|
Скачать стенограмму
«РУССКАЯ МЫСЛЬ»: Историко-методологический семинар в РХГА
Ведущий семинара – доктор философских наук, профессор РХГА Александр Александрович Ермичёв. 23 ноября 2012 г. доклад Б.И. Колоницкого «Российская революция 1917 года: взгляд через 95 лет». Борис Иванович Колоницкий – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского Института истории РАН, профессор Европейского Университета в Санкт-Петербурге.
Значит, наше следующее заседание будет посвящено памяти Анатолия Ильича Маилова, с тематикой доклада мною сейчас названной. Просим вас придти, особенно тех, кто имеет какое-то прямое или косвенное отношение к нашей академии, и особенно тех, кто, быть может, лично знал Анатолия Ильича. И в декабре мы прощаемся со слушателями до будущего года. Что касается будущего года, то в принципе имеется некий предварительный задел относительно занятий будущего года. Редактор «Вопросов философии» Борис Исаевич Пружинин в принципе согласился приехать к нам, чтобы презентовать несколько вышедших книг из серии «Философы России первой половины XX в.». Вышло сейчас, как я говорил в прошлый раз, пять книжек, они уже мелькают в продаже в Петербурге отдельные издания, и в декабре месяце выходит еще несколько книг. И я умолял Бориса Исаевича Пружинина, чтобы он устроил презентацию второй порции этих книг в Петербурге. Предварительное согласие получено, но только предварительное согласие, а москвичи народ особенный, крутой и неизвестно, что там может быть. Сегодня мы собрались здесь для того, чтобы заслушать доклад, сообщение, размышление профессора, доктора исторических наук Бориса Ивановича Колоницкого. Тематика вам всем прекрасно знакома, Борис Иванович знает о порядке нашей работы. Борис Иванович, пожалуйста, прошу Вас сюда. Аплодисменты
Б.И. Колоницкий: Я необычайно признателен Александру Александровичу за то, что он меня пригласил сюда, и я признателен тем, кто вечером в пятницу пришел и хочет что-то послушать по истории российской революции 1917 года. Особенно приятно, потому что историк революции чувствует себя невостребованным. И я вполне понимаю иногда даже не имею никаких претензий на этот счет, потому что у людей, которые получили воспитание и образование в советское время создается представление, поверьте мне иллюзорное, что, в общем, о революции как-то так известно всё. Советский человек не мог не знать что-то о революции 1917 года, потому что ну и образование, политическое так называемое просвещение, политика памяти – всё делалось для того, чтобы что-то такое вбить. И казалось, человек знает довольно много дат, событий, человек обязан был каждый прочесть иногда не по разу некоторое количество в первую очередь работ Ленина и иногда еще кое-что. В общем, какая-то осведомленность была. И, кажется, что можно переставить некоторые знаки оценки и картина, в общем, достаточно известная.
Должен сказать, что это не так. B чем больше занимаюсь этим сюжетом, тем больше у меня вопросов к этому периоду, и тем больше иногда я с удивлением смотрю на работы свои коллег, которых, к сожалению, не очень много: сейчас мало кто хочет заниматься историей революции и разных сюжетов, может быть некоторые работы я упомяну. Проблем много. Сразу я хочу сказать о том, чтó такое для меня революция и также о хронологических каких-то вещах и об оценочных вещах. Вы знаете, что очень часто Октябрь противопоставляется Февралю, т.е. вопросы о хронологических рамках возникают. Для меня революция – это специфическое состояние власти, особое состояние власти, отличное от так называемого нормального состояния власти, могу потом рассказать, по каким параметрам это мне кажется состояние особым.
Т.е. я думаю, что на самом деле мы можем говорить о большом периоде, который начался в 1917 году, и может быть даже в некоторых отношениях и раньше, и закончился где-то вначале 1920-х гг., как договоримся. Это специфическое состояние власти. Что еще мне, казалось бы, стоит отметить очень коротко, если говорить об общественной рамке, в которой находится историк революции 1917 года? Необычайно беспокоит меня сейчас всяческие конспирологические интерпретации революции, которые часто доминируют в средствах массовой информации. Говорят о немецких деньгах, о британских агентах, о масонах и т.д. Честно вам скажу, что были и немецкие деньги, были и английские агенты, были и масоны (сам я способствовал введению некоторых источников, которые характеризируют и первых и вторых и третьих). Однако, роль конспирологических факторов мне представляется необычайно преувеличенной и связной с современной интерпретацией нынешней политической ситуации, когда некоторые явления в различных странах, некоторые потрясения в различных странах обычно связываются с деятельностью спецслужб или (и) заговорами. Это мне представляется преувеличенным. Иногда, правда, историк революции чувствует себя на какое-то время востребованным, потому что в момент обострения политической ситуации в России хватают за пуговицу и начинают спрашивать: «Правда похоже на февраль 1917 года?». Некоторые вопрошают с радостной надеждой, некоторые с ужасом. Но когда отвечаешь «Совершено непохоже», то сразу как-то люди теряют интерес к тебе.
Другая характерная черта нынешней ситуации – это табуирование темы революции и табуирование слова «революция». Геннадий Андреевич Зюганов лучше всех сказал: «Россия план по революциям выполнила» (цитирую по памяти). Но это очень забавно, всё равно, что принять закон о прекращении цунами в Японии. Из зала: Отмена землетрясения! Б.И. Колоницкий: Да, «отмена» (смеется), вот бы принять закон в Японии: «В стране больше нет землетрясения». Можно принять закон о том, что в России больше не будет революций, хотя мы все прекрасно знаем, что часто причиной важной революции было как раз стремление её предотвратить, и иногда это приводило к последствиям не очень хорошим. Не то, что б я был любитель революции. Как человек, который много времени посвятил изучению революционной ситуации, я бы лично не хотел, чтоб мои дети или мои внучки жили в условиях революции. Но я понимаю, что от моего личного желания зависит не всё, скажем так. Вопрос «В какой степени Россия была запрограммирована на революцию вначале XX века?» Есть некие точки зрения, и на большинстве конференций, дискуссий они воспроизводятся постоянно, и я думаю, что при моей жизни не прекратятся. Есть «оптимисты» и «пессимисты». «Оптимисты» считают, что Россия была обречена на революцию с началом Первой мировой войны. Пессимисты считают, что запрограммированность была и ранее. Вышла недавно книга моего коллеги по Институту истории, очень известного и заслуженного историка Бориса Николаевича Миронова, которая посвящена благосостоянию России. Она основана на большом статистическом материале, но там выделяются несколько параграфов в конце, где он говорит о причине революции. В общем, Борис Николаевич говорит о том, что Россия богатела, объективных причин для революции не было. Мне представляется, что такой взгляд экономического детерминизма не обоснован. И когда Борис Николаевич Миронов полемизирует постоянно с марксизмом, он конструирует такой марксизм, с которым ему удобно бороться. Все-таки в марксизме самая главная вещь – это классовая борьба, классовые конфликты. Социальных же конфликтов в России в начале XX века было достаточно. Они переплетались, приобретали очень сложный характер и иногда оформлялись с помощью очень сложных политико-культурных форм. И само по себе благосостояние как мы знаем вовсе не гарантия от революции, а иногда именно причина её. Появляются новые социальные и культурные группы с новыми амбициями, которые ищут нового самосознания, которые по-новому смотрят на политику и ищут своего места в политике. У них в силу экономического роста появляется какой-то ресурс. Я говорю не только о предпринимателях, я говорю, например, о квалифицированных рабочих, которые сыграли в истории России очень и очень большую роль (история рабочих, которая в советское время была очень важной магистральной темой, сейчас исследуется мало, что плохо). Я принадлежу к «пессимистам». В России в начале XX века было довольно сложно избежать революции. Конечно, эта революция могла быть совершенно непохожей на ту, которая произошла. Но если мы говорим о том, что только Первая мировая война была причиной революции, то это в общем-то не работает. По некоторым параметрам России начала XX века была очень не похожа, а по некоторым параметрам очень похожа на Испанию: аграрный вопрос в некоторых провинциях, монархия, которая пытается превратиться в конституционную монархию и не может превратиться в нее. Роль армии колоссальная в политическом процессе. Сложные отношения «государство-церковь-секуляризация», церковь продолжает оставаться связанной с государством. И совершенно бешеный антиклерикализм в Испании, воинствующий атеизм – достаточно вспомнить нападения на церкви в Барселоне и в других городах в начале XX века. Многонациональное государство. И последний вопрос, но не последний по значимости – молодой и очень агрессивный рабочий класс, это очень важно. Мне кажется, что первое и второе поколения горожан – это очень сложная категория людей, и страны проходят этот период урбанизации с очень большими проблемами. Испания, как мы с вами знаем, не участвовала в Первой мировой войне, Испания только выиграла от Первой мировой войны, работая на различные заказы воюющих стран. Т.е. люди получали деньги, хорошие заработные платы, тянулись в города, чего там только не настроили в период Первой мировой войны. Ну и что же потом? Испания в 1931 году свалилась в революцию, а затем в гражданскую войну, а одну из самых страшных гражданских войн XX века. Т.е. клубок проблем очень похожих на Россию вызвал революцию и без Мировой войны. Россия – это гигантская империя, которая включала значительную часть Польши, включала Финляндию. Все империи в XX веке переживали очень сложное время. Почему Россия была бы каким-то счастливым исключением? А когда такие трансформации империи происходят, то это провоцирует иные конфликты, тут эффект домино – один конфликт тянет другой. И один сепаратизм тянет другой сепаратизм. Вот как бы Россия решила проблему Польши? А решая проблему Польши, автоматически поднимается украинский вопрос, литовский вопрос, это очень сложно. Ну конечно, фактор войны необычайно важен и я всего не успею сказать. Но самое главное – это кризис власти в годы Первой мировой войны. Термин «двоевластие», хорошо известной нам из школьных учебников, появился еще до февраля 1917 года. Ведь сложилось настоящее двоевластие, ибо огромные полномочия предоставлялись Ставке Верховного Главнокомандования, и получилось так, что в России существует фактически два правительства. Одно находилось в Барановичах, его глава – Великий князь Николай Николаевич, а второе – в Санкт-Петербурге. Если читать записи о заседаниях Совета министров, это вопль министров российских: как Ставка влезает в их полномочия, совершенно не считаясь с правилами. И это одна была из причин того, что в августе 1915 года император взял на себя и верховное главнокомандование, пытаясь. объединить власть, но система работала очень плохо, кризис власти не был преодолен. Император одновременно физически не мог быть и Петербурге и в Могилеве, куда переехала Ставка. И кризисное положение власти продолжалось. В ходе войны очень многие полномочия были делегированы вниз, и это была естественная реакция на проблемы, когда что-то пытались переключить на самоснабжение. Т.е. в кризисные властные моменты они получили новый импульс в ходе Первой мировой войны. Вы знаете, что в 1915 году имел место страшный кризис в России, связанный со вступлением российской армии, а отступление было связано с недостатком очень многих вещей. Самая острая проблема – это была проблема снарядов, но не хватало иногда и более простых вещей, колючей проволоки, иногда лопат не хватало, винтовок не хватало. Мы знаем с вами, что в результате промышленной мобилизации к концу 1916 года российская армия, самая большая армия в мире, была более-менее снабжена. Я смотрел немецкие отчеты разведки, они говорят, русские солдаты хорошо накормлены, хорошо одеты, всё это правда. Это было достигнуто и с помощью союзников, которые поставляли многие вещи, которые не производились в России, но это было решено. Но каким способом это было решено? Это было решено за счет того, что транспорт работал в первую очередь на войну. Задачи народного хозяйства, задачи нормального снабжения страны были подчинены ведению войны, и это приводило к очень сложным проблемам. Был расстроен на рынок, сложилось сложное финансовое положение. Т.е. Россия в некоторых отношениях успешно мобилизовалась, но цена, заплаченная за эту мобилизацию, напряжение, которое с этим связано было очень велико. Но не только в этом было дело. Для страны была необходима только экономическая и общественная мобилизация. Необходима была патриотическая мобилизация, это очень сложный вопрос. Я пытался его затронуть в одной моей книге. К чему я пришел, какой мой основной вывод? Оппозиция «патриотический-непатриотический», которой часто очень оперируют при анализе ситуации в России в годы Первой мировой войны, просто не работает. Существовало много разных оттенков патриотизма, и если угодно, разных оттенков монархизма. И иногда очень сложные противоречия возникали в системе патриотизма и в системам монархизма. Приведу пример один, наиболее может быть яркий для меня. Я изучал образы членов царской семьи в годы Первой мировой войны. И один из важных самых источников для меня, который во многом и структурировал мое исследование – это дела по оскорблению членов царской семи в годы Первой мировой войны. Ну, как вы думаете, кого оскорбляли больше всего?
