Встреча с Александром Николаевичем Сокуровым в СПбГУ, на факультете филологии и искусств, 21 апреля 2011 года

Стенограмма приводится в сокращении


См. также встречу с А.Н. Сокуровым в СПбГУ, на философском факультете, 29 апреля 2005 года


Ведущие:

Людмила Алексеевна Вербицкая - декан факультета филологии и искусств СПбГУ

Георгий Павлович Медведев – исполнительный директор и ведущий заседаний дискуссионного клуба «Современность сквозь призму литературы», сотрудник кафедры истории русской литературы СПбГУ

                                                   

Л.А. Вербицкая: Для меня большая честь, что именно сегодняшнее заседание Дискуссионного Клуба мне поручено открыть как декану филологического факультета, (А.Н. Сокурову), потому что давно мечтала о встрече с вами.

Время от времени мы встречаемся с вами и знаем, что это всегда бывает очень интересно. Дискуссионный Клуб действует уже в течение девяти лет. К сожалению, последняя встреча была, насколько я знаю, только в прошлом году. Мы надеемся, что теперь жизнь Клуба будет более активна. Общее название мне кажется очень интересным – «Современное искусство сквозь призму литературы», а тема сегодняшней дискуссии – «Искусство ЛИ кино?» Георгий Павлович, я просила бы вас, как человека, который уже в течение многих лет координирует и курирует работу этого Клуба, начать, а дальше мы уже попросим Александра Николаевича.

Г.П. Медведев: Сегодня я очень рад, что мы встречаемся с человеком, который думает и говорит сам, а не повторяет только то, что он слышит по телевизору и препарируют. Не буду произносить слов, что мне «особенно» приятно, потому все гости, которые были у нас в Клубе, они в известном смысле «особенные». Но особенно хочу поблагодарить Александра Николаевича за то, что несмотря на свой чрезвычайно плотный график работы, и несмотря на то, что наша встреча переносилась неоднократно, всё же Александр Николаевич нашел время, чтобы с нами встретиться и поговорить.

Что еще хотелось бы сказать. Я уже сказал в объявлении, что на следующем Клубе у нас в гостях будет Жоржа Нива с беседой о Солженицыне, потому что он делает сейчас в Москве выставку ему посвященную. В свое время мне так и не удалось пригласить сюда Александра Исаевича, хотя я делал такие попытки. Думаю, всем будет интересно. А вот нашему сегодняшнему гостю, Александру Николаевичу, даже посчастливилось задокументировать свои очень глубокие и содержательные беседы с Александром Исаевичем, чему я, в общем, завидую белой завистью. Немножко вначале скажу несколько слов от себя, потому что понимаю, о том, чего не скажешь вначале, потом уже времени не будет.

Я хотел сказать, что Александр Николаевич относится к тем людям, которые как бы помогают заполнить звенящую пустоту окружающего нас мира, они пытаются внести в него смысл, который не всегда мы видим. Честно говоря, я не очень внимательно слежу за кинематографическим творчеством Александра Николаевича, но когда готовился к этой встрече, посмотрел записи как выступает Александр Николаевич. Надо сказать, мне ближе словесный род искусства. Я был глубоко потрясен, насколько бесстрашно и честно по отношению к себе всегда выступает Александр Николаевич. Мне вдвойне захотелось поговорить с ним в нашем Дискуссионном Клубе. Мне бы хотелось, чтобы мы говорили в рамках или в направлении, сформулированном в названии. Первый вопрос я желал бы задать сам. А вот вопросы, которые касаются глубинных вещей, например, о смысле жизни, это может быть лучше ставить на потом, тем более что…

А.Н. Сокуров: Я ответа на это не знаю.

Г.П. Медведев: Я и говорю! К тому же люди любят получить готовый рецепт, а надо каждому самому искать этот самый смысл. Первый вопрос вот какого порядка. Когда-то давно, когда Александр Николаевич был еще подающим большие надежды режиссером, был у нас такой замечательный кинотеатр «Баррикада», которого теперь нету, на Невском проспекте. И был я на представлении фильма Александра Николаевича «Скорбное бесчувствие», тогда, по молодости лет, еще ходил в кино. Александр Николаевич произнес тогда такие слова, я потом над этим много-много думал – о том, что он «не уверен в том, что кино является искусством». У меня с тех пор тоже появились сильные сомнения в этом. Мне хотелось бы все-таки узнать, спустя почти 25-30, я не помню, сколько прошло, много уже лет, когда вся жизнь оказалась посвящена все-таки работе в кино, что вы думает на эту тему? Если можно.

А.Н. Сокуров: В России, где такая пространная и такая замотивированная и укорененная культура, гуманитарная культура, петь гимны кинематографу конечно наивно. Я никогда не считал кино ни большим искусством, я никогда не считал кино каким-то основанием для национального развития или для вообще развития человека, как никогда не считал визуальные формы культуры или искусства свободными или имеющими право оказывать влияние такое на людей, как сейчас это происходит. Для меня всегда был и остается незыблемым приоритет литературы, всех её жанров, всех форм возможных. И пока у меня не было повода и провокативной возможности пересматривать эту позицию. Я действительно считаю, что кинематограф это такой подросток, акселерат, который в силу своей энергетичности и отсутствия у него моральных традиций укорененных, и в силу большой генетической проблемы, которая есть у кинематографа, как мне кажется. Он не может пока быть основанием для надежд и для опоры нашей какой-то гуманитарной. Хотя бы потому, что кинематограф породил телевидение и всю вот эту визуальную агрессию. Как мне кажется, люди с этим соблазном не справились, соблазном вот этой визуальности и этой энергетики, которая есть в визуальности. Потому что визуальные искусства самые активные сегодня это электрические искусства всё, они все на электричестве, они все на электронном таком промежуточном таком, как бы с поддержкой электрического поля, скажем так. А объем авторства, исконного авторства, объем свободы и возможности реализации воли авторской в визуальных искусствах конечно несопоставимо меньше, чем в литературе. Что бы ни говорили кинорежиссеры, а иногда и театральные режиссеры, но конечно этой свободы, авторской независимости, как от технологии, как от инструмента, так и от социальной среды и экономического фактора, этой независимости конечно нет. Я как кинорежиссер все время испытываю вот это чрезвычайно неприятное для меня давление вот этих всех факторов. Можно наверно также сказать, что мотивация для сдержанной очень характеристики или сдержанной оценки роли или места кино как визуального искусства – не искусства, а первой визуальной культуры – также содержится в том, что гносеология сомнительная, персонажи сомнительные и сами составляющие части кинематографа. Мне приходилось об этом говорить много раз, просто неудобно повторять, но видимо необходимо это сделать. Они также не являются собственно кинематографическим открытием и собственностью кино. Кинематограф у драматургии взял что-то, что ему нужно. У музыки – большой, программной музыки – симфонизм и всё, что с этим связано. Из философии, из литературы мы знаем, что взял. Что он взял из живописи, мы знаем. Что кино смогло утащить, силой взять у фотографии, мы это знаем.

И в общем, если так всё это суммировать и смотреть внимательно на это, то конечно оказывается, что может быть единственное, что если чисто кинематографическим каким-то фактором, который или выделяет или отделяет кино от какой-то другой культуры это является конечно фактор времени. Вот это действие фактора времени, которое существует внутри кинематографа, оно, пожалуй, отделяет кино от всех остальных или выделяет кино от всех остальных видов культуры. И, кроме того, конечно кинематограф является очень волевой культурой, принципиально волевой и довлеющий в этом своем качестве. Говоря современным языком, тоталитарной культуры. Потому что, приходя в кинотеатр, вы не можете быть свободными. Режиссера за вас, не спросив вас, выбрал актеров. Он не спросил вас, в какую сторону развивать сюжет, он не спросил вас, может он быть деликатным или он будет агрессивным. Он не назвал и не определил свои границы своей воли или дозволенности. Он ничего не спросил. Он не спросил вас, хотите вы слушать эту музыку в такой аранжировке и с такими инструментами или нет. Он не спросил вас, а что делать с обращением, с элементами речи его, т.е. я о монтаже говорю, он тоже вас не спросил. И режиссеру, в общем, все равно. Его интересует в силу целого ряда обстоятельств, в первую очередь потому, что это не совершенная культура, его интересует только способность или возможность своя собственная реализовать тот замысел, который он может, в тех условиях в каких он может это сделать. И зритель, пришедший в зал, начинает мучиться, начинаются мучения. Мы конечно испытываем мучения, когда оказываемся в драматическом театре. Я всегда мучаюсь, когда в современном театре драматическом бываю. Мне всё время кажется, что и на сцене актеры мучаются, и мы в зале испытаем мучения всё время, мы просто мучаемся и истязаем друг друга. Одни – своим терпением, другие – своим желанием предъявить нам, убедить нас, зажечь нас, разогреть нас. Может быть даже и запомниться, и так далее. Поэтому вот эта принципиальная несвобода самого вот этого вот акта кинематографического, художественного, она вызывает большие сомнения. И, кроме того, чтобы посмотреть кинематографическое произведение, вам же нужно не много ни мало включить, вы не можете просто так взять и посмотреть. Вы это не в состоянии, вам нужно включить какой-то прибор.

И еще одна проблема, а может нет, это то, что автор навязывает вам единицу времени. И что ж тогда получается? Мы с вами приходим в кинотеатр или дома начинаем смотреть кинематографическое произведение, художественные достоинства которого вам не известны никогда, будь то известный режиссер или режиссер начинающий, мы с вами никогда не знаем, что мы с вами видим и каковы достоинства этого произведения. А мы с вами посмотрели полтора или два часа фильма. Эти полтора или два часа фильма мы из своей жизни вычеркнули, это наша плата за кинематограф. Не 100-150 рублей или сколько-то больше рублей, а мы платим за кино самую большую цену, какую только можно на свете и в своей жизни заплатить – течением времени нашей собственной жизни. И когда подумаешь, какова цена вот этой штучки, этой придуманной некоторое время назад штуки такой, то немножко страшно становится. Слава Богу, подавляющее число режиссеров не задумываются об этом, их сотни тысяч, они не задумываться об этом, только редко кто из числа режиссеров задумываются об этом, о той цене. А цена-то, как мы видим, серьезная.

