|
«РУССКАЯ МЫСЛЬ»: Историко-методологический семинар в РХГА
Ведущий семинара – доктор философских наук, профессор РХГА Александр Александрович Ермичев
26 октября 2007 г. состоялось заседание на тему «Основной вопрос русской философии» Выступил доктор философских наук, член Союза писателей и Союза кинематографистов России Александр Леонидович Казин.
А.А. Ермичев: Сегодня у нас в гостях Александр Леонидович Казин. Александр Леонидович известен в наших петербургских интеллигентских кругах как автор множества работ, осмысляющих историю России с православных позиций. И однажды даже во время одного из своего выступления на презентации последней замечательной книги Александра Леонидовича «Великая Россия» я осмелился назвать его одним из ярких представителей пост-советского славянофильства. И страшно боялся, ну, как вы обидитесь, Александр Леонидович. Но так оно и есть. Александр Леонидович занят, мы его очень долго уговаривали придти к нам. И вот он сегодня здесь. Сегодня он выступит с докладом «Основной вопрос русской философии», доклад, который, как я припоминаю, построен на основе одной из глав одного из материалов – вот такая книжка замечательная красиво сделанная «Великая Россия» – построена на основе одной из глав этой книги. И вот мое вступительное слово. Еще раз хотелось бы сказать, что в ноябре у нас будет только одно выступление, это выступление о. Георгия Митрофанова со следующей темой «Осмысление октябрьской революции в трудах русских религиозных философов». Быть может, не вполне точно сказал я о названии, но тематику я передал точно. Это будет в конце ноября, и мы оповестим по е-мейлу и затем еще звонками относительно этого события. Александр Леонидович, обычно у нас так. Где-то порядка в пределах часа сообщение, после этого вопросы присутствующих здесь прошу задавать вопросы, именно вопрос – коротко, ясно, внятно. Потом вы отвечаете на эти вопросы. После этого мы комментируем ваше выступление, и выступление тех, кто будет в свою очередь выступать. Начнем работу, прошу вас. А.Л. Казин: Я хотел бы сразу извиниться, уважаемые коллеги, я немного простужен, поэтому у меня такой голос несколько хриплый, вообще, он у меня не совсем такой. Поэтому я вынужден и чай тут немножко пить, простите, пожалуйста. А.А. Ермичев: А мы даже принесем еще чашечку. А.Л. Казин: Ну, отлично, вот. А во-вторых, я просто рад видеть вас и много знакомых лиц я вижу здесь. И находиться в стенах Русской Христианской гуманитарной академии, потому что не далее как в прошлый четверг мне пришлось выступать, записывать передачу на пятом канале Санкт-Петербургского телевидения по поводу преподавания «Основ православной культуры» в школе. И вот там я почувствовал, что я там вообще один как бы русский православный философ, а других больше нету. Во всяком случае, поддержки эта идея практически не получила в этой передаче. Я себя чувствовал как бы на передовой линии, где я должен защищать позиции, которые никто кроме меня не разделяет. Ну, кроме двух-трех человек, в студии присутствовало около ста человек. Я надеюсь, что среди вас я встречу больше единомышленников, хотя конечно это не значит, что с тем, что я могу сказать, вы заранее согласны, и может быть даже совсем наоборот. Но, тем не менее, это так. Вот, поэтому я думаю, что я буду предельно краток, поскольку и вам всем наверно хочется что-то сказать по этому поводу, и с другой стороны вообще основной вопрос русской философии – такая тема, по которой можно вообще целый цикл лекций читать. Поэтому только некоторые тезисы, которые естественно, подлежат обсуждению и всякого рода критике. Я думаю, что основной вопрос русской философии можно сформулировать достаточно просто: как вообще возможна русская философия? Как известно, философия в буквальном переводе означает «любовь к мудрости», или «любомудрие» буквально. Так вот спрашивается, какую мудрость вообще любит Россия? И в чем эта мудрость заключается? И является ли эта мудрость философской мудростью в том смысле, в каком, скажем, употребляется это слово применительно к западному культурному контексту или к восточному. Потому что совершенно очевидно, что русская философия есть нечто иное, чем западная или восточная философская традиция. Ни Запад, ни Восток не признают её своей. Достаточно взять любую книгу по русской философии или относимую, так сказать, к русской философии, и вы увидите, что это нечто совсем иное, чем Кант или Гегель. И вместе с тем, это и не восточная философия. Потому что как ни крути, а классическая восточная философия типа даосизма или буддизма – это всегда, в конечном счете, тенденция к растворению субъекта к некой безличной мистической субстанции. И в этом смысле русская философия, действительно, и не восточная, и не западная. Потому что в ней с самого начала присутствуют как явно выраженное личное начало, так и какой-то другой статус этого личного начала в духовном, социальном и материальном космосе. Это, конечно, довольно трудно сформулировать в тех категориях, которые традиционно, скажем, изучают в курсе университетской истории философии, опираясь преимущественно на западную философскую традицию. Вот несколько лет назад я у меня была поездка на Валаам, и там я встретился с одним православным поэтом, который сказал «Зачем ты вообще занимаешься философией? Это же совершенно потерянное время. Философия не отвечает ни на один вопрос жизни. Вместо хлеба она дает камень. Вообще не надо заниматься философией русскому человеку православному». Я некоторое время думал, что ему ответить, потому что, собственно говоря, поэт, хороший поэт, но обходится прекраснейшим образом без философии. Как, вообще говоря, и любой человек с улицы, который ведь не кончал философского факультета. И, тем не менее, у каждого из этих людей есть какой-то свой собственный ответ на самые главные жизненные вопросы, и эти ответы он получает независимо от философии, они получаются каким-то другими путями. Странно было бы вообще от каждого требовать кончить философский факультет, или например, Христианскую гуманитарную академию под руководством Александра Александровича Ермичева. Наверно, это было бы хорошо, но странно. Кроме того, даже есть такой термин вообще «скандал в философии», который существует в некоторых философских словарях, смысл которого заключается в том, что за, скажем условно, две тысячи лет существования философии философы, вообще говоря, не пришли к единому мнению ни по одному вопросу. Нет ни одного вопроса, который был бы в равной степени принят философией, философами в качестве некой общепринятой позиции. В физике есть такие, в математике есть какая-то аксиоматика. Дважды два четыре – этим никто не спорит, а вот в философии нет этого. В философии на каждый тезис есть свой антитезис, и на каждое утверждение есть свое отрицание. Спрашивается, что же это за наука такая? И надо ли к ней относиться всерьез? Вспомним такого великого философа европейского, скажем, как Георг Вильгельм Фридрих Гегель, «Егор Федорович», как его называл Белинский, который создал некую всеобъемлющую философскую систему, некую башню логическую и диалектическую, где есть ответы на абсолютно все философские вопросы. Сегодня эта система вряд ли может восприниматься иначе, как с некой долей иронии. Во всяком случае, вот, замечательный немецкий драматург Бертольд Брехт в XX веке сказал, что «Большая логика» Гегеля вообще это одно из главных произведений мировой юмористической литературы. Потому что тут как бы речь идет о жизни понятий, таких неустойчивых логических сущностей, каждая из которых жената на собственной противоположности, и они весь день борются, ругаются и дерутся, и весь день на ножах. А вечером, как ни в чем не бывало, ложатся спать в одну постель. Да, тезис-антитезис, каждый женат на своем антитезисе. Вот такая философия, да. И, в общем, я тут начал понимать, как бы этого поэта – может, он, действительно, прав в каком-то отношении. Но с другой стороны ведь есть не обязательно такая философия, да. Есть какая-то другая философия. И вот я думаю, что такая философия, другая философия, она, собственно говоря, и есть русская философия, вытекающая из иной духовной традиции и осуществляемая иными духовными и умственными путями. Возникает такая альтернатива – либо игры разума, которые конструируются самим разумом -- самообосновывающийся разум, трансцендентальное начало. Разум, основанный на самом себе, который произвольно конструирует любую картину мира, коль скоро она непротиворечива или противоречива в рамках своей собственной логической конструкции. Но это противоречие как бы имманентно включается в эту конструкцию и прекрасно там уживается со всеми другими противоречиями. Вот либо такая произвольная игра ума, и тогда, собственно говоря, можно заниматься этим прекрасно и называть это профессиональным занятием философией, получать за это деньги профессорские, защищать диссертации. Но надо при этом хорошо представлять, что эта философия есть не что иное как игра ума, который может быть той или иной, но, в сущности, не важно какой. Главное, что я играю в эту игру как игру в шахматы. Вот ты хорошо играешь в эту игру, значит ты профессиональный философ. Если ты хуже играешь в эту игру, значит, ты плохой профессиональный философ. Уже не гроссмейстер, а только перворазрядник…А может ли быть какая-нибудь другая философия? Почему собственно так произошло? Как мы вообще А вот теперь то, что касается, собственно русской философии. Как известно, в России, долго не было философии, во всяком случае, в западном смысле этого слова, хотя была гениальная архитектура, иконопись, были замечательные литературные памятники, начиная от «Слова о Законе и Благодати» митрополита Иллариона и «Слово о полку Игореве». Но вот рефлексивной философии трансцендентального типа в России не было. И это объясняется одним простым фактов: философствовать о Боге, вообще говоря, кощунственно. Бог не может быть предметом логического анализа, он не является вообще интенциональным предметом, потому что не я Его держу, а Он меня держит. И в этом смысле Он не может являться предметом моего интенционального акта. Вот в этом смысле, конечно, философствование о Боге, даже употребление этого слова в третьем лице, например, «Он есть» само по себе есть некая кощунственная умственная форма. Вы, конечно, можете меня спросить: а почему вообще так? Почему так случилось? На это я могу дать только один ответ: не знаю. Предполагаю, что это Промысл Божий. Хотя, конечно, можно говорить о разного рода культурных, исторических, лингвистических особенностях развития русской культуры и русской философии. Можно говорить о рационально-юридической версии в интерпретации христианского благовестия на Западе, исходящей из римской юридической культуры и холодного жесткого латинского языка, в отличии, скажем, от греческого или славянского и так далее. Но факт остается фактом. Европейский интеллектуальный акт – это акт обладания предметом. Собственно говоря, это есть неверующий разум, потому что обладать предметом веры нельзя. Если ты обладаешь предметом веры, то это уже не предмет веры, это уже предмет обладания, власти, манипуляции, но не предмет веры, т.