Из зала: Александру Федоровну, императрицу. Б.И. Колоницкий: Я тоже так думал, когда пошел в архив, это было мое ожидание.
Я ожидал встретить дела по оскорблению Александры Федоровны, и я ожидал встретить имя Распутина. Но лишь «четвертое место» занимает Александра Федоровна по количеству заведенных дел, а Распутин ни разу не упоминается в связи с ней. Источник не оправдывает наши ожидания. Номер один – это Государь император. Второе и третье место делят Великий князь Николай Николаевич и вдовствующая императрица Мария Федоровна, что для меня тоже было достаточно удивительно. И на четвертом месте только Александра Федоровна. Я могу объяснить, предложить мои интерпретации, почему так это складывалось. То, что они оскорбляли членов царской семьи, это вовсе не значит, что люд были анти-монархистами. Они противопоставляли иногда хорошего члена царской семьи плохому члену царской семьи, или хорошие качества одного – другому. И тут очень важный для этого периода – это феномен Великого князя Николая Николаевича, ставшего фантастически популярной фигурой. Мой коллега профессор Кембриджского университета Хубертус Ян написал книгу «Патриотическая культура в России в период Первой мировой войны». Он пишет о том, что в русской патриотической культуре были созданы очень яркие, образные и работающие образы врага. Это Вильгельм Второй или немецкий солдат, варварский, иногда грозный, иногда смешной, но, утверждает Хубертус Ян, в русской культуре не были созданы образы положительной интеграции. Скажем, образ царя не стал объединяющим символом России в годы Первой мировой войны. Я считаю, что Хубертус Ян не вполне прав, потому что в России в силу различных причин был создан образ патриотического объединения, и это был Великий князь Николай Николаевич. Он был популярен в самых различных кругах. Я особенно люблю легенды про Великого князя Николая Николаевича. В архиве, например, сохранилось солдатское письмо, передающие слухи той поры: немцы наступают и какой-то генерал, предатель, с немецкой фамилией, хочет сдать немцам крепость за три бочки с золотом. Но Великий князь Николай Николаевич узнал про это, приехал на автомобиле, застрелил предателя из револьвера на месте и повел в контратаку, русская победа.
И так повторяется, он приезжает в другой раз не на автомобиле, а на поезде, и не стреляет из пистолета, а рубит саблей. Особенно я люблю такой слух, когда он прилетал на самолете и тоже расправлялся на месте с предателем. При этом это не имеет никакого отношения к действительности, потому что внешне грозный Великий князь Николай Николаевич на самом деле был очень опасливым человеком. Он даже шоферу своему говорил ехать помедленнее, чтоб чего не вышло. Но он становился популярным, и император этому немало содействовал, награждая его новыми орденами, иными почетными наградами. Предполагалось, что будет создан культ военного вождя, поддерживающий культ верховного вождя, культ императора. Но потом, это иногда видно на почтовых открытках, эти два вождя рядом стоят, чуть ли не на одном уровне. Но потом на некоторых открытках видно ретуширование. Вот открытка, на которой раньше стояли император и Великий князь Николай Николаевич – хоп, император отрезан, остается один Великий князь Николай Николаевич. Можете себе представить! До всякого сталинского ретуширования это всё делалось. И многие люди начинают говорить, что хорошо бы нам его сделать царем, и многие люди стали употреблять в разговорах словосочетание «Николай III». Я не могу сказать, насколько это было распространено, но, это встречается в разных источниках разного уровня. Показательно, что царице об этом было известно и можете себе представить, насколько она была «рада». Итак, был создан образ положительной интеграции, но для режима этот образ становился опасным. Т.е. в годы Первой мировой войны патриотическая мобилизация оказалась в некоторых отношениях опасной для режима, создавала почву для различных волнений, которые могли быть трансформированы в сторону революции. Не следует забывать, что Февральская революция во многих отношениях была анти-немецкой революцией. Один из популярных лозунгов революции гласил: «Мы победили немца внутреннего, мы победим немца внешнего». «Внутренний немец» – или царь и царица или только царица. Очень важно, что получили распространения слухи об «измене в верхах». И это очень сложная проблема, с которой сталкиваются историки. Мы говорим в основном о действующих лицах, о главных áкторах. Но на самом в таких процессах как революция очень важно, когда очень многие силы бездействуют. Когда мы говорим о революциях, то очень важно понимать бездействие. Февральскую революцию мы не можем представить себе без солдат, которые поднимали свои винтовки выше цели, без различных чиновников, которые не спешили выполнять приказания. Т.е. без бездействия людей, которые по своим должностным обязанностям должны были бы действовать в этой ситуации. Многие были монархистами и патриотами, но их патриотизм и их монархизм подчас приобретал вот такие формы, когда они не могли защищать режим.
Когда мы говорим о революции 1917 года, мы должны, конечно же, говорить о двоевластии, это безусловно важно, и хотя об этом говорили нам со школьной скамьи, но этого правда не перестает быть правдой. Обычно двоевластие интерпретируется как взаимоотношения Временного правительства и Петроградского совета. На самом деле это не так. Двоевластие в различных формах буквально раскалывало всю страну. Это и различные комитеты общественной безопасности, которые появились после Февраля, это войсковые комитеты в армии, которые сначала появились в результате «Приказа номер один», но потом они появились и в соответствии с законом. Это различные местные советы, это фабрично-заводские комитеты (двоевластие в промышленности). Это, наконец, и такие национальные организации, как украинская Центральная Рада, которая появилась примерно также как Петроградский совет: несколько десятков украинских интеллектуалов и общественных деятелей собрались и провозгласили себя властью, а потом подвели под эту власть какой-то дополнительный базис. Но когда мы говорим о двоевластии, мне кажется, и это одна из важнейших вещей в российской революции – это человеческая измерение двоевластия. Это так называемый комитетский класс. Вот эти многочисленные советы, комитеты разного уровня, разной формы, организованные сверху, самопровозглашенные, необычайно важны. Представьте себе в масштабах всей страны – это десятки, скорее, сотни тысяч молодых амбициозных мужчин, как правило, это были мужчины, в возрасте где-то от 20 до 35 лет, которые впервые приобщились к политике, но, политизируясь, получили вкус власти. Это необычайно важно! И это во многом такая группа, которая определяла потом судьбы России. Вспомним будущих советских маршалов – Жуков, Рокоссовский, Конев – все они члены полковых комитетов, некоторые председатели полковых комитетов 1917 года. Это огромный и очень важный слой. Представим себе житейское измерение этой ситуации. Вот кого, скажем, выбирали в солдатский комитет или войсковой комитет? Это был человек, как правило, либо уважаемый, личная храбрость могла быть важным фактором и какой-то образовательный уровень. Представим себе, что этот человек находится на фронте. Он патриот, но с другой стороны ну он устал уже, просто по-человечески устал. Фронт он бросать не хочет, но усталость накопилась очень большая. И вот его посылают на какой-нибудь корпусной съезд, а еще лучше армейский, а еще лучше фронтовой. Он приезжает в губернский город, где ходят трамваи, его впервые в жизни катят на автомобиле, его селят в общежитие с чистыми простынями, ему дают талоны в столовую, где он ест былей хлеб, за ним ухаживают представители различных политических партий, дают различные агитационные брошюрки (что важнее иногда представительницы политических партий). Это интересная жизнь! И вы думаете, что несколько сот тысяч молодых, милитаризированных, брутальных мужчин, которые получили такую интересную жизнь и такую власть, готовы отдать эту власть? Я думаю, что нет. И в этом многие основы российской революции. Это много важнее, чем история политических партий. Очень многие процессы за этим. Мережковский метко сказал, что революция – это расплавленная государственность, государство – это застывшая революция. С помощью таких людей революция потом застывала. Но конечно важны и политические партии. Мы перекормлены были историей КПСС, но должен вам сказать, что вместе с тем мы очень слабо себе представляем партию большевиков в 1917 году. Исследования хотя очень многое что показали. Один из лучших специалистов по истории революции, американский профессор Алекс Рабинович, в своем исследовании показал, что представления о большевистской партии как о некой властной пирамиде совершенно неправильно. В 1917 году действовало три организации в Петрограде, был Центральный комитет, был Петербургский комитет большевиков, была Военная организация. Отношения между ними были очень сложными, иногда они друг друга очень даже не слышали. Но был еще очень хороший историк ленинградский Ханан Маркович Астрахан. У него книжка в 1971 году изданная, которая заслуживает сейчас перепрочтения «Большевики и их политические противники». Но еще более откровенно, чем в своей книге, он высказывался в статьях. Многие местные и фронтовые организации соцал-демократические посылали своих представителей и на большевистский съезд, и на меньшевистский конференцию! Т.е. представления о том, что были большевики и меньшевики, которых разделяла непреодолимая стена, неверно. Конечно, советские историки партии считали всё по максимуму, приписывая эту неопределившуюся группу к большевикам, это понятно. Но своеобразие этих групп и организаций было очень большим. Думаю, что и Сергей Миронович Киров был очень своеобразным большевиком весной 1917 года. В источниках можно было встретить, что весной 1917 года на партийном собрании молодой большевик спрашивает: «А правда, что Ленин немецкий шпион?» Большевики, например, боялись на Керенского нападать сначала, потому что прекрасно понимали, что среди своей даже базы поддержки они сочувствия не найдут. Исследования моих молодых коллег показывают, что человек один мог быть и в большевистской партии, и одновременно быть членом анархисткой организации. Т.е. это многообразие, своеобразие вот такого низового большевизма очень важно. Я при этом вовсе не хочу сказать, что там были хорошие или плохие большевики. Я говорю про то, что они были очень разные и не по директиве работающие люди. Вместе с тем я хочу сразу сказать, что очень важным фактором была беспартийная революционность. Нам-то кажется, что были большевики, меньшевики, эсеры и это все определяло. Но мой коллега Павел Константинович Корнаков ленинградский исследователь, написал замечательную диссертацию, которая, к сожалению, не опубликована в виде книги, он изучал знамена 1917 года. Он держал в руках эти знамена, он был хранителем в Музее революции, ныне Музей современной политической истории. И однажды одно знамя ему очень не понравилось, там какой-то рисунок совершенно не 1917-го года, а скорей 1920-х гг. Что же оказалось: сверху оставшийся лозунг «Пролетарии всех стран соединяйтесь!», а снизу – «В борьбе обретешь ты право своё», эсеровский лозунг. Т.е. нам кажется, что были эсеры и были большевики, а для рабочих какой-то фабрики все было иначе: зачем партийные разногласия, все социалисты, хорошее ребята и те и другие. Т.е. популярно было требование преодоления партийных разногласий, лозунг над-партийности он был необычайно популярен после Февраля, и это во много объясняет феномен Керенского, который пытался быть над-партийном политиком. Но не всё. Мы должны сказать еще о другом очень важном факторе, который много определял. Это эйфория, охватившая страну после февральской революции. Россия вся в сияньи солнца –
Радость необычайная и колоссальное ожидание. Люди думали, что в России перестанут существовать тюрьмы, на полном серьезе, считали, что в свободной стране нет рабов, не преступлений, тюрьмы не нужны. Огромный интерес к политике. Любой политический текст покупался за бешеные деньги, за него переплачивали. Люди готовы были ночами стоять на митингах. Глагол «пойду помитингую» появился, полтика была необычайно интересна, такая гипер-политизация и необычайно завышенные ожидания. И тут мы должны сказать еще об одной проблеме необычайно важной: о переплетении политического и религиозного сознания в это время. Это очень сложный вопрос. Мой младший коллега Павел Геннадьевич Рогозный опубликовал очень хорошую книгу «Церковная революция в 1917 году», где он показывает процессы низвержения епископов, избрания епископов в РПЦ, различные конфликты вокруг этого. Т.е. для многих современников между политикой и верой границы особой не было. Я бы сказал еще об одном важном элементе – это пасхальное восприятие революции. Это может звучать кощунственно, но я говорю то, что было. Революцию воспринимали как Пасху и описывали как Пасху, но и Пасха воспринималась революционно. В моей книге есть открытка 1917 года. (Показывает иллюстрацию из своей книги «Символы власти и борьба за власть», СПб., 2012)
Тут мы видим рабочего и солдата, пожимающих руки, красное пасхальное яйцо и надпись «Христос воскрес, да здравствует демократическая республика!» Можете представить, пасхальное поздравление 1917 года! И поверьте, тесты подтверждают это. Многие люди с энтузиазмом воспринимали то, что происходило в церквах в это время, некоторые с ужасом, но для нас важно зафиксировать это. И можете себе представить, какими сильными были политические взгляды, когда это подпитывалось таким религиозным, или, если хотите, квази-религиозным, убеждением, это очень мощно. И вот без этого и пасхального, и театрального, энтузиастического восприятия революции мы также не можем понять феномен Александра Федоровича Керенского. Многие политики с Февралем 1917 года смирялись, для некоторых, для меньшевиков, эсеров, и уж конечно для большевиков, Февральская революция была недостаточной, буржуазно-демократической, для социалистов это было. Но для многих людей изначально Февральская революция была левее здравого смысла, хотелось чего-то более консервативного. Очень мало было людей таких, как Керенский, которые совершено искренне совпадали с этим массовым эйфорическим настроением, это у него было. Итак, мы говорили о двоевластии, но ситуация в стране менялась, я боюсь, я повторю некоторые вещи, которые известны вам и без меня. Происходила радикализация и радикализация эта была связана с июньским наступлением русской армии. Я вам должен сказать, что, на мой взгляд, это одно из самых безответственных и непрофессиональных решений в русской истории – послать армию в том состоянии, в котором она была в наступление в июне 1917 года. Да, снабжена технически русская армия была как никогда, если говорить об орудиях, артиллерийских снарядах, но эта система военных комитетов, эта так называемая демократизация армии, в которую верили, как в универсальное средство для решения всех проблем, делала невозможным современную военную операцию. Ведь мы можем вспоминать Первую мировую войну ежедневно, по крайней мере, те, кто носит наручные часы.