И последнее, что я хочу сказать – это то, что когда мы размышляем о том, что такое кинематограф и мы понимаем, что это визуальная культура, то мы должны понимать или размышлять о том чтó это за процесс – встреча зрителя с фильмом. Что это такое, какова глубина проникновения внутрь сознания человека, в его душу, в его ткань душевную, в первую очередь, а уже потом в духовную вот того визуального зрелища, визуального снаряда, визуальной мины этой, которую забрасывает автор в нас. И оказывается, что действие визуального фактора, визуального впечатление кинематографической картины катастрофическое для человека. Ничто не может изменить основу, вымыть изнутри человека основу его душевную, духовную с такой скоростью, с таким необратимым эффектом или результатом как кино или визуальное искусство. Целое поколение меняется принципиально под воздействием мирового фактора визуального, или еще называют это кино. Или я так склонен это называть визуальным товаром, потому что для меня, без всякого сомнения, был период, когда мы могли сказать, что кинематограф это культура, у которой есть тенденция к переходу в фазу искусства. А сегодня мы уже можем сказать, что эта тенденция перехода культуры кино в искусство кино резко остановлено или приостановлено, в зависимости от того, оптимист вы или пессимист. И конечно тенденция перехода культуры кино в визуальный товар она определилась и на сегодняшний день она превалирует во всем мире. И чем более демократична страна, чем более развита в этой стране коммуникативность с помощью современных средств, тем большей воли, большей свободы, большей энергии, и более разнуздан кинематограф в этих странах и среди этих народов. Я имею в виду Штаты конечно, Старый Свет конечно, ну и в меньшей степени Латинская Америка, Африка, и так далее. Азия после, конечно, Соединенных Штатов. Вот это гораздо более серьезное, а может быть и более общее размышление на эту тему. Но очень важное, на мой взгляд.

Потому что гуманитарный мир проиграл кинематографу. Когда он позволил не только породить телевидение в том виде, в котором оно существует, но и разрешил развитие, неограниченное развитие телевидения, облегчив доставку в прихожую, в библиотеку, домой, в спальню домой, куда угодно, вот этого визуального товара – вот здесь конечно мы очень серьезно проиграли. И как мне кажется все, на мой взгляд, может я ошибаюсь, все проблемы современные гуманитарные – и проблемы столкновения мусульманского и христианского мира – это следствие агрессивного, разрушительного вот этого визуального фактора. Когда с помощью спутников, с помощью огромной сети кинотеатров и распространения простых носителей Старый Свет или вот эта вот западная цивилизация оказывает сокрушительное, разрушительное влияние на мусульманский мир. Сокрушительное влияние. И все робкие, скромные, тихие просьбы кого-то из мусульманского мира остановить эту агрессию и как-то взять себя в руки, они конечно не слышны, на них нет реакции, и политики любого уровня даже отказываются говорить на эту тему. Они отказываются говорить на эту тему, потому что западный мир он стер гуманитарные и духовные традиции, или стирает стремительно, может быть так. И конечно в этой связи столкновение, как мне кажется, мусульманского и христианского начала неизбежно, если политики вдруг не станут умнее и вдруг не станут думать для чего, собственно говоря, их люди выбирают и для чего они существуют. К сожалению, наших голосов недостаточно или они не раздаются совсем. А они, как мне кажется, у них окна их жилища в другую сторону, совсем в другую сторону. Вот, пожалуй, как бы я ответил на этот вопрос.

Может быть я не прав в чем-то и вы конечно вправе возразить мне, но я говорю об этом, всё время об этом думаю, и сам в той или иной степени владею этим инструментом и понимаю, что малейшего движения моего, моей воли – фильм может оказаться в другой стороне. Он может оказывать совершено другое воздействие, откроются совершено другие сюжетные каналы и окажется, что и об этом можно говорить и об этом. Но на самом деле для режиссера, как мне кажется, если взять за единицу какую-то десять пунктов каких-то, традиция это Десять заповедей. Так вот в восьми случаях из десяти режиссеру задают такой вопрос. Ему скажут: в восьми случаев из десяти ты не имеешь право это делать и только в двух случаях ты имеешь на это право. Но как на режиссерских факультетах, так же как на факультетах журналистики никто об этом практически не говорит. Первое такое, в моем представлении, лекция на факультете журналистики должна быть: «Ребята, вот этого, этого, этого делать ни в коем случае нельзя в жизни! Ни при каких обстоятельствах! Только вот это можно делать, один вам коридор остается. А всё остальное – там закрытые двери. Не надо, не надо. Надо заслужить особое гуманитарное право пройти особый какой-то страдательный путь, чтобы получить право как-то говорить». Но этот принцип не соблюдается, об этом нынче не говорят.


Л.А. Вербицкая: Александр Николаевич, можно один вопрос. А можно было бы не допустить этого в свое время? Были же люди, понимающие последствия. А разве можно было каким-то образом повлиять на этот процесс, не выпустить…?




А.Н. Сокуров: Нет, можно было, если бы с самого начала было бы понимание, что эти гуманитарные позиции они являются самыми главными в жизни. Также как сегодня повышение ВВП совершенно не имеет никакого значения для нашей жизни на самом деле. Существование, жизнь государства… Государство нам необходимо только для того, чтобы сохранять человеческий облик народа, оживлять этот облик человеческий, делать его более разнообразным, как в политическом смысле, в национальном смысле, в каком-то, если угодно, филологическом смысле, что принципиально важно для всех для нас. Но видите, с самого начала всё это пошло по-другому. Но ведь есть еще как бы оправдательное для некоторых обстоятельство, насколько я пониманию – само очень быстрое, стремительное развитие кино как явление. Слишком быстро. Если бы кинематограф родился – мне тоже приходилось это говорить – не в Европе, а в Азии, то абсолютно другая судьба была бы у этого вида культуры, и конечно это было бы искусством. Но, к сожалению, кинематограф родился во Франции, в центре Европы, в момент, когда такой больше сад, всё расцветало с энергетикой модерна как стиль всего, как стиль воровства в том числе. Такая форма эстетического воровства, заимствования, взять без спроса, стащить, приукрасить, исказить, ну вот какие только можно использовать такие термины. Кинематограф развивался неуправляемо, и французы сразу привели его в одном место, потом в публичный дом привели кино, потом еще, еще. Очень быстро кино стало фактором развлечения и фактором полупорнографическим. И в первую очередь кино стало повторять миф о женщинах, стало разрушить какую-то аскетичность и классическую стать женского образа. И всё, шаг за шагом. По всей вероятности игрушка не по возрасту и не по уровню сознания была. Как бывает, когда оружие рано давать людям, физическое оружие, также как очень рано бывает какие-то мысли передавать людьми, мы это хорошо знаем. Очень рано. Нацизм – подарок слишком ранний для человечества, не нашлось противодействия мощного, сильного, равнозначного по эффекту и по глубине, по глубине корней. Потому что мы знаем, что нацизм это колоссальные корни глубокие. И чтобы вот эти корни выкорчевать до конца, нужно было, чтобы была мощная, мотивированная и активная сила противодействия. Этого не произошло, люди были не в состоянии. Собственно сами люди не в состоянии противодействовать этому. Но система ограничений, сторонником которых я являюсь, и кинематографа и телевидения, она абсолютно необходима.

Г.П. Медведев: Я понял, что правильно хотел с вами побеседовать, потому что то, о чем говорит Александр Николаевич настолько близко моим размышлениям…

А.Н. Сокуров: А может это плохо?

Г.П. Медведев: Вы пессимист, я вижу, что мы с вами пессимисты.

А.Н. Сокуров: Нет, я не пессимист, нет.

Г.П. Медведев: Ну, иногда я тоже оптимист.

А.Н. Сокуров: Я нет.

Г.П. Медведев: Просто Александр Николаевич нарисовал, может, гораздо более апокалипсическую картину, чем я ожидал.

А.Н. Сокуров: Нет, если мы с вами говорим о корнях и роемся в земле, то земля иногда и пахнет плохо и выглядит не очень хорошо.

Г.П. Медведев: Но…

А.Н. Сокуров: Но при этом …

Г.П. Медведев: Я рискну задать еще один вопрос, а потом уже, что называется, передам микрофон в зал. Обычно мы говорим здесь «в прямом эфире», что называется, а не через записки. Прежде чем передать микрофон в зал, хочу сказать, что иногда люди задают такие вопросы, на которые можно отвечать только в режиме таинства исповеди, а не публичное это дело, хоть сегодня и Великий четверг. Я призываю задавать взвешенные вопросы. У меня вопрос немножко длинный. Перед предыдущей встречей я читал Чехова и думал, о чем мы с вами будем говорить. А читал «Дом с мезонином» Чехова, я знаю, что вам тоже близкий писатель, хотя, по-моему, писатель страшный. Почитаешь его, почитаешь, а потом вместе с Владимиром Ильичем хочется крикнуть «а вся Россия палата номер шесть», или что-нибудь в этом роде. Но это касается не только России. Так вот, я там вычитал вот такую цитату.

А.Н. Сокуров: У Чехова?