е. не объект верующего разума. В то время как русский, православный по происхождению, по духовной традиции интеллектуальный акт – это как бы внутреннее сознание невозможности, недостойности судить о Боге. Вот это интуитивное сознание невозможности (недостойности) судить о Боге логическими средствами – это и есть, собственно говоря, зародыш, или исток того, что я называю основным принципом русской философии. Это принцип верующего разума. Это попытка сохранить веру в условиях интеллектуального акта. И если говорить о неких последовательных шагах развития этого принципа верующего разума, то первую рефлексивную процедуру по этому поводу в России совершили старшие славянофилы в лице Хомякова и Киреевского, которые сформулировали два главных принципа этого мышления. Это, во-первых, сверхрациональный, сверхлогический характер истины. Истина не совпадает с суждением о ней. И вообще истина не есть суждение, она не есть предмет выводного знания. Истина, та истина, которую они искали, не является предметом логического вывода. Ее нельзя вывести из чего-то иного, потому что из нее выводится все. В этом смысле истина есть не логическое суждение, а состояние мыслящего духа. И, во-вторых, конечно, это соборный характер интеллектуального акта, познавательного акта, вообще философского акта. И Хомяков в этом смысле совершенно четко формулирует, что истина недоступна отдельному сознанию. Она доступна совокупности сознаний объединенных любовью. Вот это учение об истине и есть первый метафизический акт верующего разума. Что такое метафизический акт? Это акт выхода сознания, или «cogito» в картезианской терминологии, за свои собственные пределы. Это, если хотите, демонстрация доверия к Богу, Который формально-логически не является объектом моего мышления, но Которому я доверяю в сверх-логическом, сверх-рациональном усилии своего сознания. Т.е. это преодоление формальных границ «cogito». В этом смысле можно сказать, что не бытие феноменально, а мысль бытийна в русской философии. Если в западной философии мы имеем дело с неким интенциональным объектом, с неким феноменом бытия, то в русской философии мы имеем дело с обратным отношением. Сама мысль бытийна, она не покидает пределов положенного Богом бытия, она доверяет источнику бытия, в некотором роде она жертвует собой при этом. И поэтому многие христианские мыслители в России так и говорили: все в этой жизни должно быть принесено в жертву Богу, в том числе и разум. Да, формально это жертва. А по существу это демонстрация доверия к Источнику бытия, который лежит за пределами формально-логической сферы, сферы рационально-юридической. Как раз это то, что С. С. Хоружий называет «энергийностью» русской мысли в отличие от эссенциалистского характера мышления Запада. В русской мысли присутствует некий энергетический потенциал, некое действие. Энергия это, вообще, есть действие, усилие. Действие, которое преодолевает ограниченную сферу трансцендентального сознания. Т.е. сознания основанного на самом себе. И я думаю, что если поставить себе целью проследить дальнейшие судьбы русской философии в XIX – XX веках, опять-таки в предельно обобщенном варианте, то здесь такой акт верующего разума можно увидеть практически во всех его вариантах, начиная с онто-гносеологического, как это было, скажем, у Хомякова и Киреевского. Это, условно говоря, онто-гносеологическая парадигма, онто-гносеологическое направление русской светской религиозной философии – Хомяков, Киреевский, Самарин, и так далее. Они пытались осмыслить ситуацию верующего разума в терминах европейской философской традиции. Естественно, вынуждены были выходить за ее пределы, потому что она в эти понятия, в эти категории не вмещается. Отсюда введение таких понятий, как соборность мышления. Далее это антропологическая, точнее онто-антропологическая парадигма в русской философии – это, например, Страхов, Лопатин, Астафьев, Несмелов и другие. Вот эти люди, которые попытались обратить эту проблематику внутрь человека. Ибо сам источник бытия находится не только вне человека, но и внутри него самого, это как бы внутренняя бездна. Есть внешняя бездна Божественной премудрости, и есть эта внутренняя бездна человека, потому что человек создан по образу и подобию Божию, и в нем есть Божественное начало. Несмелов на этом основании построил свою знаменитую «Науку о человеке», иногда с очень смелыми, радикальными, я бы сказал, суждениями по этому поводу, даже слишком смелыми. Но, тем не менее, это так. В-третьих, это культурологическая парадигма в русской философии, которая строит свою культурологию на основаниях верующего разума, от Данилевского, Леонтьева, Розанова, вплоть до евразийцев и даже наших современников, Льва Николаевича Гумилева, например. Когда культура понимается, как проявление Божественного замысла бытия, в том числе и язык, особенно язык, конечно. Отсюда, скажем, философия русского слова – вернее, метафизика русского слова, его глубинная духовно-семантическая и фонетическая природа. Такая «философская филология» ничего общего не имеет с лингвистическим позитивизмом или постмодерном, это, так сказать, филологический аспект верующего разума. Тут присутствуют профессиональные филологи (во всяком случае, одну я вижу), она меня поправит, если я ошибаюсь. Есть «Философия русского слова» Колесова, например – замечательная современная книга. Кстати, и Флоренский, и Булгаков, и Лосев много занимались такой философией языка (философией имени). И далее это, конечно, символическая парадигма русского философствования, основанная, как известно Владимиром Сергеевичем Соловьевым и его последователями – мыслителями XX века. К этой парадигме, как известно, есть очень различное отношение, в том числе, в церковных кругах, и философских кругах тоже. Я не собираюсь сейчас входить в детали этой полемики, могу сказать только, что сама по себе символическая форма мышления вполне укладывается и вполне работает в пределах этого акта верующего разума. Как вы знаете, существует символизм богословский, и в этом плане, собственно говоря, символическая парадигма в религиозной философии не является ересью, как это иногда пытаются представить, а является именно светской формой религиозной философии, которая вовсе не претендует на создание второго параллельного богословия. И, конечно, в этой ситуации человеческий ум – даже верующий ум – может ошибаться. Ну, как опять-таки совершенно верно говорит Алексей Федорович Лосев, дело в том, что он может не ошибаться. Вот в чем дело. И те мыслители, которые и сегодня работают в этой парадигме, парадигме верующего разума, они являются наследниками именно этой традиции. И в этом состоит достоинство русской философии, и ее место в мире, повторяю, в отличие от абсолютизации личного начала на Западе и тенденции к архаике безличного начала на востоке. Достаточно назвать имена того же Алексея Федоровича Лосева, который, как известно, ушел из жизни в 1988 году, в день Кирилла и Мефодия. А так же Аверинцева, Бычкова, Хоружего, Панарина, Нарочницкой, нас грешных. Я думаю, что тем людям, которые хотят заниматься русской философией, надо хорошо себе представлять, вообще говоря, чем они занимаются, да. Это как бы не совсем философия, вернее, это философия, которая включает в себя полноту верующего духа, не сводя ее к трансцендентальному принципу само-обосновывающегося сознания. Она не отделяет веру от разума, красоту от истины, истину от блага. А единство блага, истины и красоты и есть цель русской философии, и имя ей Мудрость. И её-то и ищет гений России. Ну вот, пожалуй, на этом я закончу, чтобы вас особенно не задерживать…
А.А. Ермичев: Вы не задерживаете.
А.Л. Казин: Я смотрю уже двадцать минут восьмого, я думаю, что здесь есть люди, которые могут сказать много чего по этому поводу. Вот Александр Александрович, я чувствую, хочет что-то сказать. Так что, может, тогда перейдем к вопросам? Можно читать годовой курс лекций на эту тему…
Вопросы А.А. Ермичев: Ну, понятно. Что ж, давайте, действительно, перейдем к вопросам, какие могут быть вопросы? И, пожалуйста, – к Александру Леонидовичу. Пожалуйста. А.Н. Швечиков: Александр Леонидович, какая на ваш взгляд, разница между метафизикой в западном варианте, в кантовском варианте, и метафизикой русской религиозной философии. А.Л. Казин: Я уже говорил об этом. В кантовском варианте, строго говоря, метафизики м нет («вещь в себе» непознаваема), а в гегелевском или, например, гуссерлевском варианте метафизика есть не что иное, как проекция трансцендентального Я, его познавательного акта на предмет, который является имманентной частью самого сознания. Т.е. это метафизика самого сознания. Если угодно, она заслуживает теоретического уважения. Это имманентная метафизика. Это яростный имманентизм во всех возможных его вариантах. Так же как метафизика Марскса, скажем, есть имманетизм экономический, а метафизика Фрейда есть имманентизм сексуальный. В русской философии мы имеем дело с собственно метафизикой, с другим принципом мышления. Это мышление, которое пытается слабыми человеческими силами преодолеть собственные пределы. Остаться «у-богой», да, «у Бога», поэтому и говорят иногда, что русская философия «непрофессиональна», что-то такое среднее между теорией, публицистикой, романистикой и так далее. Да, в плане умственной игры, то есть в плане понимания философского мышления как шахматной партии, она «непрофессиональна». Потому что она занимается другим предметом, она занимается предметом, который заведомо превышает возможности человеческого ума. И вместе с тем Бог дал человеку эту способность для того, чтобы мы могли осуществлять ее по мере Его откровения. Вот в этом заключается попытка создания русской православной метафизики. Причем даже не только в религиозной. Вот я тут не упомянул о том, что, скажем, даже мышление типа мышления Чернышевского может быть в определенном смысле понято как превращенная форма верующего разума. Не случайно, тот же Соловев назвал диссертацию Чернышевского первым шагом к положительной эстетике в России. А ведь это два антипода – великий идеалист и великий материалист… А.А. Ермичев: Так, пожалуйста, Ростислав Николаевич. Прошу вас. Р.Н. Дёмин: Александр Леонидович, спасибо большое за интересное сообщение. Хотелось бы спросить вас следующее, как вы считаете представление о «скандале в философии» оно присутствует в истории философии изначально, начиная уже по сути дела с милетской школы, или оно возникло в конце XIX – начале XX века? А.Л. Казин: Ну, оно было сформулировано в конце XIX-начале XX века, сформулировано как понятие, как проблема. И, действительно, это парадоксальнейшая вещь, когда на протяжении двух тысяч лет профессиональные занятия философией в западной интеллектуальной традиции привели к этому самому «скандалу», когда нет ни одного философского суждения, ни одного философского положения, которое не могло быть в принципе оспорено каким-то иным. Это в некотором роде научный скандал. осознанный и сформулированный как проблема в конце XIX – начале XX века.. А существовала она всегда, это историко-философский факт. Р.Н. Дёмин: Тогда это и есть именно то, о чем не спорят философы. Это есть нечто то бесспорное, которое существует, по сути дела. А.