Наручные часы – это мода Первой мировой войны, это мода, так их носили фронтовые офицеры, а затем и солдаты.
Помните, в «Белом солнце пустыни» у него такой вот будильник на руке – это крутая фронтовая мода эпохи. С чем это было связано? Время в пехоте становилось важнейшим фактором выживания. Если раньше отсечет времени был важен для военно-морского флота, то теперь чтобы выжить пехотинцу, его командиру нужно было хорошо ориентироваться во времени. В атаку идешь за огневым валом. И если вышел раньше, ты попадаешь под свои разрывы, вышел позже – вражеские пулеметчики успели выбежать из блиндажей... В британской армии часы сверялись дважды в день, потому что секунды могли стоить жизни. И русская армия во главе с очень ребятами, сидящими в комитетах, которые обсуждают все важные вопросы. Рассказывали потом, что немецкие офицеры не могли понять, что происходит: русская часть атакует, солдаты лежат, потом поднимают руку, потом идут дальше (смех в зале). Выяснили, что после каждой перебежки солдаты голосовали идти им дальше или нет. Это анекдот. Я думаю, что это вранье, хотя упоминание встречается в разных источниках, т.е. анекдот был распространен. Но то, что наступать или не наступать действительно решали голосованием – это правда. И то, что русская армия пошла в наступление – это чудо и проявление очень большого патриотизма, но добром это кончиться не могло, на одном энтузиазме современную войну сделать было нельзя. Июльский кризис привел к завершению двоевластия, но это не означало, что Временное правительство получило даже во главе с Керенским полную власть. Наряду с правительством и массой комитетов, сохранявших влияние, появился третий большой игрок. Это Верховное главнокомандование, это генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Казалось, у России был шанс произвести некоторую стабилизацию власти, т.е. сделать то же самое, что сделали в германской ситуации в 1918 году. Немецкие генералы и немецкие социал-демократы, в общем-то очень не любили друг друга, но они понимали, что они нужны друг другу. В России этого не произошло, произошел конфликт Керенского с Корниловым. Обсуждается вопрос о том, кто виноват в этом, это обсуждение продлится долго. Для меня убедительным является объяснение, данное Федором Августовичем Степуном в его замечательной книге «Бывшее и несбывшееся», очень продуманные, очень ответственные мемуары, не самовосхваляющие автора, очень искренние. Он говорит о том, что за конфликтом Корнилова и Керенского стоял очень важный социокультурный конфликт – конфликт русской радикальной интеллигенции и русского офицерства, которые друг с другом не соприкасались, друг друга не понимали и понять наверно не могли. Я думаю, что это очень важно. «Дело Корнилова» на самом деле было наверно самым важным событием в ходе революции. На мой взгляд, после дела Корнилова гражданская война в стране была неизбежна. Всякая революция – это потенциальная гражданская война, но её можно предотвратить. После же «дела Корнилова» механизм гражданской войны был запущен. Гражданская война могла бы быть иной, конфигурация сил могла бы быть иная, но избежать гражданской войны, мне кажется, было технически уже очень сложно. В первую очередь фантастический развал дисциплины в вооруженных силах. То, что раньше пытались как-то сделать с помощью компромиссов оказалось обрушенным совершенно и уже к этому времени невосстановимым. Во-вторых, пошел процесс «балканизации России». Страна раскалывалась на политические регионы самыми разными политическими режимами. И вот тут большая проблема историографии. Большинство книг по истории российской революции авторов разных взглядов, хотите, берите советские тексты, «Краткий курс истории ВКПб», хотите Ричарда Пайпса, хотите другие какие-то тексты – это история петроградоцентричная. Речь идет о Петрограде. Это совершенно неправильно, потому что многие необычайно важные события для России происходят не здесь, не в этом городе. Необычайно важен Гельсингфорс. Там идет процесс, который я бы назвал процессом двойной радикализации. С одной стороны финны дрейфуют ко всё большей и большей независимости, а с другой стороны, власть Временного правительства там практически нет, а местное советы становятся все более и более радикализованными. В конце концов, военно-морская база Гельсингфорс заявляет о том, что вообще-то Временное правительство не признает. Еще ДО всякого большевистского восстания в Петрограде!
А что в Гельсингфорсе, находится? Первая бригада броненосцев – это четыре дредноута российского военно-морского флота. Что тогда дредноут? Вот сейчас кто великая держава, после Второй мировой войны? Есть ядерное оружие – великая держава, нет ядерного оружия – извини, второй класс. В начале XX века дредноут – это знак принадлежности к клубу великих держав. Построили, может большого толка от них и не было в ходе войны, но для статуса это было необычайно важно. Так вот можем мы себе представить, чтоб сейчас бригада атомных подводных лодок говорит Москве «мы вас не очень слушаем». Осенью 1917 года произошло ровно вот это. Другой очень важный город для российской истории в это время Киев, там своеобразный «треугольник» власти: Центральная Рада, сильный и укрепляющийся большой совет, и еще власть Временного правительства. И вот в этом треугольнике власти Центральная Рада, большевики и их другие союзники, неправильно говорить только о большевиках, действуют тоже в союзе, и таких ситуаций было множество. Со времени Корнилова многие городки и рабочие поселки на Урале, в Центрально-промышленном районе, вообще уже установили у себя советскую власть. В советское время эстонские историки очень хвастались, что в Таллинне советская власть была установлена раньше, чем в Петрограде, сейчас это звучит забавно. Но, в общем, верно, хотя при этом нужно иметь в виду, что устанавливали её там русские рабочие и русские солдаты и матросы, русские военнослужащие. Еще один фактор – это межнациональные конфликты той поры. Т.е. значение этого сюжета в истории российской революции, честно говоря, мы можем оценить только с конца XX века. Кто что-то вообще-то знает особенно много о событиях в Чечне в 1917 году? Да ничего особенно мы там не знаем, потому что по сравнению с тем, что происходило в других местах, это не очень важно. А там, между прочим, происходили нападения горцев на поезда, нападения горцев на Грозный, рабочие с красными флагами идут к местному советы и требуют выдать оружие, потому что они хотят «быть Чечню» (Грозный тогда Чечней не считался). Они нападают на казачьи станицы, казаки у землячков достают артиллерийские орудия и организовывают свои карательные экспедиции против аулов. Т.е. там такая каша заваривается! И на большом фоне это не очень видно, но таких очень маленьких гражданских войн, переплетных с различными конфликтами, разворачивается очень и очень много. Что же происходит дальше…? Ну, вы знаете, что происходит дальше, тут дело вы знаете, чем кончилось, тут никакой интриги нет, но просто чтó я хотел бы сейчас сказать, я уже заканчиваю. Когда мы описываем события Октября 1917 года, мы сосредотачиваемся в основном на действиях главных áкторов. Т.е. опять-таки мы говорим Ленин, большевики…. Но, честно говоря, я считаю, что роль Ленина драматически преувеличивается. У меня был период увлечения личными именами, я считаю, что по именам можно отследить иногда искреннее политическое сознание. Я обирал свою коллекцию советских революционных имен. Особенно мне понравилось одно – Вилсор Иванович Петров, допустим. Вилсор – «Владимир Ильич Ленин Совершил Октябрьскую Революцию». Вот так взял, и совершил. На самом деле это отражало советское представление о том, что Ленин такой гениальный конструктор, и отсюда люди думают, что если бы там Ленина переехал трамвай или на Троцкого упал бы кирпич, то ничего бы не было. Я в этом сильно сомневаюсь. Решающий фактор на самом деле – это не только усиление большевиков, хотя усиление большевиков было, и не только их грамотные тактические действия. Но самый главный фактор – это фантастическая нарастающая слабость Временного правительства. Керенский оказывается буквально в политическом вакууме со всех, появляются фантастические слухи о его измене, они выглядят сейчас как совершенно параноидальные. Вот Ленин, например, пишет: существует заговор между немецким и британским империализмом о том, чтобы сдать Петроград немцам и тем самым заглушить мировую революцию. Но представить себе, что немцы и англичане осенью 1917 года о чем-то могли договориться – ну очень сложно. Верил ли сам Ленин в это? Я не знаю, но писал он об этом не для пропаганды, он писал об этом партийным активистам, т.е. в закрытой достаточно корреспонденции. Хорошо, может быть Ленин был параноиком, ладно. Но и в английское правительство поступают документы о том, что Керенский на самом деле уже договорился обо всем с немцами, им манипулируют немецкие агенты, и всё его противостояние с большевиками – это вброс для публики. Я не хочу сказать, что в английском правительстве сказали «да, точно, вот так», но пометка в архиве примерно такая пометка: «очень интересная информация, мы слышали об этом и из других источников». Т.е. представление о том, что Керенский предатель характерно было не только для левых, но и для очень многих консервативных людей. Большевики действительно укреплялись, но самая главная причина их быстрой победы в Петрограде была не в том, что за них очень много людей было готово умирать, вовсе нет. А в том, что за Керенского никто не хотел умирать. Наверно здесь я закончу. Спасибо. Аплодисменты
ВОПРОСЫ А.А. Ермичёв: Спасибо большое! Так, какие будут вопросы к Борису Ивановичу? Пожалуйста, прошу Вас!
А. Шестова: А вот Вы упомянули как раз автора, про которого я и хотела Вам задать вопрос – Ричард Пайпс, у меня стоит трехтомник наверно Вам известный. Этому автору я доверяю. А как Вы оцениваете его труд по революции 1917 года, времени до и после 17-го года, чему посвящен его труд?