Г.П. Медведев: У Чехова. Я, во-первых, понял, что всю жизнь неправильно понимал Чехова, и «Дом с мезонином» это не просто сентиментальная любовная история, там много размышлений. В частности, главный герой говорит, размышляя: «Человек по-прежнему остается самым хищным и самым нечистоплотным животным, и все клонится к тому, чтобы человечество в своем большинстве выродилось и утеряло навсегда всякую жизнеспособность. При таких условиях жизнь художника не имеет смысла, и чем он талантливее, тем страннее и непонятнее его роль, так как на поверку выходит, что работает он для забавы хищного нечистоплотного животного, поддерживая существующий порядок». Извините за такую цитату. Я думаю, в мрачные минуты, вероятно, размышления такого рода Вам тоже приходили в голову.

А.Н. Сокуров: Никогда!

Г.П. Медведев: Хорошо, вот это уже дискуссия.

А.Н. Сокуров: Нет, это не дискуссия. Никогда. Потому что художественный текст он допускает любые крайности, любую разбалансировку, скажем так, положения, состояния. Но мы понимаем, что животное состояние оно очень важное для человека. Мы понимаем, оно важное, и конечно в первую очередь этим таким страшным, тяжелым бременем и сигналом вот такого существования является конечно сексуальность для человека. Она разрушает человека, она создает дисбалансы, она создает дисбалансы периодов жизни людей, она как бы рождает неуверенность и утилитарна очень по сути своей природной. Но при этом мы понимаем, что люди преодолели по своей истории жизни, истории развития цивилизации первопричину потребности в этом, и в состоянии удовлетворять эти свои прекрасные чувства в соответствии со своими желаниями, а не с сигналом природных каких-то таких рефлексий.

Но, в общем, в конечном итоге то, о чем идет речь здесь и сейчас это скорее речь идет о народе, а не отдельно взятых людях. Потому что самое страшное, когда эти животные признаки они просыпаются в большом числе людей. И подвержены этой животной инфекции не отдельно взятый человек, а национальные или социальные группы. Именно в большой национальной социальной группе возникает вот это животное абсолютно зверское состояние и настроение. А это соответственно происходит, когда, как мы с вами понимаем, когда нет баланса культуры, как то, что мы наблюдаем в России сегодня. Недавно мы говорили об этом на Педагогическом Форуме (1). Что очень важно для государства, для общества – постоянно поднимать планку среднего уровня культуры. Одним способом или другим способом, а иногда даже не знаю каким. Коммунисты эту планку, сами не зная того не желая, по-моему, они подняли очень высоко. Никогда она так высоко в истории русского общества как такового не существовала, для всего народа я имею виду. И может быть и в мире мало, где это было, когда миллионы людей или сотни тысяч или многие миллионы людей позволяли себе и были на этом уровне, или их самочувствование было такое. За счет развития, очень стабильного развития образования предсказуемого, за счет колоссального вложения государства в искусство, в культуру, в народное искусство, это миллиардные были вложения советского государства. Тоталитарного замечу, за счет приобщения огромного числа людей к очень высоким культурным образцам. Мы же, в общем-то, народ, выросший на переводчиках. Наши выдающиеся филологи они держали вот эту планку, переводя самое лучшее, что есть на свете. Самое лучшее, что было, самое такое сложное, самое художественное, самое замотивированное, всё, что было главным в искусстве, в литературе всё было доступно нам. И если вот ставить памятник, например, вот здесь на территории университета, я бы поставил памятник филологам, русским переводчикам, которые держали нас, несмотря на вот эти страшные тяжелые времена. Вот так схватили нас и не давали нам в пучину эту пасть. С каким волнением и желанием мы ждали каждый новый номер «Иностранной литературы», «Дружбы народов», «Нового мира», и так далее. Такими огромными тиражами это расходилось неформально. Я сам сын военного и всё свое школьное детство провел в венных городках среди военных семей и я знаю, что там на военный городок нам приходилась одна подписка «Нового мира», одна подписка «Иностранной литературы», одна подписка «Дружбы народов». И мы вот так вот семьями передавали друг другу.

Л.А. Вербицкая: Потом переплетали.

А.Н. Сокуров: Да, и переплетали. И известное издание, которое, по-моему, 10 миллионов, по-моему, был тираж «Роман-газеты», где публиковались самые все большие вещи, произведения, в том числе на русском языке рожденные. Если я не ошибаюсь, и Солженицын одно из первых изданий было в «Роман-газете», это был тираж 10 миллионов. Ни тогда, ни сегодня, никогда ни в одной национальной, социальной и политической группе, ни в одном государстве нигде, такого вот мощного влияния давления на общества вот этой вот стабильной, укорененный культуры, которую я называю искусство, я имею в виду литературу, никогда не было. Так вот наше сегодняшнее положение оно печально тем, что вот этот уровень он сегодня падает приблизительно, на мой взгляд, где-то к 1914 году. Я могу ошибаться, но по моим всяким приглядкам, это я сужу это по студентам, бывая иногда на приемных экзаменах и не только в России, но и на Кавказе, у меня сейчас студенты есть там. И я вижу, какой уровень ребят, которые приходят после школы в университет. Мне иногда кажется, что я во сне, когда я слушаю, как они говорят, когда я узнаю какой круг интересов у молодых людей. Мне кажется, что я во сне, но мне хочется проснуться и увидеть все по-другому. Но вот все глубинные принципиальные проблемы России, как многонационального государства и как общества, они все начинаются и развиваются именно в этом катастрофическом падении общего уровня культуры народа. Катастрофическое падение общего уровня культуры народа. И конечно за это несет ответственность руководство, за это несут ответственность все те, кто в государственной работает с так называемой идеологией, хотя, мне кажется, уже не работает. И те, кто занимается вот этой вот жизнедеятельностью электронных средств массовой информации. Потому что ответственность буквальная руководителей телеканалов, радиостанций колоссальная, и не каждый шаг этих людей управляется из Кремля, знаю я эту кухню. И не каждую минуту их деятельность просматривается и так далее. И огромный объем решений, которые принимаются руководством самых крупных и самых довлеющих на нас каналов в стране производится в результате учета каких-то клановых или личных интересов руководства каналов. Это для меня абсолютно очевидно. Не говоря уже о том, что существует абсолютно преступный принцип, простите за такое, когда вы может услышать не в прямом, а в разговоре «один на один» с руководством канала, когда говорят что «это же всё бараны, это ж быдло, что вы хотите им показывать? Вы что думаете, они это будут смотреть?»

Из зала: Тогда Чехов прав.

А.Н. Сокуров: Нет, Чехов не прав.

Г.П. Медведев: Мне бы хотелось, чтобы вы развили вот какую тему. В одном из ваших выступлений, вы говорили на тему о том, что когда появляется гений или талант большой – это во многом по запросу ожидающей его публики, ожидающего общества. Может быть и ответственность за то, что мы видим, это ведь тоже во многом ответственность не только тех, кто наверху, а всех нас. Вот вы сказали «голоса не расслышать», а по-моему они и не раздаются. Может в этом тоже проблема основная?

А.Н. Сокуров: Востребованности нет, нет веры у общества в будущее.

Ведь современное общество так построенное, а русское особенно, оно построено, очень тяжелая конструкция в этом построении, как мне кажется. Об этом мы тоже говорили вот на этом Форуме, что русский народ, российский народ существует, он накрепко связан с государством, с традицией государства. Говорят, что корни этой связи и этой приклеености, что они в какой-то нашей общинной природе изначально. В характере русских людей или в характере людей других национальностей, которые входят в эту великую страну. Но надо сказать, что перечислите любые национальности в России – везде общинное благо всегда было поощряемо. Будь то славянские группы, будь то кавказские группы, везде общинное благо оно стоит выше над личным благом. Я сейчас имею в виду миллионы людей, сотни тысяч, не какую-то часть образованных людей, которые есть в каждом народе и везде эти люди есть, а в общей психологии, скажем так, в психологии огромного числа людей, которые нашу с вами жизни определяют. Не мы определяем нашу с вами жизнь, а вот эти люди, которые у нас за спиной на самом деле, они выбирают наше правительство, они определяют политическую систему, теперь уже они определяют, не мы с вами определяем. А наша задача попытаться, наверное, доступным каким-то образом публично размышлять, публично говорить, всё время находится в поле общественном, делать всё, что ты можешь, и для своего народа, общества и государства между тем тоже. И конечно не уклоняться от этой ответственности, и быть в народе, что ли, я не знаю как это сказать. Пример самый просто элементарный, вспомните, многих людей, которых нет сейчас, Машу Старовойтову вспомните, например. Быть, быть, вот надо быть, надо быть. Но мало людей среди нас, которые… Знаете, есть такая прекрасная грамматическая форма очень в английском языке The Present Continuous Tense – настоящее продолженное, очень люблю эту грамматическую форму и сожалению, что её нет в русском языке (Л.А. Вербицкая смеется). Но как это ни странно, эта форма, не став нашей грамматической формой, она обеднила нас очень, наш энергетический аппарат обеднила. Ну в первую очередь мужскую часть населения. Потому что проблемы России – это конечно проблемы мужчин русских. Это проблемы мужской части населения, проблемы отцов, которые бессмысленные в России, никому не нужны, и в общем мало… И невразумительны в своей жизни, как во влиянии на окружение свое, так и во влиянии окружение общественное в том числе. Мало людей с отцовским чувством, не только по отношению к семье, но и по отношении к государству тоже. Это фактор, такой сигнал очень серьезный.

Г.П. Медведев: Давняя традиция, «Где? укажите нам, отечества отцы…» Хотя образцы отцовства надо являть самим, конечно, а не искать где-то там. Пожалуйста!