Л. Казин: Самое бесспорное, что существует в западной философии, да, согласен. А.А. Ермичев: Пожалуйста, еще какие вопросы. Р.Н. Дёмин: С вашей точки зрения, как относится традиция русской философии к традициям византийской философии? А.Л. Казин: Серьезный и сложный вопрос, и я боюсь, что тут надо очень далеко уходить… Бычкова пригласите, он вам это подробно расскажет. А.А. Ермичев: Хорошо, мы это обязательно сделаем. А.Л. Казин: Я думаю, что это всерьез надо обсуждать, на ходу на такой вопрос не ответить. Ясно, что это одна и та же духовная традиция. А как она была сформулирована, скажем, в византийском богословии, а потом в русском богословии – читайте, например, Флоровского «Пути русского богословия». А потом она была сформулирована в русской религиозной философии – это была попытка сформулировать ту же самую проблематику на языке светской мысли, которая вместе с тем остается языком верующего разума. А.А. Ермичев: Пожалуйста, Михаил Витальевич. М.В. Быстров: У Трубецкого-старшего, у Сергея Трубецкого, есть работа «О природе человеческого сознания», 1890 год, по-моему, он говорит там о соборности как бы отдельного сознания. Так вот соответствие между тем другим – есть? А.Л. Казин: Это метафора, которая обозначает внутреннее многоголосие личного сознания. Но это не отменяет того факта, что сам познавательный акт в русской философской традиции, наследуя традиции православной церковной соборности, может осуществляться с точки зрения этого подхода к вещам только в рамках определенной общности. Общности, которая превышает мою личную и в этом смысле случайную пространственно-временную точку зрения. Потому что моя персональная точка зрения – это абсолютизация моей личной позиции в мире. А истина в этом плане сверх-временна, сверх-пространственна и даже сверх-лична. Это как различие прямой и обратной перспективы в иконе. И в этом плане можно сказать, что русская философия стремилась выдержать обратную перспективу мысли, в отличие от прямой перспективы пост-ренессансной философии Запада. А.А. Ермичев: Так, Валерий Александрович, прошу вас. В.А. Фатеев: Правильно ли я понял, что вы считаете, что богословие как наука одна имеет право на существование, поскольку вы говорите, что рациональные размышления о Боге они, в общем-то, несостоятельны? Или я неправильно вас понял? И так же религиозная философия, она может быть философией религиозной, но и рациональной и интуитивной, там, и прочее. Вот, как вы эти два понятия между собой соединяете? А.А. Ермичев: Тем более что Булгаков говорил: «Философия должна искать Бога это, пожалуй, ее единственная задача». А.Л. Казин: Согласен, я об этом и говорил. А что касается науки – это особый разговор. Если отождествлять науку с рациональным началом, с рационализмом вообще – это один подход. И в этом смысле эволюция понятия науки сама грандиозна, она претерпела множество изменений, начиная с античной науки, средневековой науки, новоевропейской науки, и так далее, вплоть до неклассической и постклассической науки начала XXI века, которая ищет безумных идей. И если ваши идея недостаточно безумна, то она, может, и не войдет в ранг в состав современной науки. Об этом говорят, например, величайшие физики XX века. Но вместе с тем принципиальное различие между богословием и наукой заключаются в одном простом факте. Богословие – это учение о Боге, мире, и человеке с точки зрения Божественного Откровения. А наука – это учение о Боге, мире, и человек с точки зрения природы. А философия – это учение о Боге, мире, и человеке с точки зрения самого человека, в перпективе его верующего или неверующего разума. Вот я так я могу на этот вопрос ответить. А.А. Ермичев: Так, пожалуйста. Вопрос: Каково ваше мнение на следующее утверждение: сколько философов столько и философий? А.Л. Казин: Это просто переформулировка понятия «скандал в философии». «Сколько философов, столько и философий», сколько художников столько и картин, сколько поэтов, столько и поэм и так далее. Но это характеристика определенного состояния культуры, которое получило четкое название модернизма. Это авторское начало, которое в западной культуре, как я пытался продемонстрировать в самом начале своего выступления, оказывается генеральной линией этой культуры. Что такое, например, схоластика, как не абсолютизация одной из человеческих способностей? А именно – рационально-логического мышления, формально-логического аристотелевского типа. Абсолютизация человеческого (авторского) начала – это в некотором смысле есть изначальный метафизический модернизм западного мышления. В этом плане – сколько философов, столько и философий. В русской философии мы имеем дело с иным принципом мышления. Это попытка выяснения истины, которая называется таинственным словом «правда». Истина и правда – это не одно и тоже, хотя в идеале – в Боге – они совпадают. Рациональная истина и духовная правда даже познаются разными способами. Правда – это такое начало, которое, скорее молчит о себе, чем говорит о себе. И к правде, вообще, подходить надо осторожно. Правда не бьет себя в грудь и не кричит, что она истина. Она, скорее, молчит о себе. А.А. Ермичев: Так еще вопрос, пожалуйста, Валерий Александрович. В.А. Фатеев: У меня даже два вопроса. Один вопрос, а второй – просьба рассказать немножко об этой книге, что в ней написано и что вы хотели сказать в этой книге. А вопрос такой у меня возник. Эрн, например, в отличие от вас, примерно тоже самое, говоря, считает, что на Западе вовсе не целиком отвергается эта позиция философии верующего разума, и философия современная действительно тяготеет к такому искажению общего подхода. А в былые времена было достаточно большое количество философов, которые вполне в чем-то близки русской философии. Как вы к этому относитесь? А.Л. Казин: Ну, я уже говорил, что я рисую некую предельно обобщенную схему. Хотя, разумеется, в рамках западного мышления, западной культуры есть все, в том числе есть и православие, например. А.А. Ермичев: Я продолжу то, что не договорил Александр Леонидович, потому что имел честь выступать на презентации этой книги. «Великая Россия» - это не от Струве. Великая Россия по другому признаку, по признаку такому: «Рядом с Богом граничит страна и эта страна - Россия». И вот победа русская именно понимается вот в этом контексте. А что касается последней главы, где даны идеологии, даны разговоры ныне живущих героев Достоевского, то, на мой взгляд, это сделано просто самым замечательным образом. Так, еще вопросы какие? Прошу вас. Вопрос: Александр Леонидович мне приходилось общаться с иностранцами. И в том числе говоришь им, вот все наши увлекались философией в XIX веке, и вот целая эпоха наши блестящие имена. Вот в какой мере сейчас переведены ли они, существует ли для западной философии в целом русская философия эта самая, или нет? Или так все-таки это наша обойма? Потому что эта наша сейчас трагическое непонимание, которое там от начала ли XIX века, вот они нас не понимают. Вот если бы эта философия там наша была как-то доведена до них, может быть, вопрос-то так, может быть, меньше стоял? А.Л. Казин: Я понял. Тут, видите ли, вопрос ваш можно разделить на две части. Во-первых, русская философия, русская культура известна западной интеллектуальной и духовной элите, которая немногочисленна, как и любая элита по определению. Но я могу назвать просто несколько имен, начиная с того же Фридриха Ницше, например, или Шпенглера, или Томаса Манна, Мунье, конечно, да, и многих других людей. Есть очень хорошая университетская русистика на Западе, в частности, мне приходилось встречаться в Италии, например, с людьми, великолепно знающими русскую культуру, отнюдь не хуже, чем у нас здесь. А с другой стороны, что я могу сказать? Понимаете, ведь, скажем, если возьмете полуторамиллиардный Китай, то там не многие знают, что Пушкин – это великий поэт. И может быть в процентном отношении, скажем, и на Западе, в той же Америке, не многие знают, кто такой Пушкин. Знаете, от этого он не перестает быть великим поэтом. Но вот, видите, англичане снимают в кино «Евгения Онегина», и так далее. Это вообще одна из загадок существования произведения искусства как такового, оно не перестает быть, когда о нем никто не знает, но о нем знает Бог. Вопрос: Почему мы… (нрзб) А.Л. Казин: Ну, как почему, потому что Германия – это не Россия, а Россия – это не Германия. А.А. Ермичев: Прошу вас, пожалуйста, вопрос. А. Гастева: Я не философ, сюда случайно попала. Александр Леонидович, вы сейчас сказали, что Восток – он архаически отрицает человека, как бы так обобщили. Скажу так, я довольно глубоко в суфизме, я суфийский мюрид, и я перевожу. Хазрат Инайят Хан – это настолько похоже на Бердяева, резонирует. И на самом деле похоже на то, что вы сейчас говорили. А.Л. Казин: Я имею в виду здесь тот масштаб рассмотрения проблемы, когда можно говорить о Востоке в целом. Когда можно говорить о Востоке, как принципе мышления. Вот в этом плане можно говорить о том, что так или иначе восточное понимание бытия, восточное участие в бытии носит иной характер, чем участие западное, и участие русское. Но я имел в виду, прежде всего, даосизм и буддизм. Исламский суфизм – это совершенно особое дело, как, скажем, старчество или юродство в русской религиозной традиции. Но согласитесь, что исламский тип сознания – это не западное сознание, и не русское сознание… А.А. Ермичев: Так, Илья, пожалуйста. И. Ильин: Александр Леонидович, нельзя ли уточнить, что вы имеете в виду под выражением «русская победа» более подробно. А.Л. Казин: Ну вот, Александр Александрович уже сформулировал ее. Назову вам еще одного западного человека, который не то, что любил Россию, а вообще собирался перебираться в Россию, когда побывал на Пасху в Московском Кремле. Это Райнер-Мария Рильке. И это ему принадлежит вот эта фраза о том, что есть такая страна Бог, а Россия граничит с ней. Из зала: «Все другие страны граничат друг с другом, и только Россия граничит с Богом». И. Ильин: Александр Леонидович, не полагаете ли вы, что абсолютное обезличивание русского человека, русской культуры и, практически, полная потеря русской духовности как таковой, описанной у русских великих философов, доказывает как раз наоборот – полную беззащитность русской культуры перед западными влияниями. Потому что скоро мы русского человека не сможет отличить от западного, на улице, даже по его глазам. А.Л. Казин: Ну, видите, я бы не совсем согласился с этим, потому что достаточно приехать в любую европейскую страну, и вы увидите, что там другое выражение глаз, чем в России. И я неоднократно с этим встречался, и не только за рубежом, но, и собственно, в России. Западный человек как бы сознает свою правоту перед Богом, об этом писал еще Достоевский. Как он писал, что вот западный шаромыжник хоть и шаромыжник, но при этом он как бы своем праве, и уважает себя. А на Руси – вот тот же Мармеладов у Достоевского, который спрашивает Бога о своей судьбе – да, вот Господи, за что ты нас-то приветствуешь? А за то, - говорит Мармеладов, - что ни один из нас не подозревал, что достойна его чаша сия. А.А. Ермичев: Так, Светлана Александровна, пожалуйста.