Б.И. Колоницкий: У Ричарда Пайпса как у историка есть одна хорошая книга, которая мне лично нравится – это биография Струве, это книга хорошая. Насчет… (А.А. Ермичёву) Вам тоже нравится? А.А. Ермичёв: Очень! Б.И. Колоницкий: По поводу его книги о русской революции, Вы знаете, она для меня недостаточно исторична, он не очень историк на самом деле, на мой взгляд. А. Шестова: А его оценка…? Б.И. Колоницкий: Его оценки для меня не очень важны. История для меня лично – это не выставление оценок по поведению – этот хороший, а этот плохой. С точки зрения Пайпса Россия – не очень хороша, а большевики очень плохи. Он игрок в идеологические кубики, источник для него не очень важен. А. Шестова: Т.е. он выборочно факты … Б.И. Колоницкий: Ирония заключается в том, что есть большой текст, который на всех повлиял, этот великий текст – «Краткий курс истории ВКПб». Я знал таких людей, получивших образование в 1940-е годы, и они знали «Краткий курс» назубок. «На какой странице «Плеханов убежал в кусты?»» И все знали, на какой странице. И этот «Краткий курс» глубоко перепахал не только моих коллег по Публичной библиотеке, но и Ричарда Пайпса. То, что сделал Пайпс – он написал анти-краткий курс. Если говорить о структурированности этой книги – она ленино-центрична, большевико-центрична, петероградо-центрична. Он переставил знаки, но добавив какой-то материал, он во многом, как это ни странно, воспроизводил коммунистические тексты, сохраняя их структуру. А потом мой коллега и соавтор Орландо Файджес, когда он писал свою историю, написал анти-Пайпса, но тоже воспроизводил старые структуры повествования, тоже в центре у него Ленин находится как главный áктор, главное действующее лицо. Пайпс как историк мне, честно говоря, не очень интересен. Но он очень хорошо пишет, он хороший писатель, что важно, этому важно учиться. И он широко мыслящий человек в том плане, что он может о французской революции, предлагая читателям интересные сравнения. В этом отношении он интересен. Из историографии я его не выкину, но особенно высоко и не поставлю. А.А. Ермичёв: Позвольте мне вопрос! Мой пессимизм относительно начала революции в России простирается по-советски – до Александра Николаевича Радищева. В какой мере это так? Как Вы считаете, когда революционный процесс стал необратимым?
Б.И. Колоницкий: Ну, я все-таки не такой пессимист, я думаю, что что-то там в середине XIX веке можно было… Я не считаю, что Россия была запрограммирована на революцию уж так долго. А.А. Ермичёв: Позвольте дополнительный вопрос, но в этом же ключе. Владимир Сергеевич и Лев Николаевич обращались к Александру III с просьбой не казнить первомартовцев. Это могло изменить ситуацию? Если бы Александр III прислушался к их христианским голосам? Б.И. Колоницкий: Ну, я думаю, что он не мог прислушаться, честно говоря. Из зала: Не доходило, скорее всего. Б.И. Колоницкий: Нам кажется, что царь может всё, на самом деле многие события показывают, что императоры были зависимы от общественного мнения очень. Александр II не хотел начинать русско-турецкую войну, имея совершено рациональные для этого причины, но общественное мнение заставило. И я думаю, что и Александр III тоже не был вполне свободен в этом. Т.е. я думаю, что он тут не только о морали думал, а он думал о политическом весе своем, и вот мнение важных для него людей были таковы, что как бы он ни думал, он сделал так. А.А. Ермичёв: Хорошо. Прошу Вас, задавайте вопрос!
О. Кошутин: Вы как почувствовали, Александр Александрович, я хотел бы продолжить Ваш вопрос. Борис Иванович, известная песня была: «Есть у революции начало, нет у революции конца». Как Вы считаете, когда завершилась и завершилась ли Октябрьская революция?
Б.И. Колоницкий: Я считаю, что революция в некоторых отношениях, с моей точки зрения завершилась в виду того, что власть была стабилизирована где-то к середине 1920-х годов. Но со мной можно соглашаться или не соглашаться, потому что это связано с моим определением революции, ибо я её определяю как особое состояние власти. А.А. Ермичёв: Спасибо, прошу Вас!
Г.М. Голод: Борис Иванович, скажите, пожалуйста. Из того что Вы говорили, складывается впечатление, что внимание на политическую психологию следует обращать не в меньшей степени, чем на любой другой анализ. В связи с этим вопрос. Существует ли специально в гуманитарных вузах, на исторических факультетах, философских, психологических циклы политической психологии, базирующиеся на психологии личности, в частности?
Б.И. Колоницкий: Знаете, я лично прослушал несколько курсов по психологии, потому что я кончал герценовский институт, у нас этого добра хватало. Честно говоря, без большой для себя пользы. Ну, может быть, так не повезло. Дело в том, что когда я начался интересоваться темой, был такой тренд – «история и психология», связанный с именем Б.Ф. Поршнева, и так далее, это оказало влияние на моего научно руководителя на Геннадия Леонтьевича Соболева, который этими сюжетами стал заниматься. На самом деле некоторые вещи шли параллельно с тем, что Шартье делал на ниве французской революции, но Шартье перевели на английский язык, а Соболева нет. Если говорить о том, что курсы психологии могут помочь историкам… Ну, если хороший профессор, то полезно, а если плохой – вредно. Г.М. Голод: Но специальных таких циклов нет? Б.И. Колоницкий: У нас было, а в американских, допустим, университетах это зависит от программы, там же разные аспирантские программы в каждом университете, где-то может быть фокус на этом, а где-то нет. А.А. Ермичёв: Антон Александрович, пожалуйста!
А.А. Иваненко: Спасибо за интересный доклад! У меня возник вопрос в связи с формулировками, хотя и беглая была, но была формулировка революции. А в связи с тем, как Вы всё это описываете и формулируете, чтó такое революция, а вообще имеет смысл говорить о двух революциях – Февральской и Октябрьской? Мне казалось, что у Вас вывод должен быть, что одна была.
Б.И. Колоницкий: Да. Короткий ответ: да. Противопоставление Октября и Февраля в некоторых отношениях справедливо, а в некоторых нет, потому что в каких-то отношениях Октябрь был отрицанием Февраля, а в некоторых отношениях продолжением. Всё напоминает дискуссию по поводу французской революции в Третьей республике: Дантон хороший, а Робеспьер уже плохой, такая в значительной степени официальная точка зрения. Линейные корабли «Дантон» называли, а вот французы когда приезжают и узнают, что у нас набережная Робеспьера есть и тем более улица Марата, то это какой-то ужас. Клемансо сказала: революция единый блок, Робеспьер в неё включен. Я предпочитаю говорить о Российской революции 1917 года.
А.А. Ермичёв: Яков Адольфович, пожалуйста!
Я.А. Фельдман: Спасибо. Борис Иванович, очень интересно! Я хочу просто спросить. Вот термин «комитетский класс» я впервые встретил у Вас, он мне кажется очень важным, и вообще какая-то открывается перспектива в социологию более тонкую всех этих процессов. Будете ли Вы эту линию продолжать? Потому что я вижу у Вас два интереса, но мне кажется, что психология Вам более интересна – именно социологический разрез, новые группы, новые классы, их влияние и на 20-е, и на 30-е годы, и на 37-й год, они повлияли, конечно.
Б.И. Колоницкий: Спасибо большое! Вы просто в душу заглянули. Знаете, я человек ленивый и поэтому я хочу всё время заставить какого-то аспиранта заняться этим комитетским классом, но они увиливают от меня. Я бы хотел добить какие-то символические свои вещи, и я хочу написать книгу про Керенского. Но не про Керенского «про Керенского», а разные образы Керенского и что за этим стояло. Мечтаю написать и не получается, статью «Керенский как женщина» (оживление в зале). На самом деле это так! Почему? Замечательный опубликован недавно источник – опубликован дневник московского историка М.М. Богословского, известного знатока эпохи Петра Великого, он про Керенского пишет «она». Георгий Валентинович Плеханов, знаете как, если верить Валентинову, назвал Керенского? «Сара Бернар из Царевококшайска». Очень злая, негативная характеристика, воедино соединяется женственность, немужественность, актерство и провинциализм. А.Л. Казин: Как? Еще раз повторите! Б.И. Колоницкий: «Сара Бернар из Царевококшайска». А.А. Ермичёв: Владимир Николаевич, пожалуйста!
В.Н. Номоконов: Здесь уже захватили Великую Октябрьскую Революции – и к чему же она привела? Мне вспоминается та характеристика, которую дал Есенин: «К чему же мы пришли? Одни хвататели заменили других». Вот Ваше какое мнение на этот счет – о результатах, итогах?
Наконец, еще одно очень важное явление гражданской войны – это переформатирование империи. Для большевиков это была абсолютная импровизация, отчасти федерацию они включили в название страны тоже под влиянием левых эсеров, но напомнили смыслом это в ходе гражданской войны. И когда мы говорим о тех людях, которые участвовали в Октябре, то мы должны иметь в виду, что наше восприятие гражданской войны, так, как оно у нас сформировано в нашей стране, оно неправильно. Мы воспринимаем гражданскую войну как войну белых и красных. Есть очень интересная экспозиция в Музее современной политической истории, где мне нравятся экспонаты, но мне не нравится концепция – гражданская война как война белых и красных. Это совершенно неправильно. Была так называемая «третья сила», были национальные движения. И очень важное измерение гражданская войны – это война красных против красных, о чем забывают, которая для Москвы иногда была более опасной, чем что-то либо другое. Тамбовское восстание под красным флагом, западносибирское восстание, Кронштадт под красным флагом. Немало героев Октября, включая Антонова, например, создавали большие проблемы для власти. Миронов, другие кавалеры Ордена красного знамени встречаются среди антибольшевистских повстанческих движений. Т.е. гражданская война во всей сложности, свирепости – вот событие, которое во многом формировало несколько последующих десятилетний, как мне кажется. А.А. Ермичёв: Александр Анатольевич, пожалуйста.
Б.И. Колоницкий: В смысле? А. Клестов: Вот Лавр Георгиевич подвергся обструкции, и с этого началась революция, необратимый процесс? Б.И. Колоницкий: Нет, с этого началась гражданская война, революция началась конечно раньше. А. Клестов: Раньше? Б.И. Колоницкий: Да. Это хороший вопрос. Некоторые люди говорили, что началось с речи П.Н. Милюкова в Государственной думе 1 ноября 1916 года. На самом деле мы можем поставить разные даты, но я бы к этому относился очень осторожно, потому что наше сознание телеологично, хотим мы этого или не хотим. Мы знаем, что было позже, и иногда хронологическую последовательность мы выдаем за причинно-следственную связь. Но я бы сказал, что были какие-то очень важные факторы. Для меня очень важный фактор, без которого многие вещи были бы совершенно иные, – это создание в России очень развитой политической культуры революционного подполья, это был необычайно важный фактор. А.А. Ермичёв: С Натансона? Б.И. Колоницкий: Ну почему обязательно с Натансона? Я думаю, началось где-то с 1860-х годов. Этот процесс мог прерваться, может не прерваться, но получилось так, что не прерывался. Был создан набор символов, ритуалов, работающих, распространенных, достаточно известных, которые регулировали и объединяли конфликты разного уровня, интегрировали их в нечто большее. Я думаю, что этот политико-культурный фактор – это очень важная предпосылка революции так, как она произошла. А. Клестов: Тогда, если позволите, я немножко дополню, чего я хотел… А.А. Ермичёв: Вопрос, Саша! А. Клестов: Да, вопрос. Вот какой вопрос. Шла конституционная реформа власти, это очевидно, она шла, известно, с середины XIX века был разговор. У нас были Государственные Думы, была реальная возможность проводить реформы – и вот в этом ключе как Вы думаете?
А. Клестов: Спасибо. А.А. Ермичёв: Владимир Натанович, пожалуйста.
В.Н. Шацев: У меня три вопроса. Так ли плохо всё пошло после Первой мировой войны в Штатах и так ли плохо все пошло в Англии? Это тоже победители. Первый вопрос. Второй. Что можно почитать о личной неприязни Керенского и Ленина? И что известно, или это только слухи, о Сталине и охранке? Три вопроса.
