|
Международная научная конференция в СПбГУ: «Проблема веры и знания в немецкой классической философии», утреннее заседание 8 июня 2006 Ведущий: проф. Ю.В. Перов
Ведущий: Уважаемые коллеги, слово имеет Нелли Васильевна Мотрошилова, Москва, Институт Философии Российской Академии Наук: «Отношение знания и веры в «Критике чистого разума» Иммануила Канта». (Аплодисменты)
Н.В. Мотрошилова: (Говорит по-немецки для гостей в президиуме и после – по-русски) Я буду часть моего доклада сама переводить на немецкий язык по некоторым причинам, которые вы сами увидите. Вообще-то тема очень широкая объявлена, но я ее резюмирую в один вопрос, на который я попытаюсь ответить. Этот вопрос звучит так: «Иммануил Кант: что следует сделать с знанием, чтобы освободить место вере?» Не только специалистам – исследователям философии Канта, но и тем, кто сколько-нибудь изучал ее, должно быть понятно, о чем я дальше поведу речь. В Предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума» есть эта знаменитая фраза Канта: «Ich musste also das Wissen aufheben, um zum Glauben Platz zu bekommen». Герд Ирлитц, немецкий кантовед, правильно говорит, что эта фраза – броская, яркая, демонстративная. И первое, что нам следует сделать, я думаю – дать смысловое понимание, а по возможности, что по ряду причин очень трудно, и более адекватный перевод этого важнейшего, в известном смысле ключевого положения Канта. Его имеющиеся переводы на русский язык таковы. Н.М. Соколов: «Таким образом, я должен был уничтожить знание, чтобы дать место вере»; Н.О. Лосский: «Поэтому я должен был ограничить знание, чтобы дать место вере»; Собрание сочинений в 6-ти томах из серии «Философское наследие», том 3: «Поэтому мне пришлось ограничить знание, чтобы дать место вере». И, наконец, Собрание сочинений [Канта] в 8-ми томах, том 3, перевод А.В. Гулыги: «…Пришлось возвысить знание, чтобы дать место вере». Сравнивая эти варианты, мы видим, что в них есть чисто стилистические различия («итак» – «поэтому», «я должен был» – «мне пришлось»), которые существенного значения не имеют. Действительно важные различия в переводах касаются глагола аufheben: ведь «уничтожить», «ограничить» знание или «возвысить» его – согласитесь, вещи различные, даже прямо противоположные. (Переводит на немецкий язык) Толковые словари и словари синонимов немецкого языка, правда, не помогают однозначному разрешению споров и устранению разногласий, но они по крайней мере, предлагают целую палитру оттенков значения аufheben и позволяют отражать те, которые наиболее близки смыслу кантовского тезиса. Первая группа значений – скорее материального, так сказать, «физико-фактического» свойства. Aufheben как глагол означает: а) «поднять что-либо с земли»; б) «помочь упавшему человеку подняться»; с) «что-то сохранить», например, оставить к-л. еду на завтра; с возвратным sich – не «выбросить», а «сохранить» что-либо. Вот вы видите, как это согласуется с гегелевским глагольным существительным аufheben. К нашему случаю больше подходит вторая группа смысловых оттенков. Aufheben означает: «отменить, лишить значения к-л. правила, законы, постановления». Дальше: «официально закрыть собрание, конференцию», и «что-то важное, существенное приобретает такую же силу, такое же значение, что и другое, не менее важное и существенное». Нетрудно увидеть, что из приведенных случаев проявления глагола аufheben нашему контексту в наибольшей степени соответствует последний вариант. (Переводит на немецкий) Изучив специально словари кантовского времени можно обнаружить, что глагол аufheben чаще всего употреблялся и в обыденной устной речи вот в каком простом значении. Нечто занимало некое место, но обнаруживается, что это место должно по праву принадлежать чему-либо другому. Тогда мы или прямо, физически или косвенно, иносказательно «приподнимаем», «удаляем» с незаконно занятого места предмет или идеальную сущность и перемещаем другой предмет, другую сущность на это законно, поистине принадлежащее ему место. Вот такое составное, сложное, а случае идеальных сущностей и иносказательное содержание имеется в виду, когда именно в кантовском смысле употребляется аufheben. Выбрать именно этот вариант грамматического толкования фразы Канта помогает вторая часть её: «чтобы дать место вере», буквально, «чтобы обрести, заключить для веры принадлежащее ей место». (Переводит на немецкий) Хотя все перечисленные ранее возможности значения аufheben и первой и второй группы, в принципе позволяют подразумевать еще и такие моменты, как «отмена, прекращение, завершение, лишение значимости» и так далее, включение этих моментов никак не предполагает ни физического уничтожения предмета, ни – в случае идеальных