С.А. Воробьева: В парадигмах русской философии, в частности, онто-гносеологическая, которую вы относите славянофилам-младшим, и культурологическая – я так понимаю – которую вы начинаете с Данилевского. Но не могли бы вы уточнить тот критерий, по которому выделяются эти парадигмы? И если я правильно поняла, отношение веры к разуму и преломление этого отношения к бытию, человеку, истории, то почему тогда культурологическая парадигма не начинается с младших славянофилов, которые уже ставят проблему идентификации культуры с точки зрения веры, разума? Относя западную культуру к рассудочной, а русскую – к славянофилам. Нельзя ли тогда говорить о культорологической парадигме, уже начиная со старших? А.Л. Казин: Я об этом уже говорил. Речь идет как раз о том, что эти условно выделенные мною парадигмы русской философии – раз, два, три, четыре – это, во-первых, достаточно условное выделение. Но, тем не менее, начали русскую светскую религиозную филоофию именно старшие славянофилы, причем наиболее успешной сферой их деятельности была именно онто-гносеология, на мой взгляд. В то время как, скажем, культурология Хомякова, в частности, эта его чудовищная «Семирамида» – это сейчас уже невозможно читать. А.А. Ермичев: Определенно. А.Л. Казин: Хотя, наверное, есть люди которые этим занимаются и читают это, но, может вы там откроете нечто… чего я, например, не понимаю. И я несколько раз пробовал одолеть эту «Семирамиду», но как-то с трудом у меня это получалось. Что касается антропологической парадигмы – её мы знаем хуже всего. Мы плохо знаем Страхова, Лопатина, Астафьева, Несмелова. Понимаете, эти имена почти не звучат у нас, хотя это очень интересно. Это, повторяю, попытка проследить пути верующего разума внутри самого человека Т.е. построить философскую антропологию на принципе верующего разума. А что касается культурологической парадигмы, то она начинается с Данилевского, потому что собственно Данилевский и есть первый младший славянофил. Он и есть не кто иной, как систематизатор славянофильского философского построения, и в этом смысле его книга «Россия и Европа» – это классическая произведение культурологического типа, Это, собственно, один из первых в мире вариантов циклической концепции культуры, к которой Шпенглер и Тойнби придут только в XX веке. И тут нападки Соловьева на Данилевского не меняют дела. Многие мысли высказывались всегда, как бы нет невысказанных мыслей в мире. Они всегда где-то и кем-то высказывались. Понимаете, речь идет о том, чтобы сформулировать эту концепцию как законченную – что и сделал Данилевский. Ну, а продолжили его, как вы знаете, Константин Николаевич Леонтьев, о котором как-то кто-то остроумно сказал, что он был слишком умен для своего времени. Потому что проблематика Леонтьева – это наша сегодняшняя проблематика. Леонтьев, действительно, наш современник. И в этом смысле культуролог, хотя сводить философские проблемы к культурологии – это вообще философский декаданс в прямом смысле этого слова. Философия не есть культурология. Философия не сводится к культурологии, разве что в постмодерне. В частности, к такой стороне культуры как язык. Но философские проблемы не сводятся к проблемам языка, это лингвистический позитивизм так делает. Я уже говорил об этом. А русская культурология – это попытка осмыслить культуру как явление религиозного характера, как некий замысел Божий о народе и его истории.
Выступления
А.А. Ермичев: Спасибо. Пожалуй, следует прекратить вопросы, потому что у нас так же время в общем-то ограничено. Пожалуйста, кто хотел бы поделиться своими суждениями об услышанном? Прошу вас. Владимир Витальевич Макаров – сотрудник кафедры философии Российской Академии Наук, Петербургское отделение.
Я заранее должен сказать, что я очень положительно, искренне положительно отношусь к вашей деятельности. Я слушал Вас когда-то студентом в Доме ученых, сейчас уже стал старше, и вот опять встретился с Вами. Так что спасибо огромное за то, что Вы есть, и занимаетесь своей работой, и тем, что радуете нас в статьях своих и в книгах интересными очень находками такого свойства, я бы сказал интуитивного. Т.е. духовная целостность в Вас действует, когда Вы с каким-то историческим предметом работаете, или собственно культурологическим, и у Вас искрят очень интересные находки, которые всякий раз удивляют, и попадают в копилку, может быть, собственных каких-то интеллектуальных переживаний и размышлений. Вместе с тем я хотел бы кратко высказать ряд полемических замечаний и в некоторой критической волне высказаться, поскольку Вы тоже сочли возможным пройтись по ряду сюжетов философских весьма сурово. Мне хотелось бы несколько пунктов отметить весьма спорных и поэтому мне кажется очень хромающих. Во-первых, мне показалось, что Ваша оценка западной культуры, особенно философской традиции, несколько однобока и хромает. Хромает вот в каком плане. Понимаете, западная культура пережила когда-то эпоху детского состояния, взлета, исторического появления философии, греческой философии имеется виду, прежде всего: Платон, Сократ, Аристотель и так далее. Какую-то эпоху возмужалости в течении тысячи лет средневековья, всевозможных искушений и попыток интеллектуальных и религиозно-философских. И дошла до метафизики новоевропейской, до эмпиризма. Ну, эмпиризм, просвещение оставим в стороне. Вот, и до каких-то философских систем, увенчавших классическую философскую традицию от Канта до Гегеля. И мы имеем еще перед собой 170 лет, почти два века, уже современной, западной философской мысли. И я глубоко в этом убежден, поскольку сам историк философии, что это совершенно разные траектории, особенно последние 180 лет. Что касается этого последнего периода - с вашей критикой можно согласиться, и даже туда добавить много черных красок вполне справедливых. И в каком-то смысле можно «закатить» западную философскую мысль и философствование этого периода. Кто хочет сделать обратное, пусть найдет там хоть одного философа настоящего, классического, за эти 180 лет. Это касается конца, заката, «исхода», завершения… И наша культура чувствовала эту тенденцию в лице художников писателей и философов: Запад «завершается», ему нечего сказать миру, он выдыхается, он «хоронит Бога», потом человека, автора, и т. д. и т.п. А сейчас весь мир готов похоронить с собой рази собственных интересов и самосохранения. Так вот, мне кажется негоже, и будет совершенно антипродуктивно относиться к западной традиции философской одинаковым образом и выдавать это все за антропологическую парадигму. Вот даже школьные какие-то буквари по философии и культурологи и то отличают космоцентризм, теоцентризм. Ну, и антропоцентризм более-менее справедливо относят к эпохе Нового времени. Знаете, в страшном сне никому из греков не приснится, что человек, в том числе в лице Сократа и Аристотеля, чтобы человек стал в центре вселенной, чтобы он носил статус Абсолютного. Это совершенно исключено и недопустимо относить к античной философии такие категории как сознание, знание, рационализм, и еще то-то такое. Это невозможно. Мысль, мышление, разум и рассудок – вот что различает Платон в своем «Государстве», как способности интеллектуальные. Для грека-философа помыслить можно только бытие, и только бытие, истинное бытие может быть помыслено. Поэтому никакого рассудочной раздвоенности, дуализма, и тем более этих трансцендентальных заморочек нельзя привнести туда. Это вообще исключено по стилю мышления античного. Поэтому и по умонастроению античной философии – никакой человек в центре вселенной у греков не стоял. И Сократу нельзя приписать точку зрения сознания ни в коем случае. Если Лосев что-то такое сказал, то это такой ляп исключительный. И Аристотелю досталось совершенно неправильно. Это касается того, что Александр Леонидович нам здесь представил Аристотеля со стороны его «Аналитик». И совершенно справедливо поздние мыслители называют «Аналитики» «подушкой лености для рассудка». Да, это формы деятельности рассудка в обычных науках, в обычной жизни. Но это не философия, это не предмет философии, это не философский способ мысли. Надо открывать «Метафизику» его. Там нет рассудка, там нет никакого выведения, там нет этих формально-логических ходов, а есть интуитивный разум. Поскольку Аристотель его в качестве специальной работы не дал, то он остался его стилем мышления, некоторой манерой. Вместе с Аристотелем этот стиль и ушел. Поэтому во многом содержание аристотелевских работ, носящих спекулятивный характер, прежде всего его «Метафизики» скрыты для рассудка. И сколько работы Аристотеля существуют, столько они извращаются рассудком, который совершенно не схватывает этого способа мысли. Еще раз подчеркну: ни Сократ, ни Аристотель не были антропологами, их нельзя отнести к этой традиции совершенно. Точно также и тысячелетняя история средневековья, даже все Новое время и завершая всю классическую традицию – я готов утверждать и отстаивать этот тезис: ни дин классический философ настоящий, начиная от Фалеса или даже Сократа, от Анаксагора и до Гегеля не были атеистами. Для них философия и Богопознание – это одно и тоже. Для них истинная философия ведет к Богу, они признают Абсолют, они даже положительно относятся к позитивной религии – будь-то олимпийской, или к христианской. Поэтому тезис нашего докладчика о том, что «верующий разум» есть принцип или особенность русской философии это очень странное утверждение. Вся классическая философия – это единство истинной веры и разума, философского разума, спекулятивного разума, сверх-рассудочного по самой своей природе. Даже у Декарта мы находим, что Бог – это последняя инстанция истинности и возможности мышления как такового, и истинности всякого бытия. Не субъект, который сомневается, колеблется и так далее, является основанием для бытия Бога и всех предметов. Несколько легковесно, на мой взгляд, прозвучал здесь пассаж идущий от Белинского с его ночным колпаком о Гегеле или вот этот анекдот от Брехта. Это не высший аргумент с такой легкостью отмахнутся от того, что сделано Гегелем. Послезавтра исполняется 200 лет выхода в свет «Феноменология духа». Эта работа тем отличается, что в ней Гегель вслед за Платоном и Аристотелем, и больше никем, взял на себя труд попробовать разработать, получить, обосновать и прожить, добраться, до разумного способа мысли. Не просто, знаете, прыгнуть, как это у нас бывает почти у всех отечественных мыслителей, к сожалению, сегодня в выступлении докладчика это тоже прозвучало. Знаете – рассудок это плохо, и рационализм – это плохо, и мы сразу раз, каким-то чудом прыгаем сразу в разумную точку зрения относительно предмета философия, Богопознания, и знаем уже критерии, где тут Бог, он в России, или не в России, или еще где-то за пределами русской истории, и так далее. Это очень легковесный прием, но он для русской философии простителен, потому что этой философия всего 150 лет, может 200 лет – это невелика традиция, поэтому можно вот так по-детски к этому относиться. Что еще хотелось бы мне заметить. Вот смотрите, при всем том, что мы услышали критику западной традиции, вот так немного скопом, сам выступающий, как и любой другой русский мыслитель, возьмем любой отечественный трактат, пользуется терминологией: акт, интенциональность, интеллект, гносеология, онтология. Вы думаете это чья терминология? – это западная терминология, вся западная философия. Найдем хоть одну категорию, которую бы выработала русская философия? Не плохо то, что она (терминология) используется, но просто надо не находится на позициях докантовской философии, потому что это терминология Вольфа, вольфовской школы и всевозможных разновидностей субъективного идеализма, например, Фихте, Гуссерля, и иже с ними, понимаете. Нужно хотя бы добираться до кантовской ответственности за предмет философии, отдавать себе отчет в том, откуда эта категория или понятие заимствованы, что она означает, чтобы с помощью ее что-то выражать. Не только в виде художественных образов красивых и оборотов литературных, а в определенных суждениях и заключениях, потому что мышление и существует только в форме понятия, суждения и в форме заключения, а не только актов, догадок, умолчаний и всевозможных литературных подходов. Поэтому если уже мы пользуемся западной терминологической традицией, то надо отдать ей должное, во-первых, а во-вторых, критичнее относится к этим определениям: понимать, откуда они заимствованы и какая между ними связь. Что касается классической, европейской традиции, отношение к ней для нас будет более полезным и душеспасительным, если мы будем относиться не смешивая все в одну кучу, а различая, где истинные достижения европейской мысли… Потому что это наша основа, мы на этом стоим даже, если мы от этого отталкиваемся, или критикуем, как-то негативно к этому относимся. Так вот мне кажется самым разумным, истинным и продуктивным отношением будет только взвешенное отношение к тому, что завоевано человеческим духом неимоверными усилием на протяжении тысячелетий, и развитие этого содержания. И, в конце, может быть, в качестве примиряющего момента. Говоря в целом о наших духовных задачах, хотел бы отметить, что я разделяю то, чем занимается Александр Леонидович, и в меру своих сил постараюсь в этом направлении что-нибудь сделать. Одному западному мыслителю, не помню точно, кому принадлежит эта мысль, и может быть даже богослову средневековому, следующее положение: «Наивная, несовершенная философия уводит от Бога, а истинная философия приводит к нему». А.Н. Швечиков: Бэкон. В.В. Макаров: Ну, значит, это Бэкон. Это знаете ли, точка зрения всех классических западных философов, и каждый из них в меру сил сделал что-то, пусть что-то не удалось, но попытка их только в этом направлении была. И вот от этого наследия отказываться не стоит. Все, спасибо. А.А. Ермичев: Спасибо. А.Л. Казин: Ну, это собственно параллельный доклад, который мы выслушали… О.И. Губанов: Доклад обстоятельный, посему основное здесь сказано. Но есть все-таки некоторые вещи, которые хотел бы я отметить.