В.Н. Шацев: А депрессия? Б.И. Колоницкий: Депрессия потом была, но после Первой мировой войны кризис был экономический везде, во всех странах. В Штатах из него в 1922 году вышли, в других странах попозже, т.е. пришлось крепко всем – дезорганизация финансов, кризис экономический. По поводу Сталина и охранки ничего нового сказать не могу, одни историки считают так, другие иначе, доказательств определенных нет, это не мое поле, не думаю, но может быть. Ленин и Керенский… Да не думаю, что личная неприязнь играла большую роль, они не очень-то особенно и пересекались. В.Н. Шацев: А какие-то были пересечения? Из зала: В гимназии (смех в зале). Б.И. Колоницкий: Ну Керенский пишет, что он вроде бы вспоминает Ленина-гимназиста, но я не думаю, что Ленин его помнил – большая разница в возрасте, особенно заметная в школьное время… Ну конечно, на I съезде Советов они оба выступали, но в общем они в разных измерениях жили. Конечно, презрение к Керенскому у Ленина было, но это совершенно несопоставимо с презрением Троцкого к Керенскому. Троцкий его припечатал совершенно афористично: «Керенский это не личность, это функция, – писал Троцкий, – математическая точка русского бонапартизма». А.А. Ермичёв: Прошу Вас!
А.А. Емельянов: У живущего в США философа Янова есть книжка достаточно занимательная «Русская идея в 2000 году». Один из тезисов, проводимых в этой книге, состоит в том, что русская идея после Октябрьской революции приказала долго жить, это была вырожденная русская идея. Ваше-то какое мнение по этому поводу: русская идея и революция. Б.И. Колоницкий: А как мы определяем русскую идею? А.А. Емельянов: Бердяев определил так: все ответственны за всех.
Б.И. Колоницкий: Ну, понимаете, Бердяев определили так, я ж не знаю, как Янов для себя определил и поэтому я не знаю, соглашаться с ним или нет. Если же говорить о каком-то своеобразии России и особом пути России, то вот в идеологии русской революции этого полно, у самых разных политических сил. Я написал статью «Русская идея и идеология Февраля», привожу там немало цитат. А.А. Ермичёв: Более вопросов? Ростислав Николаевич!
Р.Н. Дёмин: Борис Иванович, Вы отметили схожесть некоторых явлений Испании и России. Нет ли у вас каких-либо соображений по поводу схожести философской ситуации в Испании и философской ситуации в России?
Б.И. Колоницкий: Вы преувеличиваете мое образование и мои знания, думаю, в этой аудитории много людей, которые могут ответить более квалифицированно на этот вопрос. А.А. Ермичёв: Так, на вопросы были даны исчерпывающие ответы. Мы благодарим нашего гостя, я вручаю ему книгу об императоре Петре Первом. (А.А. Ермичёв дарит Б.И. Колоницкому книгу издательства РХГА «Петр Первый: Pro et Contra», а он. В свою очередь, передает свою книгу в дар библиотеке РХГА) Б.И. Колоницкий: Большое спасибо, коллеги!
ВЫСТУПЛЕНИЯ А.А. Ермичёв: Пожалуйста, кто хотел бы выступить? Александр Леонидович, давайте начнем в Вас.
Поэтому, уж конечно по поводу Октябрьской революции уж кто из нас, сидящих здесь, не имеет своей концепции, и кто из нас уже мысленно давно не расставил все оценки. Большинство – отрицательные, меньшинство – положительные, я подозреваю, но, тем не менее, это так. Вот что касается меня, я все же скажу, что Борис Иванович, несмотря на то, что он тщательно отмежевывался от оценочной позиции, все же высказал несколько важных философских суждений по поводу революции и всего с ней связанного. Во-первых, революция – это особое состояние власти, это первый тезис. Это совершенно правильно с моей точки зрения, потому что главное в России – это власть. Вот не экономика, не хозяйство, не капитал, а именно власть, потому что, действительно, если смотреть с экономико-центристской, марксисткой, или позитивистской точки зрения, совершенно непонятно почему произошло Февральская революция, когда Россия находилась на колоссальном подъеме. Она занимала четвертое место в Европе по объему ВВП и первое место в мире по темпам промышленного роста. А.А. Ермичёв: Важно, что было на душу населения. А.Л. Казин: Александр Александрович, я знаю, что Вы коммунист, поэтому молчим. Росси оставалось чуть-чуть больше года до победы над Германией и Турцией, войска генерала Юденича успешно продвигались к Царьграду, России были обещаны проливы, Константинополь был бы наш, и в связи с этим изменилась бы вообще вся карта Европы, вся мировая история XX века. Мы выпускали крупнейшие дредноуты, совершенно справедливо, «Императрица Мария» одна чего стоит на Черном море. Царский офицер Игорь Сикорский строил первые в мире тяжелые цельнометаллические бомбардировщики «Илья Муромец», которых было выпущено 60 штук в Первую мировую войну, и только один из них был сбит. Ну и так далее, и так далее.
Вот есть такой замечательный московский историк Фурсов, который эту концепцию разрабатывает подробнейшим образом. И я тут могу сослаться на него, он называет эту власть в России таким словом «центроверх». И так далее, у меня нет сейчас времени делать второй доклад, я просто сошлюсь на него. И вот эта ситуация как раз оказалась предметом невнимания, непонимания, а затем и предательства со стороны той части элиты, которая произвела февральский переворот. Не случайно Керенский тайно носил масонский титул Генерального секретаря Верховного совета ложи «Великий Восток народов России». И далее, как и следовало ожидать, всё пошло вразнос, и не просто потому, что поссорился Александр Фёдорович с Лавром Георгиевичем, я думаю, а были гораздо более глубокие причины. Почему русские солдаты и матросы стали в том же самом Гельсингфорсе, да и во многих других местах, на штыки поднимать своих офицеров и т.д.? Всё пошло вразнос, потому что исчезла вот та самая онтологическая основа власти, которую представлял, прежде всего, русский православный государь. Вот та самая идея власти, то самое онтологическое основание власти, которое представлял последний в Европе реальный христианский царь, не декоративный, а настоящий, действительный, действующий. И в этом плане я скажу даже более того, что Октябрьская революция в какой-то мере восстановила, хотя и в превращенной форме, вот это самое онтологическое основание российской власти. Если вы почитаете многих русских мыслителей того времени 1917-18 годов, начиная с отца Сергия Булгакова, его замечательный философский полилог «На пиру богов», то увидите, что там главным сторонником советской власти в этом полилоге отца Сергия Булгакова является царский генерал, который говорит, что да, может из этого еще и толк выйдет, из Октября 17-го года. А вот представить себе Россию в руках Керенского и компании, вот живой она из этих рук не выйдет. И я даже думаю, что если, предположим, действительно, сохранилась бы керенщина дальше, то я не исключаю того, что в июне 1941 года с Россией стало примерно тоже, что с великой Францией в июне 1940-го года. На этом я закончу. Аплодисменты А.А. Ермичёв: Прошу Вас! О. Кошутин: Я тоже хочу поблагодарить Бориса Ивановича. У нас в прошлом году политолог Гуторов выступал, он был более категоричен. В данном случае более осторожные оценки, это очень хорошо, тем более, они дают не-историкам более вольготное основание для интерпретации. Да, я согласен с главной оценкой, что как некое такое состояние власти революция, и правильные, на мой взгляд, предпосылки я бы только дополнил. Можно говорить, что бесчеловечность войны требует некой человечности. И с другой стороны, революция в начале XX века – это было огромное желание того, что называлось свободой совести, совести религиозной. И поэтому неслучайна фраза «В белом венчике из роз – Впереди – Исус Христос». С другой стороны, кто её мог делать? Да, есть в России очень тяжелая вещь, а именно – военные наши. Военные офицеры абсолютно не способны решать политические задачи, не было ни одного человека, который был способен. И даже в период общественных катаклизмов, начиная с Корнилова, Юденича, Колчака, Врангеля, Деникина, и все абсолютно неспособны, могут решать военные, но политические – никак. И дальше возникает вопрос, дилемма – кто её делает. И здесь опять развилка между Керенским и Лениным. Я считаю Ленина в полит-технологическом смысле гением, это не Керенский. Меня в свое время удивило, когда я читал о том, что Ленин в Разливе скрывался от Керенского, а в своих статьях писал «этот хвастунишка Керенский». Человек скрывается от власти, а относится к нему так. А почему? Да потому, что понимал, что за Керенским нет ни идеи, ни людей, вот такая популистическая волна, он не способен абсолютно решать задачи. И гений Ленина заключается не в том, что он боролся с Керенским, Ленин решал очень правильную задачу. Ему нужно было закрепить верховенство среди социалистов, потому что главная борьба, главные политические силы 1917 года и последующие – это были социалисты. И нужно было составить такую конфигурацию власти, чтобы захватить власть именно среди них, удерживать и так далее. Он эту задачу благополучно решил.
У нас, к сожалению, очень много мифов и мало содержательной аналитики, в том числе вот тут вопрос был о политических психологах. Да, с этим действительно тяжело, с таким анализом. Самый главный вопрос революции какой? Вопрос об Учредительном собрании. А вот смотрите, какая получается разница между Керенским и Лениным. Керенский, который, грубо говоря, водил народ за нос, и не мог созвать и не собирался созывать Учредительное собрание под предлогом того, что война. И Ленин, который практически сразу со знаменитыми декретами о мире, о земле и так далее, принял решение о проведении Учредительного собрания и провел его. Да, к нему можно предъявлять претензии, что он его разогнал и так далее. Но с другой стороны существуют и анти-аргументы, которые говорили, ну вот посмотрите на этих болтунов, что от них ждать, они что, что-то решат? Нет, поэтому давайте их уберем. Главное было выполнить политические задачи. И он эту задачу выполнил. Какая главная задача Учредительного Собрания? Главная задача Учредительного Собрания была – это принятие Конституции. Конституция в 1918 году была принята. Да, возможно не такая, как её можно было принять, но задача была по историческим меркам выполнена. И как Ленин подчеркивал, вот все почему-то уходят, а мы делаем ровно ту задачу, которую решали все народы Европы, вот ровно всё, ничего лишнего. Да мы своеобразно, по-советски, но мы решали те же самые задачи: мы должны создать республику, мы должны дать народу Конституцию, мы должны дать народу права. И эти права были даны. Другое дело, что со своеобразием, но самое главное всё это было решено. И поэтому он конечно в этом смысле велик. И самое последнее, знаете, я однажды прочитал не так давно в газете такое интервью. Один араб приехал вначале 1960-х или 70-х, его послали в Россию учиться на врача. И он пишет, он ехал в страну, которую он вообще не знал. Он не знал языка, не знал ничего, он знал только одно, что в этой стране в 1917 году Ленин совершил революцию – вот с точки зрения оценки восприятия страны. Спасибо. Аплодисменты
А.А. Ермичёв: Андрей Николаевич, пожалуйста.