Ольга Старовойтова: Сразу вспомнили Старовойтову, (представляется) Ольга Старовойтова. Я первый раз слушаю Вас столь пространно, и я тоже ценю литературу больше, чем кино. Но вот такая аналогия возникает. В литературе мы вспоминали и переводчиков, и, разумеется, мы имеем в виду высокую литературу. Но в литературе разве не творится то же самое? Массовая литература – это же мусор. Телевидение это конечно оружие массового поражения, т.е. это общий процесс. В этом смысле кинематограф, для меня совершенно интимное личное впечатление – когда посмотришь хороший фильм, то это ведь арт-терапия. После этого мучаешься, но даже мучения, после этого происходит некоторый почти катарсис, то, что делает психотерапевт. И если это сильный, настоящий кинематограф это так сильно, так здорово! И вообще, «Мисюсь, где ты?» Чехов заканчивает.

А.Н. Сокуров: Что я могу возразить? Литература… Можно еще сто лет замусоривать пространство литературное, понимаете, потому что нам еще и 200 лет не хватит, чтобы перечитать и постигнуть то, что создано. Так же как в музыке, понимаете. Что бы, какая бы вакханалия ни происходила в музыке, кто как её называет, так много этих великих людей подумали о будущем нашем, так много они успели создать, что мы можем не беспокоиться. И в этом смысле я спокойно к этому процессу отношусь, потому что появление литературного дарования это как звезда новая. Еще раз, подчеркиваю, потому что искусство литературы, как мне кажется, может я ошибаюсь, скорее всего, оно уже совершилось, оно состоялось. Вообще искусство состоялось уже, в искусстве не надо ничего открывать, и нового в искусстве быть не может, на мой взгляд, потому что оно существует. А новый автор вот он может быть. И конечно в литературу мало приходит людей, которые имеют опыт душевных страданий каких-то, душевного пути. Духовного, т.е. разнообразных пересечений религии, и не знаю, там, философии и всякого образования – да, таких людей наверно очень много. Но как после Второй мировой войны эти наши писатели, пришедшие оттуда… Скажем, среди мужчин это понятно, сразу можно определить парня, который служил в боевых точках. По всему – как он стакан берет, как он разговаривает с женой, как он ребенка берет, как он дерется, или как он выпивает – сразу можно увидеть, вот есть в человеке испытание сущности. Он прочувствовал, он прошел через то, что у него мерзко коленки дрожали, когда он целился в человека или нет. В который же раз, казалось бы, сколько раз он стрелял, каждый раз мерзко дрожат коленки. Или нет. И вот это дрожание в коленках или вхождение в сознание личности опыта этого испытаний – за это не надо благодарить жизнь конечно, о чем у нас спор был с Солженицыным всё время. Я считаю, что не надо за тюрьму жизнь благодарить, а Александр Исаевич благодарил, и мы с ним очень много раз просто в буквальном смысле до обиды, он даже обижался на меня, резко так выходил разговор этот.

Вопрос: Дрожь в коленках – этот опыт он действительно необходим?

А.Н. Сокуров: Нет, он не необходим, он случается.

Из зала: Я понимаю, что случается.

А.Н. Сокуров: Но он очень важен.

Из зала: Он возвращает мужчинам чувство отцовства, чувство ответственности за другую жизнь, ведь отнять её гораздо проще.

А.Н. Сокуров: Неправда! Вы были, приходилось вам бывать в этих условиях?

Из зала: Нет, я не бывал.

А.Н. Сокуров: Я бывал в этих условиях, могу сказать, что опыт этого потрясения, этого чувства окопного, это страшное чувство, и ни вам, никому не могу пожалеть. Мы сейчас с вами говорим о мужском организме, о мужской психологии и патопсихологии, или прочее. И надо нам признать это наконец-то в России, что есть отличие принципиальное мужчины и женщины. Мы очень разные и у нас мало общего, понимаете. И путь, который проходит мужчина он… Одни роды для женщины… От того чтобы муж её стал на равные с ней позиции, сколько ему нужно пережить, чтобы пережить или прочувствовать по внутреннему течению своему хотя бы одни роды, которые женщина совершает. Я уж не говорю семьи, где там два-три ребенка. Там мужчины это все дети, отцы эти, понимаете, они дети, это еще один ребенок в семье. Конечно, желательно не убивать, не надо, но мужскому организму нужно какое-то формирование, путь какой-то должен быть, надо пройти этот путь. Женщине всё дает природа, а мужчине дом нужно свой построить. Каждый мужчина строит свой дом.

Вопрос: Мне хотелось два раза возразить и один раз спросить, можно?

Г.П. Медведев: Только очень коротко.

Вопрос: Я считаю, что кино – это современное и новое искусство. Я не вижу в нем каких-то грубых, как вы сказали, отъемов или заимствований чего-то. Я вижу в нем несколько иное преломление в связи с тем, что технические условия нашей жизни и возможности сильно изменились. Литература, музыка отнимает времени гораздо больше и вероломнее, чем кино, при этом давая, возможно, в процентном соотношении гораздо меньше. Учитывая то, как люди умеют читать, они иногда просто предложения не могут прочитать, не могут изъять оттуда ту мысль, которая там есть.

А.Н. Сокуров: Потому что не читают.

Вопрос: С музыкой так вообще ситуация иная, она сейчас просто не дает возможности, если ты не хочешь слушать её, она льется отовсюду.

Г.П. Медведев: Это музыкальный шум скорее льется.

Вопрос: Не шум, там организованный звук, но он организован как-то нелепо. И я хотел спросить про будущее кино в вашем понимании. Я вижу кино совершено новым и чрезвычайно важным и гораздо более разнообразным искусством, чем предыдущие. Потому что при том, что оно взяло отовсюду, понемногу чего-то набрало, оно дает совершенно другое ощущение, оно дает с краской ощущение времени, чего не найдешь в живописи. Или, взяв от себя музыку, оно дает ощущение двойного сюжета, какой-то параллельной жизни, ты можешь переживать опять-таки такое собранное чувство, чего ты не испытаешь от других искусств. Это мое видение. И я хотел вас просить о человеке, что вы он нем думаете? (смех в зале)

А.Н. Сокуров: Ну, сначала скажу про кино, хочу сказать про кино. Вы, на мой взгляд, немного заблуждаетесь, и вы принимаете официанта за хозяина дома. Потому что кинематограф всё время ублажает вас и обслуживает. Развлекает вас и уводит вас от главного. Давайте попробуем назвать вещи своими именами. Когда вы берете лист бумаги и читаете, или книгу читаете, над каждой строчкой вы должны совершать труд. Над предложением – труд, страницей – труд. Когда я первый раз в руки взял Фолкнера я не знал, что мне с собой делать, я не знал о какую стенку мне голову свою разбивать от того, что она глупая, пустая не рефлектирующая, абсолютно отсутствует. Вот плечи есть, а головы нет. Над каждой строчкой ты должен проделать индивидуальный, интимный труд. Писатель, в отличие от кинематографиста, имеет прекрасную возможность недоговаривать, а вы должны сами этот путь пройти художественный. Вы, читая книгу, вы – соавтор. Нет более точного, развивающего и нет более интимного акта, чем чтение для человека. Это единственная возможность человеку гармонично развиваться. Единственная возможность! Подумайте просто над этим. Всякая визуальное искусство порождает в вас лентяя, в каждом из нас есть усталость от целого ряда обстоятельств жизненных или коллизий. И кино всегда оказывается рядом в этот момент (смех в зале). Всегда рядом. Вы не Малера буде слушать, понимаете, и не Шекспира перечтете, и не языком займетесь. На кнопку нажмете. Ну я уважаю вашу точку зрения конечно.

Вопрос: У меня вопрос о «Фаусте». Для того, чтобы его понять нам надо будет перечитать все легенды о Фаусте?

А.Н. Сокуров: Раз речь зашла о «Фаусте» хочу высказать благодарность университету, я был здесь некоторое время на презентации «Фауста» (2), которую железные дороги помогали издавать. И я эта книга очень мне помогла, мы заканчиваем, нам нужно еще месяц, мы завершим работу над картиной. Ну всегда у меня сверхзадача, чтобы, посмотрев картину, у которой есть корни литературные, что вы пойдете и возьмете книгу в руки, другой задачи у меня нет.

Вопрос: Так это перед этим или после?

А.Н. Сокуров: Как жизнь ваша вам подскажет, как сложится. Но самое важное, чтобы вы пошли, потому что, простите, потому что я как автор – песчиночка в сравнении с тем, что десятилетиями создавал этот человек. И вообще вся европейская культура она приводила к этому. Поэтому я не экранизирую «Фауста» и не предъявляю никаких амбиций эстетических, философских для того, чтобы исчерпать картиной это произведение. Я пытаюсь только привлечь вас к этому чуду. И это на самом деле тяжелое чтение, кто хотя бы раз от начала до конца прочел любой из вариантов, которые существуют, а их немало, закрыл книгу, «ох», скажет он, «ах как бы начать сначала». Такое чудо, такое сокровище, такой код! У меня нет в русском языке слов, чтобы описать коленопреклоненное чувство мое пред этим произведением.

Вопрос: Вы болели настолько этим произведением, что не могли не поставить фильм, да?

А.Н. Сокуров: Этот фильм – четвертая часть тетралогии – «Молох», «Телец», «Солнце». «Фауст» – это часть тетралогии, это часть замысла более как бы исторического проживания XX века, ну насколько мне мое историческое и профессиональное образование позволяет это сделать. Очень субъективное, без всякого сомнения, очень субъективное.

Г.П. Медведев: Смотрю на аудиторию и вижу, что навряд ли с вашим объяснением кино и его местом в мире, которое я разделяю целиком и полностью, согласиться большая часть аудитории, потому что…

А.Н. Сокуров: Ну слава Богу.

Г.П. Медведев: Потому что я уверен, что сюда пришли люди, которые уже во многом заражены микробом кинематографа, которые любят кино, это нормально, в общем. Еще вопрос, пожалуйста!