Теперь по поводу русской философии. Конечно, тут перечисление ее парадигм, спорить вроде бы не с чем, все это есть. Но в русской философии есть одна парадигма, а перечисление это уже плохо. И что за парадигма? Здесь присоединяюсь к точке зрения Хоружего. Помните, что в одном из писем Шеллинг написал, по-моему, все-таки Тютчеву о том, что западная философия исчерпала свои религиозные основы. Т.е. на базе протестантизма, поскольку протестантизм есть меонизм – это отрицание самодостаточного бытия (прежде всего Канта имели в виду). Он исчерпал себя и требует новых начал философии. Почему так и назвал свою работу Киреевский «О необходимости новых начал для философии»? Этим началом является концепция целостного знания. Что такое целостное знание? Это учение о конкретности. Вот есть центральная категориярусской философии – конкретное знание. Конкретное – целостное, связанное. Это синонимы, не буду особенно углубляться. Здесь происходит соединение того, что было разорвано уже в поздней античности – вера и знание. Вера и знание изначально были целостны. И только позже схоластика привнесла разрыв этот, он искусственный. Опять же ссылаюсь на Николая Михайловича Бахтина. Не Михаила Михайловича, а на его брата. У него есть такая работа краткая, четкая «О вере и знании и их целостности». Все это уже довольно все описано. Все это вытекает из одного. Два принципа – это уже дуализм, два принципа – это уже шизофрения, или паранойя. Есть только один принцип. Философ всегда придерживается монистического взгляда, т.е. должен придерживаться. Все остальное это палеотивы. Да, еще напомню, сразу ссылаюсь, чтобы лишний раз не повторятся на Бертрана Рассела и Аверинцева. Есть всеми выделенные три типа знания основные, все остальное палеотив. Это знание: первое – позитивное научное. Второе знание – символическое, то, которое присутствует везде, в литературе, в любом изображении, в иконе, в архитектуре. И третье знание собственно философское – диалектическое. Вот задача философии – заниматься диалектикой категорий. Все, что сверх того, то от лукавого. Она не должна заниматься ни в коем случае никакими информациями. Поэтому, конечно, современный постмодернизм – это откровенная деградация во всех смыслах. И в логическом, и в культурном. Теперь еще раз, по поводу культуры и философии. Ну, нет такой науки культурология, а есть культуроведение. Оно имеет самый широкий спектр исследования. Философия занимается философией культуры. В чем заключается ее функция и роль? Это пограничная служба чтобы не запутаться где наука, где искусство, где религия, где юриспруденция, и так далее. Для начала достаточно трех областей. Это повторяю: наука, этика в широком смысле, и искусство. Хотя бы вот эти. А в дальнейшем и все остальные прикладываются. Вот этим занимается философия, это ее самая прямая обязанность. Да, вот эта знаменитая история с категориями. Кант – меонист. Кант объявил, что бытие не есть категория. Тем самым, что же для Канта есть бытие? Вы знаете, это не слабый ход, ход сильный. Для Канта нет бытия вообще, для Канта есть существование. И это существование есть произвольное воображение, продуктивная способность воображения. Вот то, что все производит. Это своеобразный творец, перенос божественного творчества в индивидуальное сознание. Так получается, что он бытие по существу отрицает. Вот отсюда меонизм, который русской философией не был принят. В России кантианство было развито слабо, а вот шеллингианство была развито гораздо сильнее, потому что русской философии свойственен космоцентризм. Теперь вот такие моменты – теология и богословие. Теология и богословие – это совершенно не синонимы. В православии Бог не познается объективными методами. Тут было сказано, что Бог только в акте познается, а богословие – это в слове, это общение, это акция отношения. И теперь самое главное, что отличает и откуда берутся корни русской религиозной философии. Ну, во-первых, она первоначально существует как философия в себе, в том смысле, что философия есть рефлективная и реальная. Рефлективная – то, что мы называем философией в узком смысле слова. А реальная – та, которая воплощена в любом поэтическом произведении, в любой иконе, если она достойное произведение высокого ранга. Вот русская философия развивалась в этом плане. Философские мысли были воплощены в материале, не выделенном из него рефлективно. И вот главнейший момент, который отличает православие от католицизма, вообще от западной философии. Если католичество – Христо-центрично, протестантизм, в основном, Отце-центричен, в смысле акцент на Ягве, потому что там возврат к Ветхому Завету, по существу, то православие принципиально тринитарно. Заметьте, что даже праздники у нас как нигде: Троица после Пасхи, и даже выше Рождества. В то время как на Западе в основном Рождество на первом месте, Пасха на втором. У католиков Троица празднуется, у протестантов Троица не празднуются вообще. Эта особенность вот в чем. Центральнейшая категория православия – синергия. Это правильно Хоружий подметил. Синергия почему? Потому что было два пути решения встречи двух воль – воля человеческая и воля Божия. Первый вариант – воля Божия – это предопределение, оно идет от Августина к Кальвину. А другая точка зрения – это человеческая свобода воли. Так вот христианство восточного толка отвергает и то и другое в лице Максима Исповедника. Он так и был основным борцом против монофелитства, не монофизитства, а монофелитства – единоволия. Нет единоволия, весь смысл христианства в общении Абсолютной Личности с индивидуальной личностью. Вот в этом и заключается акт веры, вот это слияние. Т.е. просто объясняю – без твоей воли тебе Господь ничего не даст, но и своей волей без Господа, изнутри, тоже ничего не достигнешь. Поэтому только встречное движение, т.е. синергия является той сущностью, которая воплощена в исихазме. Суть исихазма – это именно выход вот на этот контакт, который дает акт веры. Да, еще одна особенность у нас. Большое влияние на русскую философию оказали ареопагитики. В них основные работы – «О небесной и земной иерархии», а вторая «Об именах». В ней воплощена апофатическая теология. Апофатика означает, что Бога физически нет, и к нему не применимы никакие физические категории. Применимы только имена. Какие же это имена? Все, которые применимы к личности – «Отец», «Творец», «Всевышний», «Любящий», и т.д. По существу, перечисляются все атрибуты личностного бытия, только они определяют Бога. Других определений нет, другие отпадают. И я возвращаюсь к тому, что в прошлый раз сказал. Первое определение Бога дано в Ветхом Завете в имени Ягве «Я-есть-Сущий» - перевод буквальный, но это имя, учтите. «Я есть Сущий» – это такое имя, которое определяет новый тип бытия, отличный от бытия определенности, («определение есть отрицание», это бытие-определение). Определять надо всегда по антиномиям. Синонимы бывают слабые, а антонимы они всегда сильные. Вот допустим, что противоположно бытию? Бытию противоположно небытие, т.е. граница, предел. А вот что противоположно реальности? – иллюзия. Действительности – консервация, стагнация, застой. А вот Сущему – противоположны вещи, т.е. Сущее – это экзистенция, т.е. выход за пределы себя, это не скаляр, а вектор. Человек не центр мира, а стрела, выпущенная к центру. Т.е. это устремленность куда-то. Вот эта устремленность и составляет сущность человека в христианском миропонимании. Все. А.А. Ермичев: Пожалуйста, покороче.
А.Л. Казин: А мне будет заключительное слово коротенькое дано?
А.А. Ермичев: А почему заключительное? Еще не заключительное......
А.Л. Казин: Нет, я понимаю, но вообще, в принципе.
А.А. Ермичев: Ну, что ж, можем… У нас есть еще желающие выступить. Пожалуйста, покороче.
А.А. Ермичев: Значит, Валерий Александрович, и мы завершаем наше обсуждение. Валерий Александрович Фатеев, прошу вас. Тоже, пожалуйста, не более четырех минут. В.А. Фатеев: Ну, когда ставятся такие ограничения, конечно, трудно… Нет, я без претензий, я просто хочу сказать, что я, конечно, хотел говорить иначе. Но раз уж такой пошел разговор, как-то неудобно мне, честно говоря, за докладчика. Он пришел, выступил, а тут каждый начинает излагать свои всеобщие взгляды, которые естественно мало имеют общего с тем, что было в докладе.
