я всегда чувствовал, что он интересуется мною лишь постольку, поскольку видит во мне более или менее единомышленника, которого можно использовать для революционной борьбы… Моя личная с ее чувствами и переживаниями его абсолютно не интересовала. Будь я тогда социалистом-народником или либералом, я бы для него просто не существовал. Холодность Ленина к людям бросалась в глаза. Помню, как однажды кто-то мне сказал, что Ленин и Потресов живут душа в душу. Я ответил: «Живут они не душа в душу, а голова в голову, так как у Ленина души нет ( 1)».

Петра и Ленина убили в возрасте отнюдь не в преклонном не просто надрывный труд и злое напряжение. Их сознание терзал этот пыточный рубец – уродливый след раны, нанесенный ими естественному ходу истории и страшно отразившейся в их собственном сознании. Отсюда их нечеловеческая активность, государственный амок. Их гнала внутренняя мука, которую они до поры, скорее всего, не осознавали.

Можно только предположить, как мучительно для человека присутствие чужеродной мертвой ткани в живом сознании.

Есть свидетельство лечившего Ленина врача, что в предсмертные месяцы парализованного вождя посещали какие-то страшные видения и он мог часами нечленораздельно кричать от душевного страдания.

Попытка разорвать естественные исторические связи приводят к успеху временному и непрочному. Но как мучителен для целого народа этот заплывающий чужеродной тканью разрыв в историческом процессе и соответственно в коллективном сознании. И как тяжко народу не трансформировать этот бесконечно многообразный дискомфорт в разрушительную бессмысленную энергию…

Иллюзия разорванности, рассеченности процесса комфортна для обыденного сознания. Идея абсолютной ответственности, вытекающая из осознания цельности истории, непосильна для нас. Мы пытаемся уйти от нее, локализуя свое существование, максимально ограничивая сферу своей личной ответственности.

Но эта спасительная иллюзия лишь в кризисные периоды формировала человеческое отношение к истории во времени.

«Вечный поток» Гераклита, единый «великий год» Платона, исчисляемый тысячелетиями, вообще представление древних греков о гигантских исторических циклах, связанных с движением планет, а не с человеческой деятельностью, вполне возможно, определялись не особенностями их научного мышления, но, прежде всего, их психологическим здоровьем и духовным бесстрашием.

Христианская философия времени – единый процесс, устремленный к единой цели – Страшному суду, – недаром основывалась на принципе абсолютной ответственности, ответственности человека перед Богом.

Даже те чрезвычайно длительные эпохи, на которые делили исторический процесс мыслители-ересиархи вроде Иоахима Флорского, создавшего свою систему человеческой истории, были отражением божественного замысла, плана, а не результатом смены общественных формаций или земных владык.

Людям нового времени с их развитым абстрактным мышлением чрезвычайно вредит фетишизация исторического процесса как процесса самодовлеющего и самодостаточного. При этом теряется представление о реальной фактуре процесса – бесчисленном множестве человеческих воль, реализуемых в поступках.

Слишком часто наше восприятие истории совпадает с ньютоновским представлением о пространстве-времени. «Абсолютное пространство по самой своей сущности, безотносительно к чему бы то ни было внешнему, остается всегда одинаковым и неподвижным». И далее: «Абсолютное, истинное, математическое время само по себе и по самой своей сущности без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью». Совершенно так же обыденное сознание воспринимает исторический процесс вне его человеческого содержания.

Эйнштейн так определил суть этого аспекта ньютоновского мировосприятия: «Идея независимого существования пространства и времени может быть выражена следующим образом: “Если бы материя исчезла, то осталось бы только пространство и время (своего рода сцена, на которой разыгрываются физические явления)”». Эйнштейн обладал удивительной способностью конкретного, пластичного выражения самых общих идей.

Я понимаю условность и некоторую некорректность этих сопоставлений, но мне важна их наглядность.

Точно начерченную Эйнштейном картину можно подкрепить вариантом известного изречения: «История – театр, люди в ней – актеры».

Актеры приходят и уходят, театральное здание – исторический процесс – остается…

Это опасное заблуждение.

Осознание того, что история – это люди и ничто больше, ведет к осознанию живого единства процесса. Нет никакого исторического процесса, абстрагированного от поступков конкретных людей, процесса, которой можно теоретически моделировать. Нет никакой исторической необходимости вне реализации конкретных человеческих воль.

Осознание же этих простых постулатов ведет в свою очередь к принятию идеи абсолютной ответственности индивидуума перед человеческой общностью, психологическому соотнесению собственного интереса с интересом общим ( 2).

Нести в полной мере бремя абсолютной ответственности столь же невозможно, как и неукоснительно соблюдать десять заповедей. Это – удел святых.

Но важно – осознать. Это тоже достаточно тяжко. Но не здесь ли путь к преодолению трехсотлетнего кризиса? Не этот ли путь тщетно звали нас здоровые гении русской культуры – Пушкин и Толстой, мудрецы и страдальцы Серебряного века?

В 1960 году двадцатилетний Иосиф Бродский написал стихи не только необыкновенной энергии, но и высокой философической значимости:

 

…Разбегаемся все. Только смерть нас одна

собирает.

Значит, нету разлук.

Существует громадная встреча.

Значит, кто-то нас вдруг

в темноте обнимает за плечи,

и полны темноты,

и полны темноты и покоя,

мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.

 

Смерть здесь – как ни парадоксально это звучит – прорыв в вечное существование, неподвластное низменному распаду.

Но когда же нас начнет собирать жизнь?

Когда же мы сумеем собрать жизнь в своем сознании как процесс единый и этический родной для всех?

1987-1990-200


                                                           ПРИМЕЧАНИЯ

(1) Оболенский В.А. Моя жизнь. Мои современники. Париж, 1988. С. 178.

(2) То, чего так недостает в сегодняшней России. (1990).