Вопрос: Прежде меня извините меня за индивидуальное западное восприятие ваших мыслей вслух. Просматривается ли прямая связь между тем, что вы сегодня сказали и интервью нобелевского лауреата Гюнтера Грасса, известного немецкого писателя, недавно данное о положении России, который сказал: «Общество, неспособное раскаяться в своем кровавом прошлом, обречено на страдания в своем настоящем». Правильно ли я вас понял? И второй очень маленький вопрос: ваше отношение к Алексею Балабанову? Спасибо.

А.Н. Сокуров: Начну со второго вопроса. Я не комментирую и не формулирую никогда, стараюсь ничего не говорить о своих коллегах, у каждого свой путь и каждый достоин самых хороших слов, потому что режиссером трудно всё создается. Я могу никак с ним не сходиться в моральных и нравственных позициях, но это его разговор «один на один», что называется.

По поводу вот первого. Вы знаете, у нас есть шанс изменить это положение. У нас есть шанс. Но общество, которое находится в таком положении и не осознает порочности своего положения, оно действительно заслуживает не потому, что кто-то это так говорит, а потому что так всегда происходит, это правило. Ни одна болезнь физическая или болезнь духовная, ни одна болезнь не имеет одной причины, мы это знаем. Всякое заболевание оно полифоничное, у каждой болезни много причин. И здесь также их так много, в России их накопилось так много, что очень трудно определить диагноз и очень трудно понять, каким образом народ, общество инфицировались, что является бациллой и как вообще этот диагноз сформулировать. И русское общество это сто болезней одновременно, в этом сложность большая. Болезнь, состояние России, очень трудно лечить. Мерзавцев много, понимаете. В народе, в обществе людей, которые руководят обществом, которые наверно объявляют себя духовными или какими-то художественными лидерами, к сожалению, есть и очевидные мерзавцы. И общество не отвергает этих людей – я имею в виду и политику, и культуру, и искусство – и спокойно взирает на их не только деятельность, но и на постоянный их расцвет такой, и это наша национальная проблема. Наша терпимость, моральная терпимость и мы при этом конечно понимаем, что нет той низости, ниже которой ни пала бы власть в России. Нам неизвестно. Мы понимаем ту границу, на которой остановилась французская власть, власть во Франции, возьмем революционные события XIX века, и так далее. Но мы до сих пор не можем понять, где та нижняя граница, на которую может позволить себе опустится власть в России. Т.е. мы с вами, понимаете, тут одно порождает другое. Но я верю, что если людей самоотверженных, открытых, работящих, честных, не трусливых, если их количество хотя бы не будет убывать, то это положение не навсегда. Вот я почему-то в это верю, не навсегда это положение. Не навсегда.

Г.П. Медведев: Вы хотели спросить, пожалуйста.

В. Гинзбург: (Представляется) Виктория Гинзбург, поэт литератор, печатаюсь в Израиле, печатаюсь в Германии, у нас говорят «некоммерческая». Возвращаясь к теме. Вы сказали о том, что у нас многие проблемы возникают рано. Т.е. появился кинематограф – у нас не было способов борьбы с ним, появилось телевидение – то же самое. Но ведь дело в том, что вирус проникает в организм человека и на него начинают вырабатываться антитела, которые защищают человека и дают возможность бороться с этим вирусом, правильно?

А.Н. Сокуров: А где у нас тот хирургический стол?

В. Гинзбург: Для этого достаточно терапевтического лечения.

А.Н. Сокуров: Ну да, терапии.

В. Гинзбург: Для этого достаточно терапии. И всё развития человечества идет методом проб и ошибок. Т.е. на мой взгляд, нет понятия «рано» или «поздно», но всё приходит в свое время и именно на какую-то данную ситуацию начинает вырабатываться иммунитет или еще что-то. Я очень согласна, мне очень понравилось ваше выражение, что кино стало товаром. И вот через это ваше утверждение я хочу вам задать вопрос. А где же та грань, когда литература, когда всё искусство, перед которым мы преклоняемся, где тот момент, когда даже наш город стал товаром? Он перестал… Эта литература, она перестала нести в себе художественную ценность, она получила денежный эквивалент и явилось средством продажной…

А.Н. Сокуров: Я понял вас, но вы ответили на вопрос уже, да?

В. Гинзбург: Нет, я спрашиваю вас.

А.Н. Сокуров: Не, ну вы меня спросили и ответили.

В. Гинзбург: Где эта грань? И еще вопрос вот такой. А на что? Вот вы сказали, что полтора часа проведенные в кинотеатре это выкинутое время из жизни.

А.Н. Сокуров: Как правило.

В. Гинзбург: Как правило. А на что, вы считаете, не выкинутое время? Вот какой вид деятельности – это не выкинутое время?

А.Н. Сокуров: Ну вы задаете вопрос и сами знаете ответ на него. Что можно… Ну что душе угодно – на любовь к близким людям вашим в первую очередь, на это. На ту же самую литературу. Отвлечений для человека очень много, на физиологию свою, если угодно, на спорт, на какое-то физическое испытание свое собственное, у каждого человека много очень вариантов, мне так кажется. Когда началось это? Ну началось это со сменой времен, это началось с крушения тоталитарного государства и с тем, что как и всякое государство демократическое, которому безразлично принципиально развитие культуры, оно на себя не берет этот труд. Демократические режимы не берут на себя, они отдают это обществу, они отдают это народу и общественным институтам. У нас общественных институтов развитых еще нет и нам самим тянуть вот этот воз развития искусства и культуры нашему обществу тяжело.

Г.П. Медведев: Непосильно просто.

А.Н. Сокуров: Ну тяжело, у нас нет институтов разных. Так это произошло именно тогда, когда государство ушло, вот так тотально как оно было, ушло из искусства и культуры. Мы были расслабленными. Писатели конечно были рады большим своим тиражам, и все были рады, но все эти люди не были так связаны вот с этим экономическим фактором. Потому что общие условия жизни социальной и политической они были такие серо-ровные, что ценностные категории были другие. Ну и когда народ впрямую был испытан на экономическое испытание, на испытание рублем, его в советский период не было. Коммунистам удалось увести в сторону как бы, ну как мне кажется, вот этот фактор экономический, он не был таким болезненным. Вот что такое сделала компартия, как она в течение мучительного вот этого насилия труда, как она смогла создать вот эту систему образования всякого разнообразного, и среднего, и высшего, и универсального по сути – вот это загадка, которую никто не пытается разгадать, и никто не пытается исследовать. Никто не пытается исследовать. И сейчас перемены в образовании школьном и высшем, и никто не остановится и не подумает, а ведь система-то эта она в стране существовала, она была, эта система.

Из зала: Я думаю, вы думаете…

Г.П. Медведев: Но решение не мы принимаем.

А.Н. Сокуров: А мы боремся, сколь мы можем, конечно.

Г.П. Медведев: Светлана Викторовна, пожалуйста!

Вопрос: Александр Николаевич, у меня вопрос по той теме, которая заявлена для сегодня обсуждения. Потому что то, что мы обсуждаем сейчас, это такие вопросы общественной значимости, которые конечно не имеют непосредственного отношения к тем идеям, которые в вашей тетралогии звучат. А у меня вопрос вот такой. Какие задачи вы в первую очередь перед собой ставили, снимая фильм «Русский ковчег»?

А.Н. Сокуров: Ну задача художественная, задача профессиональная, но не историческая, не философская, конечно, потому что такие задачи, я не знаю… Ну наверно философские задачи ставил и они были по плечу наверно Бергману, может быть, и то не всегда. Для режиссуры философская задача, философская установка – это глубоко вторична, третична, и так далее. Она как бы складывается иногда почти случайно эта сторона. Я хотел попробовать… Ну, честно говоря, я хотел попробовать то, о чем думал давно и что никогда ни у кого не получалось (3) [«Русский ковчег» - фильм одного кадра]. И я понимал хорошо почему, ни у кого в мире это не получалось. Мы на тему вот такого вот решения художественного говорили много раз еще с Тарковским, когда он был жив, и я рассказывал ему об этой своей идее, и тогда было понятно, что технически это не осуществить. Но задача конечно не техническая, а задача, как её назвать, не знаю. Я вот это сделал и перестал думать об этом, меня уже увела жизнь в другую сторону. Задача какая-то, понимаете, попытаться освободить зрителя настолько, насколько это возможно. Когда эта идея формулировалась в некотором объеме профессиональном среди профессионалов, там были бы две части профессиональных реакций, две реакции было. Одни говорили, что это невозможно практически, физически невозможно. А вторые говорили, что через 5-7 минут все встанут и будут уходить из зала. Почему? Все привыкли, что режиссер обслуживает, где надо он подсунет зрителю крупный план, где надо средний, там лапка, там ножка, там ручка, там колечко, там ушко девочки, там еще что-то, там пробежал, там вбежал, там выбежал. И зритель настолько ленив, он настолько не готов к тому, чтобы воспринимать целостность, а речь идет о целостности, понимаете, он настолько приучен к дробности… Даже чтение страницы многим в литературном произведении в книге для многих недоступно, потому что там есть эта целостность. Ты начинаешь читать и ты должен читать-читать-читать и держать воображение в голове, в душе своей целую страницу, иногда две страницы, три, десять, а то и всю книгу, Господи, труд-то какой! А здесь ничего этого нет, никаких подсказок нет, и человек как прыгает в воду, так с нами и поплыл.

Была задача освободить и себя, и попробовать сделать, могу ли я вот сделать то, что в никто истории кино не смог сделать. Никто не мог разработать профессиональную схему [одного кадра]. Я знаю, что пытались, и SONY пыталась, я знаю, что в Голливуде были попытки. Никто не смог разработать профессиональную схему создания вот этого всего художественного пути и технической реализации. Сейчас уже есть техника нового поколения, уже проще. Но этого мало, там техническая задача она только инструмент. На самом деле, по сути. Вот я так отвечу на ваш вопрос.

