Пушкинский Дом, конференция 25-27 октября 1999 г. : «О русском символизме»

25 октября, утреннее заседание

 

Ведущий:Следующий доклад профессора из Даремского Университета Аврил Пайман, Великобритания: «Религиозно-философские собрания начала века и их значение для российских исследователей столетие спустя».

 

А. Пайман: Я буду говорить о попытке интеллигенции войти в контакт с православной церковью в начале века. Я занимаюсь этой темой со времен аспирантуры, когда просмотрела множество церковных журналов в связи с Религиозно-Философскими Собраниями, это были: Богословский Вестник, Душеполезное Чтение, Миссионерское Обозрение, Православный Вестник, Труды Киевской Духовной Академии, Церковный Вестник СПб, Вера и Церковь. Там очень много интересного по поводу того, что писалось в Новом Пути и что говорилось на Собраниях. Сейчас у меня возобновился интерес к этой теме в связи с публикацией письма Василия Скворцова – Мережковскому. Письмо рассказывает об интервью с Победоносцевым по поводу разрешения Религиозно-философских собраний, и к нему прилагался проект Собраний, который был тут же неофициально одобрен. Проект, очевидно, был разработан сообща Скворцовым с Мережковскими и носит множество исправлений их рукой.

Естественно, публикацию я читать не буду, это было бы очень скучно, но письмо я потом прочту. Скорее, мне хотелось просто говорить по поводу, даже не очень академически, и не только на основе своих старых работ по первоисточникам, но на основе множества новых публикаций, которые вышли здесь в России за последнее десятилетие, начиная с публикации переписки Зинаиды Гиппиус с П.П. Перцовым в Русской литературе в 1991 году. Очень много я пользовалась в работе над публикацией серией «Pro et Contra», издающейся РХГИ в Петербурге, их же изданием двухтомника о Розанове с прекрасными аннотациями, и многотомным изданием Розанова же «Республикой»*.

Тогда, чтобы вернуться ко времени основания Религиозно-философских собраний, Гиппиус говорила о «железном занавесе», разделяющим Невский проспект у Николаевского вокзала, за которым – Духовная академия, «терра инкогнита» для интеллигенции. Более того, когда закрыли собрания, она боялась, что «занавес» опять опустится между европеизированной интеллигенцией и церковной общественностью, а справедливо надеялась на Новый Путь как на возможность продолжить общение. Эта же надежда удерживала ее от соблазна вызвать официальный запрет журналу; соблазн очень реальный, так как «погибнуть со славою» считалось, вообще, в то время хорошей рекламой.

Особую ответственность она почувствовала за сотрудников журнала, которые перешли к ним из Духовной академии и писали под псевдонимами. Об этом времени Маковский вспоминал в 1957 году: «Я вовсе не приписываю взбудораженность начала века одним символистам. Можно думать, что из каких-то глубин забили ключи и оросили плодотворную землю, всходы её до сих пор питают нас». На самом деле, в русском рассеянии расцветали не только русская философия, но и пастырская деятельность Церкви. Вспоминаются такие имена как мать Мария, Ельчанинов, митрополит Антоний Сурожский, отец Сергий Булгаков, Карташов и др.

Там «железный занавес» как будто перестал существовать. При всей отчаянной бедности и при всех политических распрях, ведущих вплоть до раскола, Русская Церковь за пределами России все же эмансипировала от культурного и бытового двоемирия, и в этом смысле она существовала в каком-то идеальном, очищенном, чуть ли не стерильном пространстве. В этой атмосфере она разгорелась таким ярким духовным пламенем, что не только примирила русских разных культур (а быта не было там никакого), но и притянуло инославных, вроде меня. Здесь же, в России при Советской власти, осталось обособление духовенства, за редкими исключениями, или даже усугубилось из-за изоляции верующих, преследования их, и запрета на общественную деятельность. Больше всего это сказалось на детях священников, которые жили в таком сопротивлении окружающей среде, что это укоренилось в психике и до сих пор. На этом фоне возобновляется двоемирие. Интеллектуальные пастыри на расхвате. Православной интеллигенции нелегко среди тех новых православных из мирян, кто ищет скорее национального, чем религиозного самоопределения. Из христианского Института здесь и Православного Университета в Москве мало студентов переходят в Духовную академию, и наоборот. Молодежь боится и не понимает аскетизма Церкви.