сущностей – полной или частичной их «дискредитации». Например, я нахожу, что ваза занимает то место, где должна находиться книга. Я приподнимаю или отвожу в сторону вазу, и на это место помещаю книгу. И конечно, я не намереваюсь разбить вазу или как-то принизить ее значение в сравнении с книгой. Так и в случае знания и веры: в намерение Канта, что мне представляется бесспорным, не входит ни «ограничение» легитимной правомочности знания, как такового, ни тем более его «уничтожение». Все дело для Канта в том, что знание занимало не только по праву принадлежащее ему место, но и в виде, например, рациональной теологии пыталось узурпировать то дополнительное для себя место, которое должна была занимать только вера. Значит, Кант имеет в виду не умаление законных, весьма немалых, вполне достаточных прав и притязаний разума, не принижение и даже не ограничение знания и его суверенных прав, а лишь предотвращение или прекращение незаконной экспансии знания в собственную суверенную область веры. (Переводит на немецкий) Теперь от историко-филологического разбора, в данном случае я думаю, совершенно необходимого, я тем самым перехожу к проблемной, содержательной интерпретации соответствующего текста «Критики чистого разума». Прежде чем предложить эту интерпретацию, хочу сделать попытку ответить на вопрос, который вас, полагаю, давно беспокоит: как же в свете сказанного всего вернее перевести на русский язык рассматриваемое предложение? Должна признаться, что здесь, как и вообще в случае кратких, емких и содержащих языковые ловушки афоризмов, трудно добиться удовлетворяющего всех и столь же лаконичного перевода, сколь лаконичен сам оригинал. Сначала – о смысле тезиса Канта в его грамматическо-герменевтическом толковании. Я думаю, смысл таков: «Итак, я должен был отодвинуть и сначала приподнять разум, чтобы освободить место, принадлежащее вере». Но ведь в переводе приходится придерживаться скорее не толкования, а принципа адекватной, пусть не буквалистской, передачи фразы. Итак: «Я должен был приподнять, отодвинуть знание, чтобы свое место заняла вера» – вот такой перевод я предлагаю. Возможен какой-нибудь другой вариант, но вот такой предлагаем мы, издатели нового перевода «Критики чистого разума», и я в частности. Так, я думаю, будет лучше, будет правильнее, соответственно смыслу кантовского предложения. Новый перевод «Критики чистого разума» Канта мы планируем издать в конце этого года. Теперь я хотела бы несколько подробнее рассмотреть конкретный контекст «Критики чистого разума», в который включена анализируемая фраза Канта. Речь идет, как сказано, о Предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума», и, конкретнее, о той части этого предисловия, где Кант рассуждает о необходимости революции в метафизике, по примеру геометров и естествоиспытателей, о «коперниканском перевороте», т.е. «об измененном методе мышления, согласно которому мы a priori познаем о вещах лишь то, что вложено в них нами самими». Ключевая для понимания сути афористического положения идея Канта состоит, прежде всего, в том, что критика разума «отказывает» спекулятивному разуму в каком-либо продвижении в область сверхчувственного для поисков безусловного. При таком подходе, рассуждает Кант, мы устанавливаем вместе с тем, что спекулятивный разум, по крайней мере, «предоставил нам место для такого расширения, хотя он и был вынужден оставить это место пустым». Видите, здесь опять слово «место» – это важное слово. В это место, согласно и возможности и обязанности критической философии, должна быть включена область практического разума. И критика разума в данном случае, разъясняет Кант, приносит и негативную и положительную пользу. Негативная польза в том, что критика ограничивает чувственность, от которой исходит угроза по отношению к практическому разуму: чувственность, эмпирия, говорит Кант, грозят вообще упразднить практическое применение разума. Позитивная же польза состоит в том, что демонстрируется, как бы раскрывается необходимость «нравственного» применения чистого разума – когда разум уже неизбежно и по праву выходит за пределы чувственности. При этом ему как бы и не нужна помощь чисто спекулятивного, т.