А потом, я очень люблю музеи, я люблю вообще картинные галереи, очень любою. Я люблю Эрмитаж, если бы не было Эрмитажа в Петербурге, я не жил бы наверно здесь. Это во многом город сложный для меня, я такой маленький человек по природе, я не человек большого города по сути своей, по природе, совсем нет. И я не родился здесь, и я чужой в городе, я чувствую, что я чужой в городе. Но Эрмитаж меня держит. Я не знаю, что со мной происходит, почему это, не знаю. И мне очень хотелось для вот этого существа что-то сделать бесконечно доброе и абсолютно жертвенное что-то такое. Мы собрались и сделали это. Может там много недостатков, может быть, но мы сделали это, и это очень важно. Это наш национальный музей, это наша история, это наша жизнь, это наш Эрмитаж. Это наши предки, которые собирали и тратили огромные деньги на искусство, гораздо большие, чем сегодня состоятельные люди тратят, мы знаем, на что они себе тратят деньги. Я горжусь этим прошлым, я не горжусь настоящим, оно проблематично для меня, как и для многих из нас. Но вот этим прошлым – я горжусь историей России в той части, где есть созидание. Я не благодарю Россию за войны, я не благодарю за какие-то свершения, за революцию, за строительство индустриального общества – нет. А вот за сохранение, упрочение, и любовь, и ласку к культуре и к искусству я готов кланяется до земли. Это самое малое, что я могу сделать. Вот практически сам, отдельно взятый человек простой.

Г.П. Медведев: Да, ценности искусства когда-то у нас были высоки. Молодой человек хотел задать вопрос.

Вопрос: Вы могли бы продолжить съемки «Молоха» или «Тельца»?

А.Н. Сокуров: Может когда-нибудь вы увидите «Фауста», не знаю, потому что у нас потребности для показа картины в стране пока не обнаружились, кино, к сожалению, очень экономически тяжелое дело. И для того, чтобы даже напечатать копию надо, чтобы было понятно, кому и где ее показывать. Пока у нас нет, никто не хочет показывать её, и в прокате мы не пробьемся. Прокат, который весь зонально распределен между российскими и американскими компаниями.

Цель какая? Как вам сказать, когда писатель задумывает большое какое-то программное произведение, для кино это совсем не характерно, чтобы режиссеры создавали вещи, которые имеют такую романную форму, если угодно. Я могу брать пример с Томаса Манна, то он глава за главой, слово за слово, предложение за предложением, страница за станицей, глава за главой – и готово. И пока он не сделал, он не предъявляет. Я оказался в условиях, когда я знал чтó я буду делать и я знал приблизительно сколько лет мне на это потребуется. Но сделав «Молох» я был вынужден его предъявлять обществу. Но «Молох» это только часть этой книги, состоящей из четырех глав – «Молох», «Телец», «Солнце», «Фауст». В каком-то смысле «Телец» объясняет почему «Молох». А «Солнце» объясняет почему «Телец». А «Фауст» объясняет почему «Молох». Понимаете, это замкнутая такая структура и мое представление, что, к сожалению, XX век в гуманитарном и политическом пространстве стартовал особенно. Но, к сожалению, традиционные для человеческого общества и для цивилизации Старого Света инерции преодолеть не смог, и он пошел по кругу. Потому что ни на один из вопросов, которые задавал в свое время и является корневым для нас Гёте, мы не ответили. Ни на один из вопросов мы не ответили. Нашей практической жизнью и теми изменениями, а также тем, что мы могли бы предвосхитить и предотвратить, зная многое, мы ничего этого не сделали. Мы не предотвратили Первую мировую войну, мы понимали чтó это. Мы не предотвратили Вторую мировую войну. Мы видим и пониманием как тяжело развиваются отношения мусульманского мира и христианского, мы тоже не предотвращаем. Уверяю вас, и мне не позволят соврать, всё есть у Гёте это. Всё есть. Всё есть. Всё сформулировано даже. Даже иногда художественно не закодировано, тот, кто знает немецкий язык, и кто может подстрочник читать, тем более, не только литературные переводы наши, где много искусства, а чуть меньше собственно самого замысла Гёте, тот согласится – ни на один вопрос, который уже тогда сформулирован был, мы не ответили. Мы прошли напролом через все препятствия, которые перед нами возникали. Отчасти эти препятствия наше общество, наши политические лидеры, наши, там не знаю, кто еще создавали специально, эти препятствия. Вот почему. Но спасибо за вопрос.

Г.П. Медведев: Девушка хотела спросить, давно ждет.

Вопрос: Меня зовут Евгения, и я бы хотела задать вопрос именно по вашему фильму «Квартира Козинцева» из цикла «Петербургский дневник».

А.Н. Сокуров: Спасибо.

Вопрос: Во-первых, меня интересует…

Из зала переспрашивают о фильме

А.Н. Сокуров: «Квартира Козинцева», фильм документальный.

Вопрос: Да. Во-первых, меня интересует именно почему праздничный салют в начале? Т.е. я так понимаю, что Малая Посадская недалеко, но, если не ошибаюсь, то окна квартиры Козинцева не выходят... Т.е вот именно почему праздничный салют? И как вы создаете атмосферу? Т.е. по сути, в этом фильме, это такой потрет, который рассказывает именно сама атмосфера, т.е. передает образ этого человека. И, на мой взгляд, она передает гораздо больше, чем какая-то информация. Т.е. достаточно буквально изучить какие-то хронологические события из жизни человека, чтобы прочувствовать через атмосферу его характер.

А.Н. Сокуров: Да, я понимаю. Всё, да?

Вопрос: Ну мне важно как вы создаете атмосферу этого фильма.

А.Н. Сокуров: Я не знаю как, но как-то создается. Но могу сказать, что атмосфера – это одно из приобретенных современных качеств кинематографа, которая на самом деле кино может, и что не всегда получается и не всегда возможно в литературе, и даже в поэзии, и даже в музыке. Не всегда это можно. В кинематографе есть уже и накопление профессионального опыта, технического опыта и принципов, которые могут позволить создать из ничего что-нибудь. Ведь ну что такое фильм? В самом начале это листочек бумаги. Любой фильм – это два листочка, на которых какие-то слова. Ничто – этот листочек можно выбросить – и вдруг возникает фильм, который является практически реальностью. Он есть физически. Правда, для этого нужно показывать его. Не было ничего и вдруг есть. С огромным количеством подробностей, то, чего иногда писатель справедливо избегает. Если мы вдруг когда-нибудь дождемся, что появится писатель, который может так подробно описать обстановку, обстоятельства, как иногда делают это кинематографисты большие великие, то мы скажем, что появилась новая литература. Вот то огромное количество художественной, философской информации… Я говорю сейчас слово «информация», на самом деле это конечно что-то другое, что заключается иногда в композиции кадра, который режиссером показывается 15 секунд, а иногда 3-4 секунды. Невозможно, невыносимо тяжело выразить в литературе. Вот это особенность кино. Но сейчас конечно этим пользуются очень агрессивно, создавая кинематографическое изображение и подавая его в таком темпе, ритме, таким агрессивным, жестким шагом, что ты уже перестаешь ценить кино за то, что оно вообще может. Ну это другой вопрос уже, но эти подробности – это и есть кинематограф. И атмосфера с помощью звука, с помощью каких-то предположений твоих, какой-то фантазии и свободы, которую ты себе объявляешь, таким образом она и создается. В каждом случае по-своему. Но почему там? А просто потому, что день, когда мы снимали этот фильм, это был день, когда был салют в городе. Последний день съемки был и это было единое настроение с последним съемочным днем, мы уже ехали из квартиры уже уезжали из козинцевской, и я мне позвонили и сказали что будет салют, что там будет перекрыта часть улицы. Я говорю, ну и хорошо, мы поснимаем, отраженное это событие. Потому что квартира, где жил Козинцев на Петроградской стороне, там всё это слышно, она недалеко от Петропавловской крепости. Это и есть пространство жизни, с одной стороны. А с другой стороны, очень такой тонкий, точный, простой как бы образ-напоминание о том, чтó это за город.

Г.П. Медведев: От вот негатива перешли к позитиву в отношении кино. Вы хотели спросить.

Из зала: Я хотел добавить… (неразборчиво) Человечество живо до тех пор, пока будет искать ответы.

А.Н. Сокуров: В том числе и так, согласен с вами.

Г.П. Медведев: Может есть еще какие-то вопросы?

Вопрос: Александр Николаевич, я наверно как летописец Нестор, потому что 25 лет назад в этом же зале был полузакрытый показ вашего фильма. И я помню эту атмосферу и полузакрытость, запрета, и мы с удовольствием разбирали ваш фильм, анализировали... Это был такой сильнейший импульс! И вот сейчас, слушая вас, я понимаю, что сейчас ваше творчество является смысловым, идейным и образным целым. Первый вопрос у меня такой. Какое теперь значение вы видите в своем раннем творчестве? Вы сказали, что кажется вам и сейчас начало такого творческого поиска. Что связывает ранее творчество с более поздним, которое у вас уже монолитно как собрание сочинений? Второй вопрос. Ясно, что ваши фильмы литературоцентричны. Тогда второй вопрос у меня такой. Вот кроме тех реализованных уже сюжетов из литературы, какие еще кажутся вам нереализованными, может быть никогда не будут реализованы, но какие еще литературные произведения кажутся вам ёмкими и важными для вас, возможными сюжетами, которые могли бы быть трансформированы в фильмы? Спасибо большое.

А.Н. Сокуров: Мне кажется, что для кинематографа не важно, я это или кто-нибудь будет это делать. Хорошо, если это в хорошие руки попадет. Очень важно сделать «Божественную комедию» Данте конечно.

Л.А. Вербицкая: Это сложно.

