РУССКАЯ ХРИСТИАНСКАЯ ГУМАНИТАРНАЯ АКАДЕМИЯ

Доклад

Восприятие и освоение феноменологии в России

Д.Н. Разеев: Уважаемые коллеги, я предварительно подготовил сообщение, как меня и просили, на восемь страниц, но в связи с тем, что заседание началось иначе, чем оно было запланировано, а именно, всё пошло не так (смех в зале), то я думаю, что я не буду зачитывать свое сообщение, а скажу какие-то ключевые вещи, которые кажутся мне важными. Это, во-первых. Во-вторых, дело в том, что я предупреждал Александра Александровича, что гениального сообщения я сделать не успел, на что он остроумно заметил, что гениальное сообщение сделает он сам, а я могу сделать просто талантливое. Возможно, в восьми страницах, которые я подготовил, есть талантливое сообщение, но повторюсь, я думаю, утруждать вас заслушиванием этого будет немного несправедливо, и я выбираю иную тактику. Я хотел бы поговорить в некотором смысле о формальной стороне рецепции или восприятия того, что называется феноменологией как достаточно мощном философском направлении, возникшем в начале XX века, и о том, как это направление проявило себя в России.

Десять лет назад на одной немецкой конференции я описал следующим образом рецепцию феноменологии в России для наших немецких коллег. Я сказал тогда, что я выделяю три этапа в рецепции феноменологии в России.

Первый этап – прижизненный этап рецепции феноменологии, состоявшийся при жизни самого Гуссерля, у которого были ученики, последователи, которые в Германии учились непосредственно у основателя феноменологии, затем приезжали сюда в Россию или оставались в Европе и пропагандировали его взгляды. Из наиболее известных учеников того периода я назвал Густава Густавовича Шпета и Теодора Целмса, латвийского философа, последователя феноменологии. Также я причислил к первому этапу феноменологии Алексея Федоровича Лосева, поскольку считал, что он развивал диалектическую феноменологию. Опираясь на философию Гегеля, он пытается, и в некоторых местах своих текстов даже действительно критикует Гуссерля, утверждая, что Гуссерль неправильно разъясняет, что такое εἶδος, когда берет его в абстракции, не учитывая его жизненную конкретику. Шпет, о котором я только что также упомянул, развивает герменевтическую феноменологию, о его философии есть сегодня доклад, поэтому я не буду останавливаться на его взглядах подробно. Скажу лишь, что он также показывает границы филологической теории Гуссерля, связанной с тем, что такое предметный смысл. Итак, это первый этап, разъяснял я немецким коллегам.

Второй этап рецепции феноменологии в России, с моей точки зрения, которую я тогда разделял, был связан с официальным разрешением обращаться к теме феноменологии и с появлением историко-философских публикаций. Из важнейших публикаций того времени я отметил работы Мотрошиловой Нелли Васильевны, Гайденко Пиамы Павловны и Молчанова Виктора Игоревича. А также самобытную философию Мераба Константиновича Мамардашвили, которая непосредственно не связана с рецепцией феноменологии, но поскольку сам он себя иногда так называл, мне казалось, что в каком-то своеобразном виде феноменологические идеи им развивались.

Третий этап рецепции я чисто хронологически связал с падением философии как идеологии в России, с возникновением феноменологических центров, появлением огромного числа журналов, которые, начиная с 1990-х годов стали издаваться в массовом порядке, целым потоком переводов феноменологических авторов: не только основателя феноменологии Гуссерля, но и его последователей – Хайдеггера, Шелера, Сартра, Мерло-Понти, Яна Паточки, Романа Ингардена, и так далее.

Вот теперь, спустя ровно десять лет я понял, что эта классификация не верна. Почему это не так, я и хочу вам в нескольких тезисах изложить.

Будучи в архиве Гуссерля в городе Лувен, посетив библиотеку этого архива, она занимает приблизительно такое же пространство (окидывая взглядом актовый зал РХГА), полностью заставленное книгами, и обратив внимание на то количество книг, которые посвящены только феноменологии и выпущены начиная с первой декады ХХ века, я поинтересовался у директора архива профессора Рудольфа Бернета о том, как он сам из этого огромного потока имеющейся в его распоряжении литературы по феноменологии выбирает те книги, которые стоит прочитать, ведь все их просто невозможно прочесть за жизнь. Он мне ответил, что делает это интуитивно. Если чувствует, что книга хорошая, то читает ее. Я понимал, что это была шутка, но решил, тем не менее, воспользоваться этим его шуточным высказыванием и вытащил с первой попавшейся полки книгу Карла Ульмера, которая называлась «Philosophie der modernen Lebenswelt» – «Философия современного жизненного мира». Это книга, которая была издана тиражом в 300 экземпляров в известном немецком издательстве «Мор Зибек», и которую я читал затем на протяжении двух месяцев. Почему я это делал? Потому что я понял, что работа Ульмера это развернутая, очень интересная концепция, которую предлагает совершено неизвестный ни мне, ни немецким, ни европейским исследованиям автор. Оснований, почему его философия не получила никакого распространения или признания я до сих пор не могу найти, я не знаю. Обращение к книге Ульмера привело меня к вопросам рецепции феноменологии в Германии. И вот к каким результатам спустя некоторое время я пришел.