А.А. Ермичев: И позвольте, я тоже выскажу о наболевшем для себя. Ну, прежде всего я хотел бы сказать, что сочинения Александра Леонидовича… Я постоянный читатель Александра Леонидовича, я очень рад, что я знаком с Александром Леонидовичем. И особенно рад тому, что он нашел время сегодня к нам прийти. Тем не менее, у меня имеется три момента, которые я хотел бы отметить и только отметить для того, чтобы не затягивать наш вечер, тем более, что видимо, Александр Леонидович, должен будет что-то сказать в заключение. Ну, первый момент. Я, Александр Леонидович, знаете, видимо, националист, потому что я никак не могу понять, почему из русской философии вы исключили светских мыслителей, таких, допустим, как Белинский или как Чернышевский? Попких допустим как Белинский или как Чернышевский? не могу понять почему из русской философии вы исключили светских мыслителей, зволю себе настаивать на этом болезненном для меня вопросе. Русская философия – это не только православные мыслители или религиозные мыслители. А что касается Чернышевского, то его еще покамест не распяли. А.Л. Казин: Но я говорил о Чернышевском. А.А. Ермичев: Очень хорошо. Значит, вот этот вот момент, конечно, нужно будет иметь в виду. Русская философия – это и те, и другие в их взаимности, образующей древо русской культуры. Вот первое замечание. Второе замечание. Мне кажется, что верующий разум должен быть обрисован с точки зрения действия в нем гносеологического механизма. Нельзя говорить о верующем разуме вне конкретного действия гносеологического механизма. И если уж на то пошло, то вообще вся философия решает вопрос о том, каким образом сопрягать познание и осмысление познания, и ценность, и формы осмысления этой проблемы, сопряжение познания и ценности самые различные, начиная от диалектики Гегеля и кончая, предположим, интуитивизмом Николая Онуфриевича Лосского. Вот этот момент очень существенный и очень важный, потому что в рамках этого момента мы и рассуждаем о науки, религии, допустим. И последний момент, опять-таки, каким-то образом исчезло у вас то обстоятельство, что и русская религиозная философия всегда пользовалась теми механизмами философскими, которые были приняты на Западе и восприняты с Запада. Вы в одном месте заявили о том, что, дескать, непрофессиональная русская философия, она «убогая» русская философия. Между тем заметьте, что непрофессиональная «убогая» русская философия принадлежит светским мыслителям, такому, например, как Белинский. А представители философии духовных академий были великолепно профессионально подкованы. Это три замечания, которые нисколько не снимают культурной ценности вашего выступления. Большое спасибо вам, Александр Леонидович. А.Л. Казин: Спасибо. А.А. Ермичев: Александр Леонидович, буквально несколько слов для ответа, так как вы сочтете возможным это сделать. А.Л. Казин: Да, время позднее. Я благодарю всех пришедших и выслушавших меня, а также всех выступивших, которые высказали свои позиции и свои точки зрения по многим вопросам, которых я даже и не касался. И я понимаю, что я сам их подвигнул на это и спровоцировал в этом смысле, потому что действительно, вопрос был поставлен очень широко. Я попытался в рамках такого пятидесятиминутного выступления нарисовать вам некую схему. Ну, вот видите, выступающие подтвердили мой первый тезис о том, что философия, вообще говоря, это занятие в некотором смысле странное. По любому вопросу может быть высказано, вообще говоря, сколько угодно разных мнений. И вот тут-то как раз и начинается основной вопрос философии. Это, заметьте, в аудитории единомышленников, которые говорят в каком-то смысле на одном языке. Мы находимся в Русском Христианском гуманитарном институте, где возможно произносить такие слова как «вера», и так далее. А представьте себе, что я бы сделал такой доклад, скажем, на философском факультете СПбГУ. Я думаю, что меня бы там просто не стали слушать. Вот вы еще сидите и даже как-то вежливо со мной дискутируете. Это проблема, которую философскими средствами не решишь. Тут нужны какие-то другие средства. Я вполне понимаю, что Запад – это огромная цивилизация и замечательная философия. Но пути ее иные, чем пути восточные и пути русские. Тут много чего по этому поводу было сказано. Можно рассуждать об этих вещах достаточно подробно и по каждому вопросу… Я, разумеется, не имею времени высказывать свою точку зрения по каждому вопросу, который здесь был поднят, но все же… Да, конечно, античность это космоцентрическая классика. Но, тем не менее, зародыш антропоцентрической парадигмы появаляется в греческом мышлении, начиная с софистов и Сократа. Платон и Аристотель уже реконструировали космос средствами языческого человеческого мыщления. И сама логика Аристотеля есть не что иное, как механизм познавательной деятельности формально-логического порядка, который был затем положен в основу всего дальнейшего пути западной философии. При всех возможных мистических и диалектических отходах от этого принципа. Что касается того, дает ли что-либо философия человеку. Олег Иванович Губанов говорил по этому поводу. Я имел в виду «человека с улицы», который не кончал философского факультета, а просто вот идет по улице. Он по определению не может философски мыслить, потому что он не имеет соответствующего образования, он не читал не Уайтхеда, ни Канта, ни Деррида, понимаете. Но ему надо ответить на главное жизненные вопросы: как ему жить, во имя чего ему жить, и во имя чего ему умирать? Философия ему на эти вопросы не отвечает. Ему отвечает на это кто-то другой. Вот проблема. Поэтому я пытался показать, что когда речь заходит о профессиональной философии, то это некая внутренняя цеховая проблема, прежде всего логического порядка. Тут я с вами согласен, что основная проблема профессиональной философии – это диалектика логических категорий. Собственно говоря, это и есть, пожалуй, единственно возможное преодоление «скандала в философии», когда возможны какие-то общезначимые суждения. Это суждения логического типа, не более того. Как только мы переходим в область метафизики, этики, эстетики и так далее, мы перестаем понимать друг друга в рамках трансцендентального (самообоснованного) сознания. Это слишком зыбкая философская. Ну, я не собираюсь повторять здесь все, что я говорил, прошу прощение. Единственно ещё по поводу современности, по поводу современной России. Ну, друзья мои, надо же слушать внимательно, я же говорил по поводу состояния дел и в Европе и в России с точки зрения отношения к христианству и его духовной традиции. И там и тут налицо кризис. Но это кризис с разными результатами, это кризис, который может разрешиться совершенно противоположным образом. Достаточно внимательно посмотреть на то, что в ближайшее время с нами произойдет, например, в процессе наших выборов. Посмотреть на так называемую русскую демократию, которую нам пытаются представить в качестве некоего образа существования. Понимаете, у меня это вызывает только нервный смех, потому что говорить о «русской демократии» все равно, что говорить об «американской соборности». И в этом смысле как бы не замечать этого и делать вид, что мы живем вообще в такой же стране как, скажем, Англия или США – это странно, это совершенно разные цивилизации, разные планеты. Мы даже грешим по-православному, понимаете. И в этом смысле мы выражаем себя как православная цивилизация не только в взлетах, но и падениях, иначе, чем это делается, скажем, в цивилизации неправославной, или вообще цивилизациях нехристианских. Скажем, та же китайская цивилизация. Для них вообще не стоят эти вопросы, которые стоят перед нами. Поэтому я вовсе не идеализирую Россию, речь не идет об идеализации, речь идет о констатации неких фактов, медицинских фактов, наблюдаемых невооруженных глазом. Ну, если вы хотите рефлексию по этому поводу… не знаю, читайте того же Шукшина, например, там очень хорошо все описано. Или Распутина, например…. И все наши разговоры о русской философии – это, собственно, разговоры о нашей жизни как она представлена средствами верующего разума, как она осмыслена средствами верующего разума. Потому что другого у нас нет. У нас нет западного разума, у нас нет восточной духовной технологии, вот того самого абсолютистского типа, если угодно, о котором я говорил. Это, действительно, некий акт. Некая тайна синергии, тут прав Губанов. Это тайна синергии, которая как бы не опосредована другими инстанциями… Мы как бы голенькие перед Богом ходим. Каждый день принимаем свою жизнь с утра, каждый день заново. И в личном, и в социальном плане, и в политическом. В этом смысле мы, действительно, подвешены на весах Иова. Вот, пожалуй, все. Спасибо за внимание. А.А. Ермичев: Друзья мои я хотел бы сказать, что вот в подарок Александру Леонидовичу мы дарим вот эту книжку, очень большую (вручает): «Карамзин: pro et contra». Спасибо вам большое! А.Л. Казин: Спасибо большое. А.А. Ермичев: Так, я хочу повторить, что в конце ноября отец Георгий Митрофанов пригашает вас сюда на свою лекцию. Мы будем оповещать вас. Работа семинара сегодня закончена. До встречи в следующий раз.
Фотографии Олега Хмельницкого Запись и расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой, Благодарим участников Семинара за помощь в подготовке этого материала |
дошли до жизни такой? Я имею в виду, конечно, западную философскую традицию, которую я определяю как антропоцентрическую парадигму философствования. Причем, эта антропоцентрическая парадигма философствования, проще говоря, по-русски, человекоцентричный мир, может быть в самых разных вариантах – как в рациональном, так и в мистическом. Но и том и в другом случае это будет антропоцентрическая вселенная, центром которого является трансцендентальный субъект. Начиная, собственно говоря, с Сократа, который, как известно и произвел антропологический переворот в философии, переход от космической (языческой) натурфилософии к философии человека с лозунгом «Познай самого себя». Как совершенно точно говорит Алексей Федорович Лосев: «Сократ первый стал смаковать истину как проблему сознания». Вот эта истина как проблема сознания является как бы красной нитью, сквозной идеей европейской философии, которая постепенно приводит к совершенно парадоксальным вещам. И, собственно говоря, в сократовской традиции, вернее, в сократовско-платоновской, работает вся дальнейшая европейская традиция. Английский философ Уайтхед сказал по этому поводу, что вся европейская философия может быть представлена как комментарий к философии Платона. Это некое учение об идеях, неких конструкциях ума. Пускай это ум божественный, пускай это демиург, творящий вселенную по этим лекалам. Но речь все равно идет здесь о некой интеллектуальной сущности, некой умственной эссенции, так сказать. И собственно говоря, в этом и заключалась жизненная драма Платона, который дошел до любви к идеям, и почти обожествил эти идеи. Но эти идеи все равно остаются интеллектуальными сущностями. А, начиная с Аристотеля эти интеллектуальные сущности были представлены как некая формально-логическая логическая структура. Т.е. рациональная структура. А что такое рацио, вообще? Это некое условие, основание или причина. Закон достаточного основания. И поэтому, собственно говоря, истина, к которой стремится философия, все более и более стала трактоваться как некое правило вывода, как правильное логическое суждение. А то, что не подчиняется этим правилам формально-логического вывода, потом любого другого, вплоть до многозначных логик и так далее, то уже не истина по определению. Неправильное суждение. Правила человеческого мышления становятся важнее самой истины. Истина становится подчиненной правилу мышления о ней. И на этом стоит, скажем, вся схоластика, которая применила это правило к мышлению о Боге. И в этом смысле схоластика полностью соответствует тому антропоцентрическому началу, которое представлено, скажем, в реальной истории Европы фигурой Папы Римского, который, будучи смертным человеком, тем не менее, оказывается заместителем Бога на земле. Продолжением этой же линии является и последующее развитие европейской культуры, в том числе и европейского искусства, европейской литературы. Скажем, эпоха Возрождения, которая открыто утверждает антропоцентрическое начало в культуре, начиная с «Моны Лизы» Леонардо, которая представляет собой не что иное, как фигуру самодостаточного человека, прекрасной дамы с лукавой улыбкой, помещенной в центр космоса. А в философии эта позиция сформулирована совершено адекватно Рене Декартом с его знаменитом тезисом «cogito ergo sum». Я думаю, что в этом смысле ни одному православному философу в голову не могла бы прийти такая формула – «мыслю, следовательно, существую». Что это значит? Это значит, что все бытие со всем его содержимым выводится из акта моей мысли. Т.