Главную проблему – интеллигенции и церкви – проблему, которая мне всю жизнь кажется важнейшей, я хочу поставить в человеческом плане, на основе труднейшего случая Скворцова Василия Михайловича, чиновника особых поручений при Победоносцеве, т.е. фигуры для либеральной интеллигенции одиозной, но, как писал Розанов, «русского человека». «Конечно, русский человек не только Скворцов, – писал он, – но он и Скворцов». На примере отношений Скворцова с «новопутейцами» можно видеть насколько трудны были первые шаги к поднятию «занавеса»; и можно так же видеть с какой простой человеческой доброжелательностью, даже доверчивостью, была встречена инициатива Мережковских со стороны Церкви, и в частности со стороны отнюдь не просвещенно-либерального Скворцова. Розанов, в разговорах со Скворцовым, называл это «христианским методом» (то есть доверчивость и доброжелательность), и настаивал при этом на слове метод. Для тех, кто базируется на воспоминаниях Гиппиус, Бенуа или Маковского, Скворцов предстает «мужичком с хитрецой», «не без добродушия», которого надо было немного одурачить, чтобы обратить «в пользу дела». Сами посудите, так ли звучит его письмо. Сейчас прочту**:

           

Василий Михайлович Скворцов

Чиновник особых поручений

при Обер-Прокуроре Св. Синода

Редактор-издатель

Жур. «Миссионерское Обозрение»                                                    

 

12. 11. 1901 г.

 

Искренноуважаемый Дмитрий Сергеевич!

Вчера вечером я отправил при своем письме г. Обер-Прокурору Св. Синода выработанные на совещаниях наших пункты и соображения об устроении религиозно-философских собраний.

Сейчас вернулся с доклада и спешу поделиться результатами по делу, которое так близко Вашему сердцу, и нашим общим «ближним во Христе».   

Константин Петрович начал свой отзыв так: прочитал я вашу записку… Что ж, дело хорошее… Только вот Петербург не город Клин а столица… Там люди простые, с ними столковаться легче, а здесь ведь могут налезть и такие, что сразу же «опакостят» хорошее дело. Сейчас пойдет огласка по газетам, наговорят такого сумбуру, что ни вы не разберетесь сами, ни с Вами не разберемся… Вот чего надо опасаться… Поэтому нужно не «проводить и не тащить» в собрания, а лишь допускать тех, кто сам просится и «действительно жаждет», иначе дальше «логоматии» не пойдете… Боитесь, говорите, формализма, а сами понаписали сколько параграфов. По моему никаких «конституций» здесь не надо, я ничего против таких собраний иметь не могу, а Митрополиту нужно доложить, чтобы он благословил участвовать вот этих духовных лиц (Еп. Сергия и др.). Вот и все. Собираться, по моему, на первое время, лучше в частной квартире… Вот тут сказано – духовная и светская литература взаимно не читаются: это не верно - светские люди духовную литературу, это так, действительно не читают, а наши духовные светской только упиваются – у любого иерея найдется «Нива», а не найдется духовного журнала и новой книжки… И т.д. в том же роде. Я по всяким его возражениям давал нужные пояснения и в общем ответ нужно считать не только благоприятным, но и утвердительным и благожелательным. Удивительно, по некоторым вопросам он говорил точными словами наших скептиков, как будто он был среди нас. Такая сила прозрения ума безусловно-великого человека нашего времени. На мои слова не угодно-ли ему, чтобы кто-либо из членов-учредителей лично явился, – он говорит: что ж, очень рад, только надо время свободное выбрать, – страшно эти дни заняты.

Выражение «председательствующие» критиковал, – высказывая в том смысле, что Еп. Сергий по самому положению д. быть председатель. А потому, не следует подчеркивать среди равных «наибольших». Выходит, что на собраниях удобно нам всякий раз выбирать по характеру и содержанию предмета руководителя в помощь Еп. Сергию. Но это между прочим. Нам важен Валентин Александрович, как свободный человек, могущий быть душою дела и оставить «эту конституцию» нетронутою.