Я выделил в Германии три фазы рецепции феноменологии. Первую фазу, связанную с восприятием идей Гуссерля непосредственно при его жизни и с распространением этих идей. Вторую фазу, связанную с публикацией наследия этого мыслится, а оно стало публиковаться, только с начала 50-х годов ХХ века. И третью фазу – это уже современные исследования последних тридцати лет. Если рассматривать вопрос рецепции феноменологии в Германии в хронологическом порядке.

Если же взять этот вопрос в предметно-содержательном порядке, то я пришел к выводу, что те концепции, которые мне удалось просмотреть (я не могу сказать, что я их все изучил и до конца понял), можно разделить на три типа. И эти три типа я назвал так: интерпретаторы феноменологии, историки феноменологии и пропагандисты феноменологии.

Историки феноменологии, т.е. это те, кто пытается аутентично воспроизвести мысль Гуссерля, исходя из тех источников, которые нам сейчас доступны, передать это другим. Историки феноменологии максимально нацелены на воспроизведение оригинала. Так же как в музыке есть так называемые аутентисты (я вот люблю, например, дирижера Филиппа Херевеге, который аутентично воспроизводит Иоганна Себастьяна Баха «Страсти по Матфею»), в истории философии есть историки феноменологии, которые вкладывают свою жизнь в то, чтобы аутентично воспроизвести мысль Гуссерля. Я могу назвать несколько таких историков феноменологии: Пауль Янсон, Карл Шуман, Элизабет Штрёкер и другие.

Интерпретаторы феноменологии сильно отличаются от историков феноменологии. Интерпретаторы феноменологии – это те, кто не только воспроизводит мысль Гуссерля, но пытается показать, что она носит систематический характер. Т.е. они пытаются придать проекту феноменологии Гуссерля какую-то завершенность, доработать те пробелы, которые, допустим, они видят в мысли этого автора и считают необходимым, исходя уже из собственных оснований, воспроизвести или дополнить, т.е. придать цельность всей его системе. Я укажу, кого я считаю интерпретаторами феноменологии. Это, например, Вальтер Бимель, Людвиг Ландгребе, Отто Пеггелер, и многие другие. Все они развивали интересные концепции, которые академически решали противоречия, возникшие в системе Гуссерля.

Наиболее интересным мне представляется класс, условно как я их обозначил, пропагандистов феноменологии. Пропагандисты феноменологии – это те, кто не следит за аутентичностью мысли Гуссерля или феноменолога, которого они изучают. Они зачастую напрямую критикуют основы, начала классической феноменологии, отказываются именовать себя феноменологами, подчеркивают свое несогласие с традиционными феноменологическими принципами. До начала Второй мировой войны самым радикальным представителем из класса феноменологических пропагандистов был Мартин Хайдеггер, ученик Гуссерля. Развитая им фундаментальная онтология есть не что иное, как переосмысление феноменологической методологии. Я проследил в истории XX века вопрос о пропагандистах феноменологии и обнаружил очень много интересных концепций, представленных такими авторами как, например, Оскар Беккер, Ханс Блюменберг, Бернард Вальденфельс, Генрих Ромбах, Эрнст Тугендхат, Герман Шмитц. Это те, о ком я знаю после более или менее основательного знакомства с традицией рецепции феноменологии в Германии.

И вот когда я все это изучил, я спросил себя: могу ли я кого-то из той рецепции или из тех фигур, которые в России занимались восприятием феноменологии, подвести под такую классификацию? Или даже вообще, могу ли я тó движение, которое произошло у нас в России, охарактеризовать каким-то аналогичным образом? К сожалению, я прихожу к выводу, что не могу. И вот почему. Я не могу назвать пропагандистами феноменологии Лосева или Мамардашвили, поскольку в вышеуказанном смысле их вообще трудно назвать феноменологами. Это мыслители, которые создали в России особый феномен, а именно – альтернативную, неклассическую феноменологию. Т.е. это люди, которые разрешили себе и другим вслед за ними другим употреблять термин «феноменология» в каком-то ином, отличном от общепринятого, неклассическом смысле. И вот эта черта, которая была задана в особенности Мамардашвили, предопределила, с моей точки зрения, саму форму рецепции феноменологии в России. Когда я сейчас открываю отечественные диссертации или книги, посвященные, допустим, феноменологии телесности, я отчетливо вижу, что зачастую они не имеют практически ничего общего с феноменологией. Почему? Потому что они представляют собой, скажем так, феноменологически непросвещенный взгляд, их авторы зачастую неграмотно употребляют слово феноменология, только приблизительно понимая, что оно значит. А все дело в том, что они не пережили и в полной мене не осознали феноменологическую традицию. Если угодно, то они просто не проделали тот труд, который проделал, например, Генрих Робмах, Эрнст Тугендхат или Ханс Блюменберг, написавших диссертации по этому вопросу. И это первый момент, который кажется мне чрезвычайно существенным.