е. является продуктом моего сознания. И совершено логично в этом смысле в «Рассуждении о методе» у Декарта речь идет о Боге-обманщике. Там правда в неком сослагательном наклонении это все дается, но, тем не менее, там всерьез говорится о том, почему бы не представить Бога обманщиком, который создал этот мир как бы «понарошку», в шутку.. А с другой стороны, скажем, мистика Экхарта или Бёме, которая является иррациональным вариантом того же антропоцентрического начала. Да, это конечно учение о «безосновном», «унгрунд», и так далее. Но при этом совершенно поразительно, что это есть яростный и чистый имманентизм, т.е. Бог отождествляется с человеком и человек с Богом. Человеческое сознание оказывается тождественным сознанию Божественному. Не даром ученика Бёме Квирина Кульмана сожгли в Москве в свое время. Я не хочу сказать, что я поддерживаю такие методы философствования, но… Ну, и далее, не буду тут вас утомлять перечислением всех этих ступней, назову только самые выдающиеся вершины. Иммануил Кант, что он сделал? Он показал, что этот мир есть система трансцендентальных категорий моего сознания, не более того. Т.е. сформулировал четко и ясно принципы трансцендентальной эстетики, логики и диалектики. При всем уважениям религиозных убеждений этого профессора, который стремился «ограничить рассудок, чтобы дать место вере» (его знаменитый афоризм), на самом деле он соорудил некую страшную теорию познания, в которой, собственно говоря, нет ничего, кроме вот этих самых трансцендентальных логических категорий. Ну, и конечно вершины этой ситуации достигает опять-таки упомянутый здесь Гегель, для которого его собственное мышление есть не что иное, как мышление самого Бога. В этом смысле истина должна прийти на прием к профессору Гегелю, чтобы удостовериться, что она есть истина, коль скоро он ей позволит называться истиной, в той степени она может выходить к людям и называть себя истиной. Она же красота, она же благо, она же государство, она же… все, что угодно. Ну и совершенно очевидно, что вот эта философская дорога не могла привести ни к чему иному, как сначала к обожествлению человека, а затем и к его убийству. Потому что следующей ступенью после Гегеля, условно говоря – я беру просто чистую схему ступеней этого мышления – становится в некоем смысле философское самоубийство человека, сначала в форме его самообожествления. И тут я могу назвать несколько имен. Сначала Карла Маркса, который показал, что, собственно говоря, философия есть не что иное, как идеология человека или общественного класса, живущего «по своим надобностям» (экономического персонажа»). В этом смысле, конечно, Маркс был гениальным мастером заподозривания человека в том, что всякая философия, всякая религия, всякая культура есть не что иное, как форма идеологического разума. И, с другой стороны, почти одновременно является Фридрих Ницше, который заявил Европе прямо, что «Бог умер» в этой культуре. С другой стороны на место этого Бога он тут же поставил своего знаменитого сверхчеловека, который, вообще говоря, есть не что иное, как Человекобог, говоря по-русски. И тоже был великим мастером заподозривания человека, хотя вообще сам по себе, конечно, испытал много чего на свете. В некоторых отношениях был очень благородным человеком, несомненно. Достаточно вспомнить его рассуждение о «сквернейшем человеке» нашего времени. И вообще почитал себя скорее славянином, чем немцем. А немцев терпеть не мог, своих современников. Но, тем не менее, тоже мастер заподозривания человека. И мастер его самообожествления в виде этого самого танцующего на горах Заратустры. Ну и далее идет уже эпоха начала философского модерна. Приходит, например. Фрейд, с его сведением философской проблематики к антропологической проблематике сексуального порядка. Далее это, скажем Гуссерль с его строгой наукой, которая есть не что иное, как философия интенционального акта. Т.е. предмет этого философствования как бы подразумевательный, на самом деле нет ничего, кроме акта сознания. Философский модерн достигает своего предельного развития у Мартина Хайдеггера, для которого наличное бытие есть неподлинное бытие. Т.е. не положенное скажем Богом бытие, а есть некое бытие-к-смерти, потому что других задач у этого способа философствования почти не осталось. Надо описывать наличную ситуацию, и этим ограничивать попытки философского модерна описать проблематику человека (а тем самым и бытия). Человек есть существо, стремящееся к смерти. А дальнейшие судьбы западной философии – в предельной оптике обобщений, я говорю, конечно – это философский постмодерн, для которого все философские проблемы сводятся, собственно говоря, к проблеме языка, проблеме употребления слов. Логический позитивизм, лингвистичский позитивизм и так далее. А постмодерн – это собственно, и есть языковой позитивизм, это способы употребления слов. Т.е. это философия говорения. Философия письма и философия говорения. И в этом отношении здесь нет других проблем, здесь нет другой проблематики. Ни онтологии, ни гносеологии, ни аксиологии. Здесь есть проблема письма и проблема говорения. Ну, как говорят, знаете, когда сказать нечего, то начинают говорить о самом говорении. В значительной степени это, действительно, так. И т.о. эта ситуация оказывается последовательным рядом смертей – смерть Бога, смерть человека, смерть автора и т.д. Смерть Бога – в модерне, смерть человека – в постмодерне. И собственно говоря, круг замыкается т.о., ситуации оказывается замкнутой на самое себя. Т.е. самообосновывающееся сознание, трансцендентальный субъект кусает себя за собственный хвост. И можно сказать, что круг такого принципа философствования в некотором роде завершен. И только две темы остаются здесь как бы неложными – это философия смерти и философия эроса. Смерть и половой акт – два момента, в которых, с точки зрения постмодерна, человек не лжет. Во всех остальных моментах можно говорить о том или ином употреблении культурных знаков, которые являются собственно единственным предметом философствования в постмодерне -- причем знаков, как вы знаете, обозначающих не что иное, как отношение к другому знаку, не более того. А в сексе и в смерти человек не лжет, так сказать. И это, собственно, является, единственным предметом неложного знания в философском постмодерне. И это, действительно, конец философии и конец человека. Я, разумеется, предельно огрубляю эту ситуацию, есть там и другие тенденции, есть иные принципы и подходы. Но если проследить генеральную линию европейского антропоцентрического принципа философствования, то я боюсь, что я прав. Я рад был бы ошибиться, может быть, это и не совсем так, кто-то предложит иную трактовку этих вопросов. Но я вот, честно говоря, не вижу другой. 
И есть мистический вариант того же антропоцентрического начала. Я уже упоминал имена Экхарта и Беме. Это не рационалистический вариант антропоцентризма. Это именно иррационалистический, мистический вариант антропоцентрического мышления. Это прямое отождествление моего собственного сознания с Богом. На Западе живут наши братья по разуму и по вере. Это бывшие христиане в некотором роде, как и мы в определенном смысле тоже. Просто те пути, которые мы прошли – они и мы – это разные пути. И в рамках разложения христианской культуры, которое происходит и на Западе, и в России, мы приходим к разным результатам. Как вы знаете, этот процесс описан в одной книге под названием Апокалипсис, поэтому не надо этому удивляться, да. В мире действительно происходит этот апостасийный процесс – и на Западе и в России. Насколько он завершен, и к каким результатам это приведет там или здесь – это один Господь знает. Но то, что это происходит – несомненно. А что касается книги, спасибо за вопрос. Книга под скромным названием «Великая Россия. Религия. Культура. Политика». Здесь я вижу людей, знакомых с моими работами. Эта книга -- собрание моих сочинений, начиная с книги «Последнее царство», изданной по благословлению патриарха Московского и Всея Руси Алексия II Валаамским Спасо-Преображенским монастырем в свое время: «Последнее царство. Русская православная цивилизация» - первая часть этой книги. Вторая часть этой книги носит названия «Философия», где я пытаюсь обсуждать эти темы, собственно, в философском ключе, в ключе верующего разума. Основная работа этого раздела так и называется «Верующий разум – основной принцип русской философии». Дальше идет часть под названием «Литература», где я пытаюсь осветить ту же самую проблематику на материале русской литературы классической от Пушкина до Солженицына. Ну, могу перечислить просто, о ком идет речь: Пушкин, Тютчев, символизм, Набоков. Советская литература, Михаил Булгаков, Борис Пастернак, Леонид Леонов, Солженицын, Василий Белов. Часть четвертая: «Кино». Могу пояснить, почему я интересуюсь кино Кино это как раз попытка в рамках культуры представить природу как «натура натуранс», как «природу творящую», да, вот на наших глазах. И в этом смысле кино, действительно, есть «запечатленное время», творимое и творящее на наших глазах. Поэтому это, вообще говоря, философская проблема -- кино, особенно кино русское. Кино Глеба Панфилова, кино Андрея Тарковского и кино Василия Шукшина – три главы этой книги. 
Вся эта часть называется «Лики России. Русское философское кино». Первая статья здесь называется «Введение в софиологию кино», да простят меня люди, которые не любят этого слова. Ну, и далее идет часть пятая: «Культура и политика», которая собственно посвящена сегодняшнего дню, нашим с вами жизненным проблемам. Тут я попытался, скромно говоря, продолжить роман Достоевского «Братья Карамазовы». И вот основные персонажи этого романа как бы вот живут в наши дни, сидят в трактире и обсуждают наши с вами проблемы. И тут и политика, и что хотите. Конечно, я не претендую на лавры Федора Михайловича, как вы понимаете, и об этом специально говорю в предисловии, но, тем не менее, попытался это сделать. Это такая форма полилога философского, традиционная для философской культуры начиная с Платона и до Владимира Соловьева, Булгакова, и так далее. Ну, и, наконец, последняя часть под названием «Русская победа», которая тоже вызывает отторжение у некоторых господ, потому что «Русская победа» как-то нехорошо звучит, все привыкли говорить о русском поражении, о поражении России в XX веке, о том, что в России все плохо и т.п. Я думаю иначе. 
А.Л. Казин: И в этом плане, в чем состоит «русская победа»? Вовсе не в том, что Россия состоит из святых, вообще, подвижников. В России на одного святого приходится десять тысяч разбойников. И в этом смысле разложение православия как такового являет нам более страшные картины, чем разрушение, скажем, западных католических и протестантских исповеданий. Но «русская победа» заключается в том, что эти процессы в России как бы не защищены от Бога, они проходят на Его глазах. В то время, как Запад защищен от этой вертикальной религиозной проблематики своей собственной культурной традицией. Ибо культура – это и есть та сфера, которая как бы обволакивает бытие паутиной слов, понятий, условностей, норм, и так далее. Т.е. культура в этом смысле духовно-серединна. И в этом плане можно сказать, что русская духовность делит мир не на три, а на два. Все что есть в мире – это либо рай, либо ад. А мы находимся между ними постоянно. Мы как бы подвешены между ними, между ними «искрит» и время от времени гремят грозы. В то время как западная традиция, западная духовность делит мир на три. Рай – вверху, ад – внизу, а посередине, собственно человеческая гуманистическая сфера трансцендентального сознания, юридического, культурного, экономического, политического, и так далее. И поэтому там все происходит в рамках более цивилизованных, если хотите, но и менее религиозных. В этом – «русская победа».