А.Н. Сокуров: Это огромная художественная задача. Если говорить о том, надо. Если говорить о том, что есть в литературе, создано в литературе, и что прошло проверку временем, и так далее. На мой взгляд, конечно, это произведение. Потому что оно содержит такую очень большую тайну. Тайну художественную, и такие тайны кино иногда может к ним приблизиться. Ну конечно нужен масштаб режиссера. За пределами литературных образцов и литературы я таких сюжетов не вижу, ну может потому, что для меня очень важно, чтобы замысел прошел проверку временем и проверку автором. Поэтому иногда мы снимаем, я имею в виду нашу съемочную группу, снимаем фильмы, где есть какая-то предтеча литературная. Потому что темы огромные и ресурса кинематографического, собственно кинематографического, скажу вам прямо, конечно не хватает. Потому что кино развивалось слишком быстро, нет развитого киноязыка. На самом деле, огромное место занимает электрическая работа такая формальная. А сейчас с тем, что пришло в кино – виртуальная всякая работа. Автор еще более отделяется от собственного произведения и от ручного способа создания произведения. Почему мы наблюдаем сегодня кризис в изобразительном искусстве? Потому что ручной работы мало стало. Ребята мало работают руками. И каков первый признак кризиса в изобразительном искусстве? На любую выставку придите. Если вы найдете там пять портретов это хорошо. Вот выставка прошлого года петербургских художников. Я ходил по этой выставке, сотни работ, хорошо, если там было два или три портрета человеческих, правда, черты неузнаваемы человека, мужчина или женщина тоже непонятно, и состояние душевного никакого адреса тоже нет. Есть конкретные очень признаки этого труда. На самом деле сложный вопрос очень.

Вопрос: Вопрос. Чем искреннее и честнее писатель, чем ближе его произведение от него самого, тем он понятнее своему писателю, там прямой путь от его руки к листку бумаги. А вот профессия режиссера она требует работы с чьей-то драматургией, с актерами и с операторами, и с множеством технических возможностей. И вот насколько вы можете считать себя художником и свои работы своими? Насколько вы них ощущаете подачу именно своей мысли? И второй небольшой вопрос.

А.Н. Сокуров: А можно сначала на первый, постараюсь коротко. Я стараюсь быть тотальным автором того, что делаю. Я сам оператор, по профессии тоже я сам снимал картины и поэтому я контролирую на картине на фильме всё. Всё. Изобразительную сторону картины, технологию, технику, я смотрю каждый раз камеру и проверяю композицию, движение. Я сам это умею, знаю в каких-то пределах. Поэтому меня так просто не поведешь за собой, я могу повести даже.

Вопрос: Вы себя от оператора не отделяете?

А.Н. Сокуров: Никак, никак. Я себя не отделяю от художника по декорациям, от художников по костюмам, и я в этом смысле несу полную ответственность. Я даже заказываю оптику новую для своих фильмов, объективы. У нас есть объективы, которых в мире вообще нет. И вот мы делали «Фауста» и я показал некоторые объективы моему общему очень близкому мне человеку Бруно Делбоннелу, это оператор, который снимал у меня «Фауста», и он сейчас снимал «Гарри Поттера», еще что-то такое. Человек, который в мире технологии кино в тройке лучших операторов мира. Он знает всё буквально, но он был просто заворожен этой оптикой, он не знал как, не понимал даже как поначалу к ней подойти, как она устроена он даже не мог понять. Поэтому это всё стремление сохранить художественный контроль и сохранить авторство на каждом этапе создания картины. Потому что вы правильно заметили степеней несвободы в создании фильма очень много. Ограничения социальные, ограничения экономические, давление всякго рода организационное, временное. У меня нет времени снимать 5-7-10 лет фильмы. У меня нет ни жизненного времени, я считаю, и у меня нет таких ресурсов экономических. Я должен снять свой фильм, даже самый тяжелый как «Фауст» за 34 съемочных дня всего. Поэтому всё, что угодно, а другого у меня нет варианта. Конечно, я старюсь через это тотальное авторство, только. Другого варианта нет. И на перезаписи и определении музыкального стиля и цветокорректировку – всё я делаю вместе с оператором. Я не позволяю себе отсутствовать ни на одном из этапов. Но при этом это совсем не обязательно в профессиональной среде кинематографической. Совсем не обязательно, чтобы режиссер сидел и вместе с оператором занимался цветокорректировкой изображения. Или присутствовал на записи музыки к фильму. Вообще когда режиссер смотрит во время съемок в камеру и проверяет что-то, это вообще считается редко очень. У меня другого нет выхода, другого нет пути. Через вот тотальное авторство, вмешательство в процесс.

Г.П. Медведев: Пожалуйста, молодой человек.

Вопрос: Здравствуйте, Станислав, начинающий продюсер. У меня просто вопрос. Есть ли у вас свой зритель?

Г.П. Медведев: Я добавлю. Известна ли вам ваша потенциальная аудитория, потому что, насколько я понимаю, ваши фильмы посмотреть сложно.

А.Н. Сокуров: Я понимаю, я могу сказать, это не сложно. Я могу только сказать о том, что эта аудитория у меня была. Она была – это была научно-техническая интеллигенция, это было студенчество, это была актерская среда, я имею в виду период советский. И я, как и некоторые другие режиссеры вот этого направления, я жил этой средой и с этой средой, с киноклубным движением, и мне вполне было достаточно этого. Ну в силу официальных причин всяких. Сейчас у меня нет аудитории этой. И по тому, как идет в прокате то, что делаю я, и по тому, что я уже вторую картину делаю не на русском языке, третью даже, я понимаю, что работать скоро мне здесь будет уже невозможно. Я буду стараться работать, сколько сил у меня будет хватать. Я могу снимать в любой стране мира, я работал в разных обстоятельствах, и снимал, и монтировал. И работал с актерами японскими, с немецкими, с исландскими, с австрийскими, какими угодно. Я не чувство себя чужим среди них, среди актеров, которые любят кино и любят режиссуру, любят искусство, я не чувствую себя чужим. Несмотря на то, что мы говорим или на английском или через переводчика дополнительного, этих проблем нет. Но меня время и обстоятельства исторические лишили моего зрителя, его на самом деле нету. Некоторые мои картины вообще никогда не показывались в России уже, а другие, которые получали доступ к зрителю, я понимаю, не вызывали интереса и очень часто я сталкиваюсь с тем, что руководители прокатных вот этих компаний наших, узнав, что картина моя, не берут по определению просто. Ну так же, канал «Россия», и так далее, это понятно всё. Но сегодня я уже не переживаю по этому поводу, потому что понимаю, что поздно уже. Есть сражения, которые ты проигрываешь и надо уметь проигрывать. Я это сражение проиграл, я не боролся за свои произведения, у меня было слишком мало сил, возможностей и я для себя определил, что если у меня есть возможности, я буду делать всё, чтобы я сделал что-то еще. А затрачивать силы на пропаганду своих работ, на прокат и так далее, я решил, что у меня нет такого права.

Г.П. Медведев: Этим должен занимать отдельный человек.

А.Н. Сокуров: Может быть, да.

Вопрос: Скажите, а на Западе ваши труды, ваши сочинения нужны?

А.Н. Сокуров: Ну, по крайней мере, всё идет в прокате в отличие от России.

Г.П. Медведев: На телевидении?

А.Н. Сокуров: Есть на телевидении.

Вопрос: Среди кого?

А.Н. Сокуров: Ну, во-первых, это молодежь, к моему удивлению. Я получаю очень большое количество и электронных писем и фильмов просто, которые не в состоянии смотреть молодых режиссеров или тех, кто начинает работать. Это студенческая среда европейская конечно. Я был в январе в Париже, там ретроспектива была. Большие залы, я не знаю, кто эти люди. Там русских не было, французы были, разных возрастов, кстати, очень разные люди, я не интересовался, честно говоря, социально. Но если бы не было этого, то не было бы проката и не было дистрибьюторов, которые существуют. Потому что в отличие от каких-то других областей в кино, когда фильм сделан сам продюсер обычно передает во всемирное управление картину какой-то дистрибьюторской компании, которая затем уже работает на весь мир. И если такие дилерские компании берут фильмы, которых я режиссер, значит они… Ну я реакцию знаю и из Латинской Америки, из Штатов. По крайней мере, на DVD много фильмов вышло в Штатах, в Европе, в Латинской Америке, и не вышли в России совсем.

Г.П. Медведев: Пожалуйста!

Вопрос: Меня зовут Марианна, выпускница филологического факультета. У меня два вопросика, если можно. Допускаете ли вы влияние на свое творчество? Например, Рахманинову присылали стихи просто неизвестные люди, а он писал романсы, или прислали «Колокола», а он написал поэму.

А.Н. Сокуров: Понимаю, да. Я получаю много очень сценарных заявок, сценариев, романов, рассказов и поэзии много. По физическому состоянию не в состоянии, у меня очень большие проблемы с глазами, не в состоянии много читать и смотреть. Нет, к сожалению, нет, потому что я слишком хорошо знаю, что мне надо успеть сделать или догадываюсь. И всё, что мне нужно сделать у меня на столе лежит, оно готово, нужно только ждать. Все же, когда ты имеешь вот в этом процессе художественном дело с совершено незнакомым тебе человеком, неправильно обманывать этого человека. Вообще нельзя обманывать, потому что этот человек не знает, что ему предстоит пройти, он не знает какая дистанция огромная между словом, литературой и кинематографом, и содержательная и формальная. И когда этот человек, я просто представляю, которой горд своим замыслом, своим литературным изложением, он вдруг попадает в эту мясорубку перевода в визуальный язык, он конечно наверняка будет обижаться. Это очень сложно работать с людьми, которые не очень в этой атмосфере. Я вот, например, очень хочу работать с нашим выдающимся композитором Сергеем Михайловичем Слонимским, я его обожаю просто. Но это с одной стороны. А с другой стороны я понимаю, что если я буду делать ему предложение, и вдруг, когда он напишет музыку, и потом готовая картина, и я вдруг начинаю понимать, что мне из всего того, что великий человек написал, мне потребуется полторы минуты. И что я скажу великому этому человеку? Что я ему скажу? Я понимаю, что Сергей Михайлович не обидится и такой проблемы не будет, но у меня же тоже должна быть совесть, понимаете, это слишком важные вещи. Потому что посягать на достоинство таких великих людей как Слонимский, никому не дозволено, никакому там кинематографисту. Это великий наш современник, и это может последний из композиторов во всем мире, кто остался в этой череде. И он живет в нашем городе. Выдающийся сейчас.