Второй момент. Из отечественных философов я могу назвать интерпретатора феноменологии – это, безусловно, Густав Густавович Шпет, который оказался добросовестным мыслителем, пытавшимся не только воспроизвести систему Гуссерля в «Явлении и смысле», но с критических позиций осмыслить ее, дополнить ее герменевтическим измерением. Ретроспективно, любопытно проследить его аргументацию, сравнивая ее с той герменевтической прививкой, которую привнесли в феноменологическую традицию М. Хайдеггер, Г.-Г. Гадамер, П. Рикер.

И третий момент. Безусловно, у нас зародился и существует класс историков феноменологии, это уважаемые люди, которые сделали очень много, на мой взгляд, для развития феноменологии в России. Я их уже назвал – это Н. . Мотрошилова, П.П. Гайденко, В.И. Молчанов. Мне кажется, что без этого невозможно стать ни интерпретатором, ни уж, тем более, пропагандистом феноменологии.

Резюмировать свое выступление я хочу странным выводом, дополнительно не относящимся к выше изложенной мною классификации. Я стал думать, почему вообще феноменология получала такое значимое развитие в философии XX века? И пришел к выводу, что, видимо, в самой феноменологии содержится какая-то интенция на незавершенность проекта. Это тот, я бы сказал антигегелевский элемент в немецкой послегегелевской философии. Это проект, который изначально был ориентирован на то, что в нем что-то неправильно, что в нем что-то незавершенно. Феноменология, как назвал ее мой преподаватель в Германии Бернхард Вальденфельс, «работающая философия», т.е. это то, что можно дополнить, это то, что никогда не может быть завершено. Исток этой принципиальной незавершаемости феноменологии я вижу у самого основателя феноменологии Гуссерля, задавшего всю эту грандиозную феноменологическую парадигму. На этом я хотел закончить свое выступление, спасибо за внимание!

А.Н. Муравьев: Спасибо!

Вопросы

А.Н. Муравьев: Пожалуйста, вопросы Данилу Николаевичу! Ирина Николаевна!

И.Н. Молчанова: Спасибо за интересный доклад! Интересно было познакомиться с таким вúдением феноменологии. А вопрос у меня конкретный, в связи с тем, что буквально на этой неделе начинает работу международная феноменологическая конференция, к коей Вы имеете непосредственное отношение. В свете Вашей типологии как можно оценить это действо? Это какой-то шаг к появлению пропагандистов у нас? Это развитие историко-философских аутентичных прочтений? Или это создание интерпретаторов? По крайней мере, в задумке.

Д.Н. Разеев: Знаете, я могу сказать, что в задумке, если Вы спрашиваете о задумке, в задумке, конечно, было пригласить интерпретаторов феноменологии, т.е. пригласить тех людей, которые заявляют интересные собственные проекты. Взять того же Эрнста Тугендхата. Я очень уважаю этого философа. Он не считает себя сейчас феноменологом. Знаете, я могу даже привести его цитаты не хуже, чем у Федорова и Флоренского о Канте. Он сказал однажды в интервью, что двадцать лет потратил на изучение Гуссерля и в конце концов понял, что это были в пустую потраченные годы. Но когда ты сталкиваешься с каким-то докладом этого автора, а я в последний раз слышал его доклад, который называется «Свобода и детерминизм», то понимаешь, что имеешь дело с выдающимся мыслителем. Аргументация лишена каких-то излишних историко-философских ссылок, чувствуется действительно мысль, движущаяся на уровне какого-то глубокого аргументирования. Это то, что очень редко встречается, это что-то большее, чем история философии, хотя мы все в каком-то смысле историки философии. Мы все любим какие-то маленькие детали, какие-то коллизии, долго в них можем углубляться. Я помню прекрасную статью профессора Ермичёва, я уже забыл имена тех, чьи взаимоотношения он в своей статье описывает, помню лишь, что речь шла о взаимоотношениях учителя и ученика. Я с любопытством все это читал, и вот в конце статьи Ермичёв, обращаясь к читателю, пишет что-то вроде того, что «читатель, дорогой, ты спросишь, а зачем я это все сообщаю?», и заключает: «Да просто понравилась история». Действительно, бывают просто красивые истории, их тоже нужно знать, и, конечно, есть тяга к этой историко-философской, скорее, профессиональной работе. Пропагандистом быть трудно. Здесь, видимо, нужно быть уже и в возрасте, может быть, мышление должно быть по-другому построено. Так вот, отвечая на вопрос, задумка была, конечно, пригласить кого-то из пропагандистов феноменологии, но это очень сложно седлать, поскольку они все очень занятые люди, у них на три года все запланировано. Поэтому мы пошли другим путем – пригласили хороших историков и интерпретаторов. Для того чтобы самим послушать, что в их понимании может быть историей феноменологии, а что в их понимании может быть интерпретацией феноменологии. Причем замечу, что мы пригласили не только европейцев, но и известных отечественных феноменологов. Мы пригласили В.И. Молчанова, А.Г. Чернякова. Планировалось участие Н.В. Мотрошиловой, но она приехать, к сожалению, не смогла, хотя в последнее время она приезжала на другие наши феноменологические мероприятия. Итак, я отвечу следующим образом: на конференции будет история феноменологии и чуть-чуть интерпретации. Всех заинтересованных, кстати, приглашаю с 3 по 5 июня принять участие.