Своё размышление об октябрьских событиях в России, которые произошли 95 лет назад, мне хотелось бы начать с положения, что мировая история, в которую включена история нашего, а так же любого другого народа, есть процесс, открытый в будущее. Этот процесс никак не запрограммирован и выступает таким потому, что человек по своей сути свободен; он, как давно и справедливо было сказано, не кукла Бога и, тем более, не игрушка слепых сил природы или довлеющих над ним «железных» исторических законов. Такое положение дел вовсе не означает, что протекающий во времени исторический процесс настолько не определён в себе самом, что мы можем только гадать о том, к чему он идёт, не зная, по выражению чеховского героя, настоящей правды и поэтому произвольно конструируя из фактов одни лишь гипотетические версии прошлого. Это занятие ничем не отличается от другого ходового приёма – сравнения истории одного народа с историей другого и измерения особенной истории одного народа особенной историей какого-то другого просто потому, что эта другая особенность чем-то мила тому, кто сравнивает. Чтобы быть истинной, мера должна быть, конечно, всеобщей. Ошибочно принимать и выдавать особенное за всеобщее в чём бы то ни было, тем паче в таком небезразличном для будущего деле, как историческое исследование. Нельзя историю России, Китая или Индии мерить историей Англии, Франции, Германии или, хуже того, США, которые за какие-то двести тридцать лет своего существования успели проявить такую бесчеловечность по отношению к индейцам, неграм, латиноамериканцам, японцам, афганцам и иракцам, что последние годы их спасают, по-видимому, только Мишель и Барак Обама. История как наука может быть лишь познанием всеобщего, или единого в историческом процессе, ибо любая наука познаёт сущее, действительное, т.е. конкретное, а не какой-то абстрактный, выдуманный, исключительно-гипотетический предмет. Только познав конкретно-всеобщее, различённое в себе самом единое, можно познать многое. Не познав единый всемирно-исторический процесс, нельзя познать историю какого-либо народа, которая представляет собой один из многих особенных моментов этого всеобщего в себе самом реального процесса развития духа, совершающегося в отношении к природе. Не познав единой истории народа, нельзя познать действительное историческое значение тех или иных единичных событий, множество которых её представляет. Но можно ли познать процесс истории как конкретно-всеобщее, единое целое, если он открыт в будущее, не завершён во времени и, поскольку время кончиться во времени не может, никогда не будет завершён в нём? Вот в чём состоит серьёзнейшая теоретическая проблема, даже если сами историки её не сознают. Решить эту основную проблему исторического познания, или истории как науки, без философии как науки нельзя. Почему? Потому, что только философия как наука разрабатывает логический метод познания всеобщего. В том-то и состоит истинный смысл положения Гегеля, открывшего этот метод, что если какой-то единичный факт не согласуется с всеобщим логическим методом, то тем хуже для факта, поскольку этот факт является чистой случайностью и будет либо предан забвению, либо истолкован превратно. Гегель сформулировал этот гениальный парадокс (над которым сегодня по своему обыкновению смеяться над Гегелем посмеялся уважаемый Александр Леонидович Казин) как раз потому, что понял действительное отношение философии как науки и эмпирических наук о природе и истории, и в §6 «Энциклопедии философских наук» признал согласованность результатов философского познания с результатами эмпирического познания действительности внешним пробным камнем истинности философского учения. Что же даёт для решения этой проблемы познания истории философия как наука, разработанная трудами великих философов от Парменида до Гегеля включительно? Если говорить коротко, то два главных пункта. Один из них состоит в том, что в историческом процессе нужно различать сущность и явление, содержание и форму. Как известно, принципиальное различие между тем, что есть само по себе и тем, что есть для нас, провёл Кант. Говоря на языке его критической философии, не следует путать ноуменальное и феноменальное, т.е. разумное и чувственно-рассудочное значение любого исторического события – его что (необходимое и всеобщее, или вечное, безусловное, объективное в нём) и его как (случайное и единичное, или преходящее, обусловленное, пространственно-временное, субъективное в нём). Познавая историю, необходимо, прежде всего, ясно и отчётливо различать, что происходит и как оно происходит. Следуя этому категорическому императиву исторического познания, мы должны сначала спросить: в чём состоит необходимость, т.е. действительность, или разумность событий октября 1917 года и того, что за ними последовало вплоть до сего дня? Отвечая на этот вопрос, мы по необходимости должны не отвергать эти события с порога, а, напротив, стать их горячими сторонниками, апологетами. В противном случае никогда не понять, откуда взялись те безусловные и непреходящие достижения, которые они принесли с собой. Между прочим, к этим достижениям относятся наша победа в Великой Отечественной войне и не менее великие достижения в образе жизни, образовании и культуре народов СССР. Без них не было бы тех прорывов в технике, науке и искусстве советского периода нашей истории, которые совершили И.В. Курчатов и С.П. Королёв, П.Л. Капица, Л.Д. Ландау, В.Л. Гинзбург и Ж.И. Алфёров, М.А. Лифшиц, Э.В. Ильенков и Е.С. Линьков, М.А. Шолохов, М.А. Булгаков, А.П. Платонов, О.Э. Мандельштам и А.Т. Твардовский, А.С. Голубкина и В.И. Мухина, М.В. Нестеров и П.Н. Филонов, С.С. Прокофьев и Д.И. Шостакович, С.М. Эйзенштейн и А.А. Тарковский, Б.Ш. Окуджава, В.С. Высоцкий и другие. То, что эти достижения, многие из которых уже безоговорочно признаны мировым сообществом, стали возможны и действительны отнюдь не вопреки, а благодаря сущности октябрьских событий, следует понять и никогда не сбрасывать со счетов. Однако, ответив на этот вопрос, мы непременно должны затем ответить и на другой: что в тех же событиях и в том, что с ними связано, было случайного, недействительного, неразумного и даже противоразумного – того, что могло не быть и должно было не быть? Что в них не безусловного, а, напротив, обусловленного, т.е. зависящего от тех пространственных и временных обстоятельств, в которых происходили эти великие события в истории наших народов и всего человечества? Отвечая на этот вопрос, мы по необходимости должны стать их жесточайшими критиками, похожими на Радищева и особенно на Чаадаева, который тоже любил свою родину с открытыми на всю мерзость окружающей его жизни глазами, отчего этот выдающийся русский мыслитель и был по указанию царя объявлен сумасшедшим (удивительно, что при этом тот же царь поощрял Гоголя, чей смех сквозь слёзы был одной природы с чаадаевским сарказмом). Закрывать глаза на кровавые кости в колесе (1) хотя бы одного-единственного младенца (а тут – кости шестидесяти миллионов человек, половину из которых унесла Великая Отечественная война), или даже объявлять их неизбежными издержками исторического прогресса (дескать, лес рубят – щепки летят) в высшей степени безнравственно. Столь же безнравственно, как и по-карамазовски возвращать Богу билет из-за бесов, которые до сих пор ещё сидят в людях и при определённых условиях выходят из них, но совсем не сразу входят в свиней и тонут в море, а успевают наделать немало зла. Вопрос о жертвах, в том числе и о цене Победы, есть отнюдь не праздный вопрос, ибо их число определяет не только величие того, что совершалось, но и несовершенство того, как происходили эти великие свершения. За что мы заплатили эту цену? За то ли, чтобы все последние годы ловкачи-проходимцы ежемесячно уводили из России около тридцати миллиардов долларов, а в ней катастрофически не хватало бы бюджетных средств на то, без чего она, как и без надёжной обороны, не может устойчиво развиваться – на медицину, образование, науку и культуру? За ту ли кафкианскую ситуацию, когда сегодня министерство образования и науки планомерно добивается сокращения значительного числа высших учебных заведений в стране? Оба последних вопроса, разумеется, риторические, ибо этот реальный абсурд ни в чём не уступает фантастической антиутопии Оруэлла, которую охотно цитируют противники октябрьских событий без малого вековой давности. Необходимый вопрос о цене свершений приводит нас ко второму пункту, который даёт для решения проблемы исторического познания классическая философия вообще и классическая немецкая философия в особенности. Этот пункт состоит в том, что различные стороны исторического процесса – его содержание и форма, его что и его как – не могут быть отделены друг от друга, ибо они образуют его конкретное единство. Единство исторического процесса есть единство отрицательное, диалектическое, т.е. крайне противоречивое. Требование диалектики, впервые открытой Платоном, гласит: «Умей, различая единое на его собственные противоположности, не разделять, не дробить его!». С абсолютной, т.е. с логической точки зрения, которую по необходимости занимает философская наука, вечное содержание исторического процесса и форма его протекания во времени не могут быть разделены. Фихте, Шеллинг и Гегель, давшие развёрнутые изложения философии истории, учат понимать мировую историю, а, значит, и действительную историю всех участвующих в ней народов, как трагический процесс – процесс не безысходный, но, напротив, идущий и ведущий к очищению, катарсису. Философская наука учит понимать историю человечества как настоящую (не оптимистическую, но и не пессимистическую) трагедию, или, что то же самое, как действительный, а не воображаемый апокалипсис, т.е. как совершающийся во времени вечный суд духа над самим собой. Для неё на суде истории нет ни белых, ни чёрных – ни безусловно правых, ни безусловно виноватых, ибо в истории все красные, все в крови, даже если они сами не убивают и вообще не противятся злу насилием. Для кого-то это может прозвучать неожиданно, но философия как наука учит смотреть на историю поистине нравственно, художественно и религиозно. Почему именно так? Потому, что она знает, что в истории истинное и ложное, великое и ничтожное, доброе и злое, прекрасное и безобразное, святое и грешное при всей их противоположности не отделены друг от друга. Как раз поэтому в отношении к истории нельзя занимать теплохладную, т.е. рассудочную, морализаторскую позицию и с формально-чистой совестью якобы беспристрастно винить в Октябрьской революции Ленина, большевиков, немцев, евреев (кого угодно!), как это делает, например, А.И. Солженицын в своих обширных исторических работах. Жить не по лжи ещё не значит жить по правде; сектантство и праведная жизнь – не одно и то же (2). Сказано: не судите, да не судимы будете! Об исторических событиях нельзя судить с внешних и потому конечных, относительных точек зрения; историю вообще нельзя судить. На историческом процессе нет и не может быть никаких трибуналов и присяжных заседателей потому, что история сама есть суд, причём высший суд, ибо дух сам есть высший судия над собой. На суде истории дух является истцом, ответчиком, прокурором, адвокатом и судьёй в одном лице, отчего тотальность обстоятельств рассматриваемого на этом процессе дела религия называет одним словом: Провидение. Чем же с этой абсолютной точки зрения, на которой сходятся между собой искусство, религия и философская наука, оказывается русская революция как необходимое явление сущности духа русского народа и вместе с ним живущих народов России? Определённым актом всемирно-исторической трагедии, главным героем которой с какого-то времени становится русский народ. Эта трагедия началась, разумеется, не в феврале и не в октябре 1917-го; она длится уже многие века. Плохо, конечно, что трагедия истории идёт так медленно и кроваво, но хорошо, что она всё-таки идёт – идёт в гору, к своей развязке, причём с каждым веком всё быстрее, а не стоит на месте, как гнилое болото. К чему же идёт восходящее на Голгофу духа человечество, а вместе с ним – русский народ и другие народы России? Христианство заявляет об этом недвусмысленно: оно идёт к своему спасению – к новому рождению, или рождению свыше, к истинному Рождеству, совпадающему с Воскресением. В этом смысле русский народ был правильно назван народом-богоносцем. Это сознавали те, кто в 1917 году выпустил в России показанную нам сегодня Борисом Ивановичем пасхальную открытку с поздравлением: «Христос воскрес, да здравствует демократическая республика!». Это сознавал и Александр Блок. В январе 1918 года он, по собственному признанию в дневнике, несомненно различил во главе двенадцати апостолов народовластия, из которых им были названы только Ванька, Андрюха и Петруха, идущёго с красным знаменем истории Христа:
Так идут державным шагом –
Какой же именно акт всемирно-исторической трагедии наш народ переживал и переживает сегодня? Свой вклад в познание этого обязаны внести учёные, изучающие историю. Без них не узнать, что такое русская революция и что делать тем, кто хочет, чтобы все жертвы, принесённые Россией на алтарь истории, оказались не напрасны. Не узнав этого, нельзя узнать, как следует действовать нам всем, чтобы искупить и, таким образом, воскресить всех своих, всех павших. Иными словами, без этого знания невозможно то действительно общее дело предков и потомков, о котором писал Н.Ф. Фёдоров и, конечно, не он один. Вот заключительные слова Ольги из «Трёх сестёр» А.П. Чехова – драмы, в начале XX века не случайно ставшей столь популярной, что через полтора месяца после премьеры в МХТ она была запрещена цензурою для постановки в народных театрах (не случайно она популярна и теперь): «Пройдёт время, и мы уйдём навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живёт теперь. <…> Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем мы живём, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!». Я верю, что историки с помощью тех, кто причастен к философии как науке, довольно скоро начнут получать надлежащую философскую подготовку и благодаря этому научатся следовать великому завету Спинозы: nec ridere, nec lugere, neque detestari, sed intelligere. В ракурсе нашей темы этот латинский афоризм можно интерпретировать следующим образом: «Не плакать и не смеяться над историей, но и не отворачиваться от её трагических противоречий, а понимать их». Понимание необходимо нам всем для того, чтобы научиться разрешать эти противоречия сознательно-разумным способом. Если мы не научимся этому, Молох истории ещё потребует от нас неопределённого количества жертв, причём оно, хотя это и жутко себе представить, может оказаться гораздо большим, чем число жертв, которыми народы России оплатили своё бытие после октября 1917 года. Ведь сама история, как известно, никого ничему не учит. Спасибо за внимание!Аплодисменты Примечания (1) Выражение из стихотворения Осипа Мандельштама, написанного в страшную пору, по его же словам из другого стихотворения, тридцатых годов: Мне на плечи кидается век-волкодав,
(2) См. об этом воспоминания М.А. Лифшица об А.Т. Твардовском и А.И. Солженицыне в кн.: Лифшиц М.А. Очерки истории русской культуры: из неизданного. – М., 1995. С.233-243.