В.В. Макаров: Во-первых, я хотел бы поблагодарить Александра Леонидовича за предоставленную нам возможность послушать его точку зрения, в емком виде выразить свою позицию философскую, культурно-мировоззренческую, и поблагодарить за выпущенные им книги, начиная с «Последнего царства», с которой я в свое время с удовольствием познакомился, и вот эту книгу, где собраны все его работы. 
Прежде всего, по поводу знаменитого спора о том, что философия ничего не дает. Извините меня, это глупость большая, просто подходите к иконописи с критериями миниатюры. Философия дает разработку основных механизмов мышления, т.е. категорий. Как только был задан вопрос: «Что есть первичное? Из чего все происходит?» Т.е. первое определение бытия – с этого и начался категориальный анализ философии. И вся дальнейшая история – это постоянное отношение категорий, всегда парных. И то, что сделал Гегель – это было вершиной и останется вершиной. Единственное, что его, к сожалению, не совсем правильно понимают. И на самом деле его «Наука логики» не является вершиной, сейчас это уже доказано неогегельянством. Те же гегельянцы у нас, тот же Ильин показал, что там были мысли гораздо более сложные. Его схематизировали. У нас за точку зрения Гегеля часто выдают точку зрения правогегельянцев. Так что поосторожней будем с этим вопросом. Что значит «философия не дала ни одной истины»? Вот вам банальнейшее определение бытия – «Определение есть отрицание», вот это философская истина... Это логика, только категориальная логика, и не формальная логика, не логика вывода, а логика соотношения категорий. 
И. Ильин: Уважаемые коллеги, вы знаете, рассуждая о подобных вопросах, о русской философии, о русской идее, России и Боге, все-таки хотелось бы, что бы на подобных заседаниях мы занимались бы не только теоретизированием о русской философии на философской терминологии, но еще и пытались бы каким-то образом соотносить русскую философию прошлого с настоящим русской истории, и по возможности с русской философией настоящего. Разумеется, при условии, что она существует. И я бы сейчас хотел это сделать вкратце совсем в отношении того, что было сегодня сказано. В моем понимании, когда мы говорим о России как, ну, все-таки богоизбранной стране, да, мы все-таки наверно немного лукавим и идеализируем нашу землю. Я имел счастье общаться и с англичанами, и с испанцами, и с финнами, и шведами. И поверьте мне, у них глубина религиозного чувства ничуть не менее ярко выражено, чем у русского человека. Просто несколько иная форма выражения, не более того. Рассуждая о России современной – да, возможно, в XIX века – в начале XX века Россия еще пребывала рядом с Богом, может быть. И, возможно, Бог ее не оставлял, но сейчас мы наблюдаем обратную картину. Идеализируя русского человека, мы упускаем тот факт, что до настоящего времени, до начала 90-х гг. прошлого столетия XX столетия русский человек фактически был, как таковой русский человек, не как русская философия, русская интеллигенция, русский человек в основной своей массе как реальный факт он не был знаком с западной цивилизацией фактически. А, узнав про западную цивилизацию, в течение 70 лет он не имел возможности пользоваться ее благами, техническим прогрессом, идеологией материального наслаждения, финансового благополучия. Что мы видим? В конце XX века русский человек получает такую возможность. И почему-то все рассуждения о Боге, о русской культуре, о русской идее отходят на второй план. Главное ценностью для русского человека становится та самая жажда финансового благополучия, материального благополучия. И совершенно забываются все вечные ценности и истины, которые так проповедовались русской философией. Поэтому я все-таки призывал бы каким-то образом соотносить русскую философию с русской историей, и особенно ее настоящей, и ни в коем случае русскую землю, русскую философию, и русского человека не идеализировать. Потому что в таком случае мы с вами попадаем в такое своеобразное слепое пространство, не имеющего совершенно никакого отношения к реальности, и соответственно, совершено никаких аргументов. Спасибо, у меня все.
А.Н. Швечиков: Вот я понимаю, что времени мало, но мне очень хочется ответить господину Ильину на то, что Россия уже не такая, и Бог ее вроде уже и не опекает. Вот когда умер человек… Есть такая притча. Предстал перед богом, Бог ему говорит: «Ну, что, сын мой, давай посмотрим, как ты жил». Прокрутили его жизнь. Бог спрашивает: «Ну, как?», тот отвечает: «Вот я, Господи, совсем согласен, но я обратил внимание на то, что когда мы с Тобой шли вместе по дороге были два следа. А вот когда у меня были очень тяжелые времена, то очевидно, ты покидал меня, потому что я обнаружил один след, вот в эти периоды жизни, когда было тяжело, след по дороге был один». Бог ему отвечает: «Когда ты видел на дороге один след, и посчитал, что это твой след, ты ошибся, это был мой след, потому что я в это время нес тебя на руках». Стало быть, сегодня Россию Бог несет на руках, согласно этой притче. Конечно, у нас у нас разные позиции, разные подходы, и я полностью согласен с Александром Леонидовичем, я разделяю его позицию, я его единомышленник и критиковать его за что-то у меня просто нет никаких оснований, просто их нет у меня. Ну, вот люди нашли возможность, возможно, они в чем-то правы, но я не думаю, что мы не вправе ставить под сомнение ценность, самоценность западной философской мысли, вообще западной культуры, потому что ведь судят-то в конце-концов, по результату. И Достоевский призывал нас с вами не судить русского человека по тем страшным временам падения, а судить его по тем великим временам, когда он в нужное время поднимается на такую высоту, что захватывает дух. Вот давайте все-таки пользоваться этой мыслью нашего гения. И поэтому, наверно, у нас остается моральное право высказать критически соображения в отношении западной философской мысли. И я бы хотел привлечь внимание только к одному моменту. Александр Леонидович об этом не говорил, но я думаю, что русская философская мысль – это философская мысль, сохранившая метафизичность. Метафизику западная философская мысль растеряла, Кант нанес первый удар. А потом уже ее добивали. И сегодняшняя метафизика западной философии – это не метафизика, это карикатура на метафизику. Так вот русская философская мысль в отличие от западной метафизику сохранила. Что имеется в виду под метафизикой? Под метафизикой имеется виду то, что на уровне рационального сознания, на уровне разума Бог не познается, об этом говорилось сегодня. Бог познается на уровне интеллекта. Я думаю, парадокс состоит в том, что мы приписываем понятию метафизики Аристотелю, но я думаю, что когда мы говорим об интеллекте и метафизическом подходе или принципе, то мы должны под этим подразумевать единство разума и души. Вот это единство разума и души больше рассматривал Платон, чем Аристотель, и вот русская-то философская мысль не случайно все-таки обращалась больше к Платону, чем к Аристотелю, а Запад наоборот. Для Фомы Аквинского религиозного мыслителя-теолога, выдающегося, Апостол Павел и Аристотель были фигурами почти равнозначными. Русская философская мысль, на Соловьева сошлемся, прежде всего, интересовалась Платоном, это не случайно. Так вот, несомненно, что это единство души и разума, цельность знания, на чем настаивали наши философы, является вот тем основанием, которое позволяет нам говорить о том, что русская философская мысль метафизику в том виде, в каком себе представлял ее Платон (или не представлял, так мы должны представить в основании его теории идеи), она сохранилась в цельности и чистоте. И именно на этой основе, именно на этой базе, мы можем сегодня и дальше развивать не только мысль, но и строить будущее России. И, Александр Леонидович, спасибо за доклад. Я попытался вот этим штрихом дополнить то, что вы сказали. Спасибо. 
Конечно, я многое разделяю в том, что говорил Александр Леонидович, и вообще я знаю его труды и читаю с интересом. Единственно что, на мой взгляд, тема слишком общая взята, и таким образом невольно выставляет, что ли, на возражение, потому что общая схема построенная, она, конечно, позволяет ответить так же обще, если кратко или же наоборот вдаваться в несогласие. «Я не согласен и поэтому…» развивать дальше свои концепции. Мне кажется, что само наличие такого мыслителя, который всю свою жизнь пишет в духе русской философии, верности традиции, который постепенно все глубже уходит в доказательство связи цельности единства знания и веры, и это конечно очень непросто. И человек, который, в конце концов, уже настолько глубоко формулирует это, что можно было бы обойтись наверно без нравоучительных длинных слов о том, что в западной философии тоже есть много хорошего. Поверьте, что Александр Леонидович это знает, как и многие другие это знают, как знал это Киреевский, который учился на Западе. И в том числе и многие другие, как я думаю, большинство славянофилов или тех, кто к этой традиции примыкает. Для меня… я б мог Александр Леонидовичу советовать просто брать тему уже, и тогда мы этот разговор не принял бы такой характер. Конечно, в русском человеке есть много недостатков, и об этом можно много говорить. Конечно, русская философия она разная и в западной философии есть хорошее. Но если мы будем растекаться так мыслью по древу, то у нас никогда не получится дискуссии. Мы все пытаемся начать сначала и сразу решить вопрос: что у нас первично, Запад или Восток, или славянство. У нас «Бог есть или Бога нет», как говорил Белинский, «давайте, скорее, решим вопрос и тогда уж пойдем чай пить». Поэтому надо уважать докладчика и говорить на конкретные темы. Вот данная тема поставлена была очень при всей ее общности очень конкретно. И, конечно, можно только отметить, что это, безусловно, достижение нашего современника, который при внешних признаках того, что Запад у нас сейчас довлеет в умах, остается на своей точке зрения. И мне представляется, что это как раз и есть доказательство того, что русское воззрение… Я бы не стал говорить о русской философии, в отличие от Александра Леонидовича стал бы говорить о русском воззрении. Т.е. что русские себя ощущают так. И это было во многих докладах, которые звучали в этом зале. И я думаю, что я вот присоединяюсь к этой точке зрения. Хотя для меня все это сложнее, и я предпочитаю работать на конкретном материале. Вот, скажем, я сейчас занимаюсь творчеством Страхова, и это очень сложно, это совсем не вписывается в славянофильскую концепцию. Но при этом это горячий славянофил. Его философские взгляды они сложно соединяются с его славянофильским взглядом, т.е. что Запад все-таки бережет свой пик духовного развития, а за Россией стоит будущее. Это не отрицает того, что Страхов, как и многие другие ошибались, а Леонтьев был прав. Но суть концепции, которую излагал нам здесь Александр Леонидович, она не позволяет как бы говорить «а я думаю иначе». Говорите тогда о концепции конкретно, и в этом смысле я считаю, что было все очень ценно и надо слушать внимательно, и я думаю, что мы еще будем иметь возможность почитать новые книги Александр Леонидович, и послушать его еще раз когда-нибудь. Спасибо.