А.А. Ермичёв: Пишут о предфеноменологических моментах, идеях в русской философии, вот Молчанов, в частности, в справочниках маслинских об этом. Насколько важно для понимания сущности русской философии внимание к этим предфеноменологическим строениям в русской философии, как на Ваш взгляд?

Д.Н. Разеев: Знаете, мне кажется, что это не безосновательная проблема и вот почему. Я бы не связывал этот вопрос только с феноменологией. Я бы сказал так, феноменология получила достаточно сильное распространение в России, потому что она изначально была ориентирована во многом на платонизм. Дело в том, что элемент платонизма, с моей точки зрения, существует и в феноменологии. Именно это сблизило две разнородные, казалось бы, традиции. Феноменологическая традиция, в которой один из главных элементов – это сущностное усмотрение. Т.е. это позиция, которую отстаивал Гуссерль, и которая заключалась в том, что наряду с усмотрением физических вещей мы можем усматривать сущности. И дело не в том, что последние существуют реально или идеально, а в том, что речь идет об определенном опыте сознания, который регулирует нашу жизнь. Т.е мы ориентируем себя и наши поступки в соответствии с тем, как мы умеем постигнуть ту или иную сущность. Но это отдельный серьезный разговор. Я очень грубо сейчас выразился, но мне кажется, что указанный мною элемент, платонистический, очень близок и русской философской традиции.

А.Н. Муравьев: Третий вопрос.

Б.В. Иовлев: Я хочу Вас спросить, где, по Вашему мнению, находится граница между философской интроспективной феноменологией и научной психологией, которая во многом выступает и по существу является эмпирической наукой, насколько философская феноменология может рассматриваться как еще недоразвитая психология, до которой у психологов еще не дошли руки?

Д.Н. Разеев: Вы знаете, я могу тут только отослать к литературе. Дело в том, что изначально феноменология была заявлена как антитеза психологизму. И в каком смысле понимаемом психологизме? Имел место спор, у Фреге и у неокантианцев, речь шла вот о чем. Если в основе деятельности сознания лежат объективные психические процессы, то и законы логики можно свести к психическим процессам. Даже тот факт, что А есть А, по мысли психологистов, можно вывести из психической деятельности человека. Против этого Гуссерль и возражал. Он, если хотите, был платоником или метафизиком, который жестко разделял реельные переживания сознания, т.е. те кирпичики физических ощущений, которые у нас есть, т.е. те ощущения, которые у меня имеются, и тó, как я эти ощущения интерпретирую, какой смысл я им придаю. Я формирую значение, я осуществляю смыслопридающую деятельность и это особый аспект деятельности сознания. Более того, Гуссерль пытался развить феноменологию как метод правильно построенной психологии. Я Вас отсылаю к литературе. Совершено замечательная исследовательница из Курска, Ольга Власова написала объемную книгу, которая посвящена отчасти этому вопросу, т.е. взаимоотношению феноменологии и психологии в XX веке. Особое внимание она уделяет клинической практике. Это все, что я могу сказать, поскольку я не большой специалист в этом вопросе. Спасибо!

А.Н. Муравьев: Спасибо большое!

(Аплодисменты)

Информация о конференции

ФИЛОСОФСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

3 – 5 июня 2010 года

Международная конференция по феноменологической философии

NEW CONCEPTS IN MODERN PHENOMENOLOGY:

GENETIC METHOD AND INTERDISCIPLINARY PROBLEMS