А.А. Ермичёв: Пожалуйста, Владимир Николаевич Номоконов.
Были успехи и у революции и в Советском Союзе пока еще был жив дух, можно так сказать, «чтоб землю крестьянам в Гренаде отдать». Пока было вот это бескорыстие, был дух – были успехи. Потом дух этот выдохся, потому что, как здесь говорили, онтологические корни были подрублены, а чем подрублены? Прежде всего тем, что объявлено отделение церкви от государства, а на самом деле, кроме этого, отделили народ от его внутренней веры и религиозная обрядность, которая всё еще сохранялась и которая тоже не выполняла роли вот этого мировоззренческого крепкого воспитания. Мы знаем, что из семинарии выходили атеисты, и из академий духовных. Когда этот дух выветрился потихонечку вылезли… хотел сказать «рожки», не важно. «Материя первична, дух вторичен», и под натиском материи этот дух сейчас ушел на задворки нашей жизни. На самом деле первичен дух, как здесь было отмечено, и, как говорил Бердяев, на плоскости материального эти вопросы, эти противоречия, которые здесь были сформулированы, не разрешимы. Вот когда будет реально построен вектор духовности – т.е. многомерное пространство – только тогда можно будет дать ответы на вопрос, который поставил здесь наш уважаемый предыдущий выступающий.
Вот это внешняя революция, как мне видится, она должна вылиться сейчас во внутреннюю революцию, т.е. наш народ-богоносец хорошо бы если подал этот пример внутреннего самопреобразования, понимаете. «Не Бог, не царь и не герой» – свой внутренний мир, свою душу, свой дух могу только исправить, возвысить, откорректировать только я сам, т.е. каждый из нас. Если мы это поймем, если мы обратимся к основателям религии, у кого какая религия – Иисус Христос, Магомет и т.д. – к основам, к внутреннему содержанию, а не к обрядности, не к платочкам и всему прочему. Вот если будет внутреннее возвышение духа и преобразование, тогда эта история выйдет на новый виток гармонии уже материального и духовного. К этому хочется призвать, на это хочется надеяться. Спасибо. Аплодисменты
А.А. Ермичёв (выходит на трибуну для выступления): Ну, прежде всего, дорогой Александр Леонидович, я не член КПРФ. А.Л. Казин: Я в самом лучшем смысле сказал, я сам монархо-коммунист (смеется).
А.А. Ермичёв: А что касается иного, то – да, я глубоко благодарен советской власти за то, например, что я сейчас стою здесь, на трибуне, что она меня защитила во время войны от уничтожения, что она дала мне образование. Я здесь стою и вспоминаю своих замечательных, самых лучших в мире родителей – сменного мастера ленинградской суконной фабрики и мою маму, которая вообще не имела образования.
А вообще-то, конечно, я очень огорчен. Я как-то ожидал, что 95-я годовщина Великой Революции будет хорошо отмечена в нашей печати. «Хорошо» – это значит с желанием понять её. Нет, не апологетика, но и не постоянно отрицательные характеристики её, а желание понять. Но я почувствовал какой-то заговор в отношении к этой дате. Сам я лично не смог увидеть ни в газетах, ни по телевидению каких-то серьезных выступлений, кроме бешеных и лживых выступлений директора ИНИОНа Пивоварова. И он зовет себя историком. А.Л. Казин: В «Санкт-Петербургских Ведомостях» моя большая статья на следующей неделе будет. А.А. Ермичёв: Ну извини, хорошо. Чем мне очень понравился доклад Бориса Ивановича – тем, что он показал естественный характер наступления Октября. Он показал, как множество факторов, слившись вместе, приподняли страну к октябрю месяцу. Хотя мне кажется, что в этой методологии есть какая-то опасность. Такое впечатление, что масло размазали по поверхности кусочка хлеба тонким-тонким слоем. Улетучился момент политической активности в те годы между Февралем и Октябрем, непосредственно перед Октябрем. В Вашем докладе исчезли сознательные действия людей по изменению существующего порядка, их волевые усилия к изменению. Вместе с «Вехами», вместе с Лениным я привык считать, что революция – это видимые сознательные действия по изменению наличного состояния страны. И тогда непонятно, как в этом тонком слое масла увидеть некое ядро. Ядро, из которого родилось великое государство, определившее простым своим существование все мировые судьбы в течение целого века! Как тогда из этой размазанности выделилось нечто, что стало простым своим существованием определять судьбы всего мира? Вот эту дату хотелось бы увидеть в Вашем докладе. Эта дата все-таки выпадает на 25 октября 1917 года – оттуда «есть пошел» Советский Союз. Вот это вот первый момент. Я, конечно, прекрасно понимаю, что нужно подходить к истории Советской страны исторически. И когда Борис Иванович говорит, что подлинными творцами страны Советов были герои гражданской войны, то, наверное, это так, это они непосредственно создавали Советский Союз. Но идея Советского Союза, социалистического государства – это, конечно, 25 октября. И второй вопрос, на который я не получил для себя удовлетворительного ответа – это все-таки начало революции. Если согласится с Борисом Ивановичем о том, что это начало выпадает на созревание политического аппарата оппозиционного подпольного движения, т.е. 1860-е годы, оно, конечно, так. Но вспоминается один разговор у Владимира Сергеевича Соловьева – революция пошла с того времени, когда русские офицеры прошли через Европу в Париж, и, возвратившись оттуда, принесли европейскую идею. Начало революции – это когда невозможно было убить идею сопротивления тогдашнему государственному строю. Вот эта невозможность уничтожить, растворить, снять напряженность революционной идеи со стороны официальной России – это и есть начало революции. Она по советскому летоисчислению идет с Александра Николаевича Радищева. Т.е. революция есть объективная закономерность русской истории, которая завершилась страшным, трагическим и величественным событием – Советским Союзом. И мне очень горько и очень больно, что во главе нашей страны стоят заядлые антисоветчики, бывшие когда-то продуктом советского воспитания. Спасибо, Борис Иванович!
Аплодисменты
А.А. Ермичёв: Так, пожалуйста, последнее выступление!
Г.П. Медведев: Спасибо! Хотя Александр Леонидович пытался задать боевой тон сегодняшнему разговору, а Александр Александрович в конце тоже, но как-то благостно проистекало обсуждение. Мне кажется это животрепещущие действительно вопросы. Мы должны, мне кажется, постоянно возвращаться к… Мы все носим эту революцию в сердце, мы в ней выросли, я имею в виду, что она внутри нас. И поэтому пока мы не осмыслим её, никакого разговора о движении вперед быть не может, тут я согласен с Андреем Николаевичем, который нас всех немножко все-таки заболтал, извините.
Еще я согласен с Александром Леонидовичем, прежде всего, что действительно вопрос о власти. Но мне кажется, я хочу тут выступить немножко публицистически, что мне более свойственно. Самое важное для нас сейчас – это поставить окончательные оценки, прошло 20 лет, как у нас произошла, как Вы выражаетесь (А.А. Емричёву), контрреволюция.
Да, прежде, чем я начал ругаться, хочу сказать, Александр Александрович, Вам большое спасибо, прежде всего за ту возможность, что мы тут обмениваемся мнениями! Докладчику само собой. У меня такое впечатление, что скоро мы потеряем даже такую возможность в небольшой аудитории… Вновь потерям возможность свободного обмена мнениями, чтобы тут ни говорили о том, что наступает демократия, но это очень странная какая-то демократия. Мне на днях подарила книжку одна моя знакомая переводчица (показывает).
Лучано Канфора «Демократия: история одной идеологии» (М., 2012), итальянец он. Блистательно, с наслаждением читаю, а многие страницы они так ложиться на наше сегодня, особенно странице о бонапартизме при Наполеоне III, о том, как тогда играли всеобщим избирательным правом, как задействовали префектов, чтобы создать подходящие результаты выборов во Франции – всё было 100 лет назад, это мы переживаем сейчас! А мы говорим о каких-то вещах абстрактных, и очень мирно говорим.
Кстати, извините, что касается оценки революции. Мы не можем забывать о том, что все-таки главный недостаток Владимира Ильича Ленина – это то, что он был могильщиком русской культуры. Извините, идея, которая продолжается в других формах и сейчас – по поводу того, что братство народов, сейчас говорят о толерантности и т.д., но это на самом деле продолжение той же политики. И символично, что до сих пор… Вот вы говорите, что эти антисоветчики у нас сейчас. Да какие же они антисоветчики!
Это бывшие комсомольцы с челюстями, которые отодвинули, распихали по углам геронтократию, заняли их место, и другими методами на самом деле продолжают ту же самую убийственную по отношению к стране политику, только они другими методами действуют. Вот и всё. Они выкинули те жалкие крохи морали – это «Моральный кодекс строителя коммунизма», который был в советское время вот и всё, что произошло. И дозволили в своих понятиях комсомольских вот это новое уже «не грабь награбленное», а суть остается одна и та же, что теперь кража считается нормой нашей жизни. Вот то, что в двух словах мне хотелось сказать. И пока на главной площади страны лежит человек, который виновен за всё это, а мы говорим, что… Извините, Александр Александрович, во всех европейских странах в XX веке, снизу – это естественный процесс – снизу поднимается новая интеллигенция, из крестьян, из рабочих и т.д., они естественным образом подпитывают новую элиту, создают её, это неизбежно. Я думаю, что это не заслуга революции, а недостаток – то, что она угробила такое количество талантливых крестьян, которые могли бы сейчас поставить нашу страну совсем на другое место в мире! Спасибо. Аплодисменты
А.А. Ермичёв: Борис Иванович, Вам предоставляется заключительное слово. Б.И. Колоницкий: Спасибо большое, коллеги, спасибо за заинтересованное обсуждение и за комментарии философов к выступлению историка. И можно наверно комментарии историка к комментариям философов. Понимаете, Александр Леонидович, вот лично я бы приветствовал, чтобы Константинополь был частью Российской Федерации, было бы очень приятно иметь такой Константинопольский национальный округ (смех в зале), но принесло ли бы нам это счастье? В годы Первой мировой войны не удалось, но в 1939 году все-таки присоединили Галицию (получилось, что Сталин – великий объединитель украинского народа). Но принесло ли это большое счастье сторонникам империи? Были запущены очень важные процессы развития украинского национального сознания, которые скорее отодвинули Украину от России, той части Украины, которая раньше была России близка. Т.е. увеличение империи не всегда способствует её укреплению и стабилизации. В общем и до того с империей проблем хватало. А.Л. Казин: Военно-морской базы было бы достаточно. Б.И. Колоницкий: Ну надо обсудить, что там сделать (смеется), как нам обустроить Константинополь. Но если говорить о патриотизме, я хотел бы сказать, что это очень сложно. Вот эта оппозиция патриотизм-антипатриотизм элиты неверна – столько много оттенков и столько много противоречий может быть внутри патриотизма. Меня, например, потряс совершенно текст воспоминаний Сергия Булгакова. Помните, как он пишет о своем отношении к царю? Не помните? Он описывает свое отношение так: «трагическая эротика…» Я совершенно обалдел – «трагическая эротика» – так он пишет о своем отношении к царю.
Очень хочется любить царя, есть в этом потребность, религиозная потребность, но не может. Это его состояние в период Первой мировой войны. И проблема заключается в том, что многие люди, не такого уровня, но схожих политических воззрений испытывали такое ощущение, это очень важный фактор революции. Олег, мне как-то кажется, что Вы слишком жестко по отношению к Керенскому прошлись.