Сегодня буду у Владыки Митрополита. Теперь уж с ним легко говорить и договориться. Вот вам и «кокарда», которая так не нравилась о. Петрову, – её и нет.

Записку Кон. Петр. передал при мне Владимиру Карловичу Саблеру, который просил зайти к нему в 3 часа. Сейчас пойду.

Привет супруге.

Крепко жму Вашу руку.

Ваш душевнопреданный

В.Скворцов.

P.S. По прочтении не перешлете – ли эту весточку дорогому Василию Васильевичу. Писать отдельно некогда.

 

Такое письмо!

На первом же Религиозно-философском собрании Скворцов объяснил, что он, будучи сыном священника, мало знает интеллигенцию и надеется с ней познакомиться лучше впоследствии. Он тут же прочел без комментария письмо, подписанное «окончивший СПб. Университет А.М.Д.». Гиппиус вспоминала, что его дразнили литературными подписями из книг, которые он едва ли читал. Это письмо Скворцов опубликовал в своем Миссионерском Обозрении. Оно ясно указывает на то, чего интеллигенция не желает видеть то, что ей в Церкви не нравится: «нетерпимость, умственная робость, а главное, союз во всем с физическими силами государства – вот те камни преткновения, которые вам надо убрать с пути, ведущем к нам». Значит, разговаривали всё же откровенно. В Новом Пути такие слова могли не удивить, а в консервативном церковном журнале типа Миссионерское Обозрение они поражают неслыханной смелостью.

Я могла бы продолжать о дружеских отношениях Скворцова с Розановым и Тернавцевым, а так же о разных его столкновениях на Религиозно-философских собраниях с тем же Розановым и с Мережковским, особенно по вопросу о свободе совести, но время моего доклада истекает. Следовало бы, разве, обратить внимание на то, что поводом к закрытию Собраний была розановская публикация «В своем углу» в Новом Пути писем к нему именно духовного лица, т.е. о Александра Успенского, и что скандал по этому поводу был поднят не церковной, а светской прессой: статьей М.О. Меньшикова в Новом Времени и статьей Л.А. Лухамановой в Заре. Возможно, что название статьи Лухамановой «Кто им дал право?» потревожил самого Победоносцева, который неофициально это право и дал, тем более, что сам император Николай II возмутился участием Церкви в обсуждении религиозных вопросов в светской печати. Во всяком случае, запрет исходил от Синода (т.е. от светской власти), и Гиппиус писала Перцову в разгар кризиса, что исключительно доброе и понимающее отношение к «новопутейцам» встречено было со стороны Церкви. Митрополит Антоний активно хлопотал за возобновление собраний.

Поэтому я хочу закончить доклад конкретным и вполне академическим пожеланием. Я уверена, что Религиозно-философские собрания надо изучать не только по светским, но и по церковным архивам и источникам: кто как относился к инициативе мирян в это время; какие вопросы, поставленные Собраниями, повлияли на предложения реформ, предоставленные Победоносцеву епископам в 1905 году; и даже интересно знать, как церковные деятели воспринимали интеллигенцию. Гиппиус оставила изумительную картину отношения к ним (особенно по первому впечатлению) интеллигенции.

Едва ли я сама этим займусь. Не успеть. Я уверена, однако, что по изучению контактов между интеллигенцией и Церковью в начале века весьма благотворно было бы сотрудничество между духовными и светскими институтами; и что такое сотрудничество, хоть в какой-то мере продолжило бы дело самих Собраний.      

 

 

Запись и расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой

 

 * Замечательно интересна книга «Взыскующие града» В.И. Кейдана (Москва, Школа «Языки русской культуры», 1977). Не упомянула в своем выступлении об этой книге на конференции, очевидно по рассеянности, а надо бы.

 ** Письмо В.М. Скворцова – Д.С. Мережковскому. ОР РГАЛИ РАН. Ф. 327. Оп. 2. Ед.хр. 14.

 

Полную версию публикации см. в журнале: Вестник РХГА. – Том 7. Вып. 2. – СПб.: Изд-во РХГА, 2006. – Сс. 111 – 118.