Г.П. Медведев: Кто-то еще хотел задать вопросы?

Вопрос: Вы говорили сегодня о том, что необходимо восхвалять созидание. А считаете ли вы возможным в разной степени влияния на современников, даже на будущие поколения? В смысле созидания необходимо дать людям какого-то героя, не обязательно вымышленного, Рахманинова взять какого-нибудь и создать. Потому что люди, так или иначе, все равно реагируют на какую-то личность, Штрилиц там, да, и все сразу поголовно стараются быть такими как он. Т.е. все равно людям нужны герои.

А.Н. Сокуров: Очень всё просто. Я просто режиссер, понимаете, я не кормчий. Я для российского общества, для российского сознания, для культуры российской малозначимый человек. И никаких амбиций, никаких мессианских настроений, и никаких таких кормческих мотивов нет, и никогда не было. И я могу делать только то, что близко мне и что я как-то чувствую. Просто надо работать очень много, это очень кропотливый и часто скучный труд – то, что называется кино. Рутинная [работа] и скучный труд. Тот, кто бывает на площадь, через 15-20 минут понимает, что находится тут просто невозможно, потому что скучно, столько всяких узелков, столько движения иголочкой, подтянуть нитку, там еще что-то расправить. И всё изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день. Ну, серьезный труд он утомителен, и он такой, неблагодарный на самом деле.

Г.П. Медведев: Пожалуйста!

Вопрос: Александр Николаевич, я хотел спросить, почему вы делаете новые версии некоторых своих старых фильмов для DVD-изданий? И были ли вы удовлетворены этим картинами более-менее тогда? И как бы вы, по-вашему, тогда бы отнеслись к тем изменениям, которые вносите сейчас?

А.Н. Сокуров: Спасибо! Хороший очень вопрос и мы на этом завершим. Очень всё просто. Опять-опять это моя привязка и моя любовь к литературе. И в том числе разговоры мои с Солженицыным длительные и есть еще писатели не наши. Я же вижу, что писатель от издания к изданию вносит какие-то поправки в свои работы. И Толстой это делал, и Чехов, и Солженицын – все время замечал в том, что он делает какие-то недостатки. Я в своих работах вижу очень много недостатков, потому что у меня нет условий для сбалансированной серьезной работы. И мы сейчас приготовили новое издание «Спаси и сохрани», я его сократил на 40 минут, этот фильм, он шел три часа. Новое «Спаси и сохрани», «Тихие страницы» по Достоевскому картина, по «Преступлению и наказанию», но её, я думаю, никто не видел, она не вышла у нас в России. «Камень» также прошел через такую чистку, и я надеюсь еще некоторые картины. До этого была сделана новая редакция «Скорбного бесчувствия» и «Дней затемнения», его выпустил «Мосфильм» на DVD. Я пытаюсь исправить те ошибки, которые были мною допущены тогда, когда картины создавались. И если бы такая прекрасная возможность и техническая, потому что это очень дорого на самом деле, у меня была бы, я прошелся бы по многим картинам своим, по документальными и по игровым, и с удовольствием сделал бы эту новую редакцию. У меня нет пиетета к тому, что я делаю, я не встаю на колени перед этим, я понимаю, что это результат труда.

Из зала: В том-то и дело.

А.Н. Сокуров: И борьбы.

Вопрос: Эти моменты оказались ошибками?

А.Н. Сокуров: Кое-что вызывало у меня напряженное ощущение, неуверенность какую-то, кое-что да. Но что-то конечно не казалось мне лишним. Сейчас я намного имею счастье смелость посмотреть свободно, я уже ничего не боюсь, меня абсолютно это не беспокоит, не волнует, что по этому поводу скажут. И я как тотальный автор распоряжаюсь этим результатом от начала до конца, и отвечаю за него. И форму ответственности за этот труд, эта работа даже над тем, что уже сделано, и честный ответ на вопрос, который ты сам себе задаешь: а совершенная ли это работа? Нет, говорю я, нет. И может быть через некоторое время, если Господь поможет мне, может и это потребует правки, уже то, что сделано. Но я считаю это большим счастьем, что, во-первых, я дожил до того, что я могу вернуться к работе, которая сделана может быть иногда два десятилетия назад. Я дожил до этого физически, и я могу посмотреть на это честно и исправить всё. Не все согласны те, кто со мной работали над этим редакциями, что это надо было делать, что эти эпизоды надо убирать там, и так далее. Не все, конечно не все. Но воля моя такова и эта воля исполнена. Спасибо больше.

Аплодисменты

Л.А. Вербицкая: Спасибо вам огромное! (Дарит памятный подарок А.Н. Сокурову)

 

К сожалению, Сергей Игоревич Богданов (4) хотел сам это вручить, но ему нужно было срочно уйти.

Мы очень рады, что сегодня мы здесь. Надо сказать, что Александр Николаевич сегодня несколько раз упоминал о Форуме Просвещения, который прошел чуть больше недели назад, и там было прекрасное выступление. И так во многом мы с вами думаем одинаково и действуем одинаково, и очень многие наши филологи думают также.

Такой занимательный путеводитель вот здесь, на факультете филологии и искусств восточном, мы обучаем 160 языкам, в этом одном здании. Не одновременно, не каждый год, но всего 160. Мне кажется, очень важно, что теперь у нас есть такой дворик. И вот Сергей Игоревич Богданов, который долго был деканом филологического факультета, а сейчас проректор, это его творчество, этот дворик. И то, с чего вы начали сегодня – может быть те самые переводчики и те самые филологи, которые смогли всё это сохранить. Действительно, мы еще тут можем установить некоторые скульптуры в нашем садике. Спасибо большое! Я думаю, наверное, Георгий Павлович, что это не последняя у нас встреча с Александром Николаевичем.

Г.П. Медведев: Я хотел добавить только, что хотя Александр Николаевич всячески отказывается от роли кормчего, но я вижу, что от всякого известного человека, например, Александра Исаевича Солженицына, который тоже уходил от этой роли, все хотят видеть в нем кормчего, и это большая наверно проблема, я не знаю. Мне хотелось бы еще раз поблагодарить Александра Николаевича, пожелать ему творческих успехов, и помогать ему тем, что может самим становится морально лучше.

Аплодисменты

Из зала: Когда вы говорили о потерянном времени в кино – чем старше становишься, тем больше миф о потерянном времени становится реальностью. Но сегодня мы это время не потеряли. Спасибо!

А.Н. Сокуров: Спасибо!

Аплодисменты


Фотографии с сайта журнала «Orator»

Аудиозапись Г.П. Медведева, расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой


ПРИМЕЧАНИЯ

(1) IV педагогический Форум “Просвещение в России: традиции и вызовы нового времени”, апрель 2011 г. 

(2) О презентации книги И.В. Гете «Фауст» в переводе К.А. Иванова  (1858-1919) см. здесь (фоторепортаж из СПбГУ).

О презентации кинопроекта «Фауст» см. репортаж здесь

(3) Имеется в виду тот факт, что «Русский Ковчег» - фильм одного дубля. См. стенограмму встречи А.Н. Сокурова со студентами философского факультета СПбГУ от 29.04.05:

Вопрос из зала: «Русский ковчег» - фильм одного дубля или нескольких?

А.Н. Сокуров: Одного. Говорю и подтверждаю. Если бы это был фильм нескольких дублей, то я так бы и говорил, что фильм нескольких дублей. Снять фильм одним кадром – это только один из инструментов в создании художественной ткани этой картины, наряду с музыкой, актерами, сюжетом и самой драматургии. Если бы нужно было сделать склейку, понимали, что от этого зависит судьба картины – сделали бы. Но мы были блестяще подготовлены. Я работал с великолепными профессионалами со стороны Германии, так и со стороны России – Ленфильма, московских моих коллег. Мы безукоризненно сделали эту работу, я считаю.

Там же:

Почему Эрмитаж – это Русский Ковчег?

А.Н. Сокуров: На самом деле, все довольно просто, потому что ковчег – это последняя наша надежда, это последний наш корабль, который должен нас спасти, на котором мы должны спастись, на котором мы должны кого-то спасти. Следовательно, на этот корабль мы кого-то должны взять с собой. По всей вероятности, это что-то особенно живое или особенно прекрасное. И в моем представлении, кроме всякой живности – это конечно искусство – настоящее, большое и живое искусство. Эрмитаж – это есть ЭТО – настоящее реальное большое искусство. Потому что, как мне кажется, России более чем искусство в спасительное последнее плавание больше брать нечего. Мы маленький подростковый народ, подростковая нация с подростковым сознанием, с ювенильными болезнями, с бесконечной тягой к экспериментам, с отсутствием боязни крови, к пролитию крови, поэтому нам очень важно как можно больше смотреть на искусство и как можно больше иметь отношение именно с ним. Так мне кажется.

(4) Сергей Игоревич Богданов – доктор филологических наук, профессор кафедры общего языкознания, проректор факультета филологии и искусств СПбГУ.



См. также встречу с А.Н. Сокуровым в СПбГУ, на философском факультете, 29 апреля 2005 года