е. чистого теоретического разума. Более того, приходится разъяснять, как ограничить себя от «противодействия» со стороны «спекуляции». (Переводит на немецкий) Сюда вклинивается также кантовское разграничение вещей как предметов опыта и как вещей самих по себе; оно используется для отстаивания свободы! Если я не могу познать свободу как свойство сущности, рассуждает Кант, то я, по крайней мере, могу без противоречий мыслить ее. Философ усложняет задачу, делая такое заключение: предположим, что спекулятивный разум доказал, будто свободу вообще нельзя мыслить, это было бы отстаивание неограниченного природного детерминизма в духе антитезиса третьей космологической антиномии чистого разума. Но для морали, убеждает Кант, не требуется ничего кроме того, чтобы свобода не противоречила самой себе. Сделав для этого рассуждения ряд дополнительных шагов, Кант доказывает: в учении о природе и о нравственности каждый (чистый разум и практический разум) остается в своих рамках, каждый на своем месте. (Переводит на немецкий) Дальше для сокращения времени я попрошу переводить уже наших переводчиц. Здесь и обозначилась суть проблемы, суть уже имеющегося и всегда возможного конфликта чистого спекулятивного и чистого практического разума. Первый по-своему агрессивен: он экспансионистски претендует на завоевание той области, где его весьма немалые потенции, приемы, подходы в конечном счете терпят крах. Теоретический разум пользуется такими основоположениями, которые применимы только к предметам возможного опыта. Но претендует он также и на внеопытные области, на их теоретическое, спекулятивное познание. Речь, повторяю, идет не о дискредитации такого разума и познания, а только о том, чтоб отнять у него «притязания» на «трансцендентные знания» о таких «предметах», как Бог, свобода и бессмертие души. Эти предметы – область веры, и разум, единственно способный и правомочный судить о них, – это практический разум. Вот как раз здесь Кантом высказан интересующий нас афоризм. Он гласит: «Итак, поэтому (т.е. в силу сказанного) я должен был (мне пришлось) убрать, потеснить знание (читай: «спекулятивный теоретический разум, который поступает как завоеватель») с того места, которое принадлежит вере, т.е. разуму практическому…». Фраза, кстати, на этом не заканчивается, что нередко игнорируется, ибо, как правило, цитируется только хлесткое начало этого афоризма. Процитируем его полностью, ибо догматизм утопистки следует за метафизикой: «…т.е. предрассудок, будто в ней можно преуспеть без критики чистого разума, есть истинный источник всякого противоречащего моральности неверия, которое всегда в высшей степени догматично». Я прочитаю в немецком варианте, как это стоит у Канта (читает по-немецки). Итак, главный контекст, в который вплетена обсуждаемая формула, связан с установлением у Канта соотношения теоретического и практического разума, с разбором конфликтов, уже существовавших и еще возможных, даже неизбежных. Здесь становится ясным: ни о каком иррационализме или о агностицизме Канта здесь не может быть речи. Теоретический разум «на своем месте» мощен и правомочен, но ему не следует посягать на сферу, отведенную вере. Однако Кант говорит, что подобное уже сделано, что теоретический разум постоянно это делает и будет делать. Он уже занял чужое место и будет на него претендовать, что Кант подробно разбирает далее, на примере анализа третьей и четвертой антиномии космологических идей, но еще больше – в процессе скрупулезной тщательной критики «рациональной теологии», относительно которой делается вывод: все попытки чисто спекулятивного применения разума в теологии бесплодны и «по своему характеру никчемны». Это и есть обоснованное и подготовленное на почве «Критики чистого разума» «устранение» знания (читай: «притязаний спекулятивного, теоретического разума») с той почвы, которая принадлежит вере, как важнейшему предмету разума практического. В заключение своего доклада замечу, что невнятный по смыслу перевод анализируемого положения Канта в советское время прямо использовался для идеологического, тенденциозного толкования кантовской философии. Канту, великому рационалисту приписывалось, чуть ли не иррационалистическое принижение, дискредитация, даже «уничтожение» знания, а вместе с этим и теологическое возвеличение веры. Чего, как я попыталась показать, у Канта не было и в мыслях. Напротив, с пьедестала низвергалась так называемая «рациональная теология». Отсюда, как я полагаю, вытекало также и длительное нежелание проверить, скорректировать, проинтерпретировать перевод этого положения, объективно осмыслить целостный контекст, в который включено это сложное положение в сжатой и, как сказано, броской форме, собирающее воедино многие нити философии великого Канта и ее интерпретаций. Спасибо за внимание. (Аплодисменты) ***
Запись и расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой
Эта расшифровка сверена мною (Н.Р.) с текстом доклада Нелли Васильевны Мотрошиловой в сборнике: Вера и знание. Соотношение понятий в классической немецкой философии/ Ответственный редактор Д.Н. Разеев. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2008. – С. 94 – 99. (Сохранена стилистика устного выступления) |