На самом деле я не большой любитель Керенского, я не хочу отожествлять себя с ним каким-либо образом, но меня, честно говоря, задевало несправедливое отношение к Керенскому. Первый импульс у меня для изучения его был текст Зинаиды Николаевны Гиппиус «Синяя книга: Петербургский дневник». Я в советское время получил «тамиздат» на ночь, читал быстренько, и меня это чтение взбесило совершенно. Сначала она во многом создавала «феномен Керенского», она писала про него, что это единственный человек, который может спасти Россию, я цитирую почти буквально, а осенью 1917 года она пишет, что в падении России на дно кровавого рва повинен только он. Т.е. если сначала он для нее универсальный спаситель, то потом он уникальный виновник. Вот такое, знаете ли, инфантильное, безответственное отношение к политическому процессу меня очень задело. А когда я посмотрел еще более раннюю редакцию её так называемого дневника в отделе рукописей Публички, там этот контраст еще более сильный. И мне кажется, что такое безответственное отношение к политике характерно и может быть и сейчас нам присуще, и в отношении в феномене Керенского оно проявляется.
Я согласен с пафосом Андрея Николаевича, чтобы жертвы не должны быть напрасны, мы должны их понять. Ну понять – это понять очень по-разному, и путь к пониманию трагедии 17-го года он очень долг и требует такой очень кропотливой работы, мы очень многое не знаем про это.
Владимир Николаевич говорил о том, что страхом держалось очень многое в советской России и в Советском Союзе. Стивен Коткин написал свою книгу «Magnetic Mountain» («Магнитная Гора: Сталинизм как Цивилизация») и там есть такая глава «Говорить по-большевистски». Он буквально пишет о том, что разные люди, простые, исходя из своих житейских соображений начинали использовать советский язык, но это не происходило бесследно, потому что произнесение потом интериоризировало этот язык. Этот тезис развил Йохен Хельбек в исследовании о советской личности. Он прочел огромное количество советских дневников 1920-х и 30-х гг. и иногда тексты очень поразительные и очень доказательные. Мой любимый материал – имена. Мне кажется, что люди врут очень часто, принимая резолюции, даже ведя дневники, иногда они пишут не для себя, а для кого-то иногда с целью оправдания. Но мне кажется, люди не врут очень часто тогда, когда он дают имена своими детям. Если в годы гражданской войны человек дает своей дочке имя Террора…! дочке! то мы можем представить, каковым было его отношение, какова была ужасная сакрализация террора и уверенность в том, что эти институты власти это будет жить вечно. И известно, и вы можете легко предположить, какое самое популярное имя было в России до революции – это Николай. После революции резкое падение, и вы знаете, какое самое популярное мужское имя в России было в 1920-е 30-е и в 40-е годы – это Владимир. С политикой это связано, потому что 1924 год дает резкий прирост Владимиров. Тут не поспоришь. В Австрии с 1938 года по середину 50-х годов почти никого не называли Адольфом, несмотря на аншлюс и все радости в Австрии по этому поводу. И. если в Ростове-на-Дону 20 процентов родившихся мальчиков получали имя Владимир, то значитидиосинкразиине было по отношению к этому. Т.е. я думаю, что мы можем говорить о немалой интериоризации советского, революционного языка. Загадка государства, Александр Александрович, наверное, это последнее. Загадка советского государства, мне кажется, в его ужасном происхождении. Государство родилось, было создано для победы в гражданской войне. Было создано стальное, свирепое государство для победы в гражданской войне, и это потом оказывало очень большое воздействие на историю. А.А. Ермичёв: Так, так! Б.И. Колоницкий: Спасибо. Аплодисменты
Видеосъемка – Владимир Егоров Запись и расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой
Фотографии Наташи Румянцевой
и Динары Мардановой
Рекомендуем для дальнейшего чтения по теме:
Книги Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры Российской революции 1917 года. – СПб.: «Дмитрий Буланин», 2001. – 349 с. 2-е изд. – СПб.: Лики России, 2012. – 319 с. Колоницкий Б.И. «Трагическая эротика». Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. – М., Новое литературное обозрение, 2010. – 664 с. Колоницкий Б. И. Погоны и борьба за власть в 1917 году. – СПб.: Остров, 2001. – 84 с. Революционный процесс и общественное сознание: Антология / Под ред.: Б. Ананьича, Б. Колоницкого, Б. Дубенцова. – СПб., Лики России, 2009. – 208 с. Interpreting the Russian Revolution: The Language and Symbols of 1917. – New Haven; London: Yale University Press, 1999. – 198 p. В соавторстве с О.Г. Файджесом. Переведена на испанский язык в 2001 году.
Статьи Колоницкий Б.И. Интеллигент конца XIX – начала ХХ века: Проблемы идентификации (К постановке вопроса) // Социальная история: Ежегодник. 2010. СПб., 2011. С. 9 – 42. Колоницкий Б.И. «Революционные имена»: Русская антропонимика и политическое сознание // Политическая история России ХХ века: К 80-летию профессора Виталия Ивановича Старцева: Сб. научных трудов. СПб., 2011. 341 – 359. Колоницкий Б.И. Красные против красных. К 90-летию окончания Гражданской войны в России // Нева. – 2010. – № 11. – С. 144 –164. Колоницкий Б.И. А.Ф. Керенский как «первый гражданин» // Факты и знаки: Исследования по семиотике истории / Ред. Б.А.Успенский, Ф.Б.Успенский.. Вып. 2. М., 2010. С. 134 – 149. Колоницкий Б.И. Александр Федорович Керенский как «жертва евреев» и «еврей» // Jews and Slavs. Jerusalem, 2006. Vol. 17: The Russian Word in the Land of Israel, the Jewish Word in Russia. P. 241 – 253. Колоницкий Б.И. Память о первой российской революции в 1917 году: случаи Севастополя и Гельсингфорса // Неприкосновенный запас: Дебаты о политике и культуре. 2009. № 2 (64). Russian Historiography of the 1917 Revolution: New Challenges to Old Paradigms? // History & Memory 2009, Vol. 21. (Oct), No. 2. P. 34–59. Колоницкий Б.И. Преодоление гражданской войны: случай Америки // Звезда. – 2007. – № 1. – С. 123 –143. Колоницкий Б. И. «Русская идея» и идеология Февральской революции // Toronto Slavic Quarterly. 2007. # 21. Колоницкий Б. И. Постсоветская Грузия; Армения: Большие конфликты маленькой страны // СССР после распада / Ред. О. Маргания; Д.Травин. СПб., 2007. Колоницкий Б. И. Воин «старого времени»: образы великого князя Николая Николаевича в годы Первой мировой войны // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia X: «Век нынешний и век минувший»: культурная рефлексия прошедшей эпохи: В 2 ч. – Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2006. – Ч. 2. – С. 297–326. Колоницкий Б.И. Язык демократии: Проблемы «перевода» текстов эпохи революции 1917 года // Исторические понятия и политические идеи в России XVI – ХХ века: Сб. научн. тр. / Отв. ред. Н.Е. Копосов. СПб., 2006. С. 152 – 189. Колоницкий Б.И. Легитимация через жизнеописания: Биография А.Ф. Керенского (1917) год // История и повествование / Ред. Г.В. Обатнин и П. Песонен. Хельсинки; Москва, 2006. С. 246 – 278. Колоницкий Б.И. Слухи об императрице Александре Федоровне и массовая культура (1914–1917) // Вестник истории, литературы, искусства. – Т. 1. – М.: Собрание, Наука, 2005. – С. 362–378. Колоницкий Б.И. К вопросу об источниках «Синей книги» З.Н. Гиппиус // Русская эмиграция: Литература. История. Современность (Материалы международной конференции, Таллинн, 12 – 14 сентября 2002) / Ред. В.Хазан, И. Белобровцева, С. Доценко. Иерусалим; Таллинн, 2004. С. 23 – 34. Колоницкий Б.И. Политическая топография Петрограда и революция 1917 года (Невский проспект) // Исторические записки. М., 2003. Т. 6 (124). С. 327 – 341. Колоницкий Б.И. Интеллигенция в конце XIX – начале ХХ века: Самосознание современников и исследовательские подходы // Из истории русской интеллигенции: Сб. материалов и статей к 100-летию со дня рождения В.Р. Лейкиной-Свирской. М., 2003. С.181 – 200. Колоницкий Б.И. Февральская? Буржуазная? Демократическая? Революция… // Неприкосновенный запас: Дебаты о политике и культуре. М., 2002. № 2 (22). С.82-88. Колоницкий Б.И. Занимательная англофобия: Образы «Коварного Альбиона» в годы Первой Мировой войны // Новое литературное обозрение. 2000. № 41. С.69-87. Колоницкий Б.И. Комментарий к воспоминаниям В.В. Шульгина «1917-1919» // Лица: Биографический альманах. М.; СПб.: Феникс, 1994. С.290-328. Колоницкий Б.И. Антибуржуазная пропаганда и «антибуржуйское» сознание // Отечественная история. 1994. N.1. С.17-27. То же в кн.: Анатомия революции, 1917 год в России (Массы, партии, власть) / Отв. ред. В.Ю. Черняев. СПб.: Глагол, 1994. С.188-202. Анимация по мотивам поэмы Александра Блока «Двенадцать», иллюстрации Юрия Анненкова
СЛУШАТЕЛИ
|
А.А. Ермичёв: Добрый вечер, друзья! Сегодня семьдесят девятое заседание нашего семинара. Друзья мои, перед тем как открыть сегодняшнее заседание, я хотел бы сделать объявление о ближайшем, следующем заседании, оно несколько необычно. Речь идет о том, что, во-первых, следующее заседание состоится в пятницу 7 декабря. У нас занятия обычно проходят во вторую половину месяца, но эта дата связана с очень важным событием и для академии и непосредственно для ректора нашей академии. В эти дни исполняется 80 лет его учителю и многолетнему работнику нашей академии Анатолию Ильичу Маилову. И действительно Анатолий Ильич Маилов, много лет проработавший в нашей академии, сумел оказать определенное влияние на идейные рамки нашего образовательного процесса. Дмитрий Кириллович желает выступить с докладом, который называется следующим образом: «Пути постсоветской философии. От марксизма к экзистенциализму: творчество Анатолия Ильича Маилова». 
Б.И. Колоницкий: Я вижу много разных результатов. Что произошло в ноябре 1917 года? Грубо говоря, большевики пришли к власти. Но это на самом деле очень сильное упрощение. Мы знаем, что, в конце концов, было создано партийное государство, но наше видение телеологично. Если мы посмотрим, допустим, процессы, которые идут в партии в первой половине 1918 года, то это абсолютный кризис, потому что все ребята, которые были грамотными, уходят в Советы – там лежит власть, там лежит ресурс. Партийная организация в кризисе, и даже в Петрограде есть такие предложения, что партия должна заниматься теперь только агитацией, т.е. быть агитационным придатком Советов. Кроме того в Советах было и много других социалистов – левые эсеры, анархисты, которые в это время, в первую половину 18-го года, очень крепко влияли на ситуацию. Большевики-то на самом деле не очень любили левых эсеров, но у них не было возможности от них отказаться, потому что просто ресурс образованных людей у них был разный. Рабинович, который написал книгу «Большевики в 18-м году» очень хорошая книжка, хотел её первоначально назвать «История выживания». Т.е. во многом история их – это история людей, которые с небольшим ресурсом хотят выжить и удержаться у власти. Если же говорить о влиянии, то конечно самое главное событие в нашей истории – это гражданская война. И тут очень много последствий. С одной стороны, это совершенно иные нравственные нормы, которые закладываются в этот период гражданской войны. С другой стороны, это процесс формирования или доформирования нового советского политического класса, потому что вся эта компания вокруг Сталина – это люди, которые сделали политическую карьеру в ходе гражданской войны. И у них были меры соответственные – т.е. террор, мобилизация. И когда они, вне зависимости от своего характера, приближались к какому-то сложному варианту развилки, естественный способ разрешения кризиса был для них таков.
А.А. Клестов: Спасибо, Борис Иванович, за столь содержательный доклад! Я, конечно, может быть и повторюсь, но вслед за коллегами скажу. Конечно, Ваш доклад построен на социально-психологической доминанте, и, соответственно, фактологический, мировоззренческий материал Вы поднимаете, всё это очень хорошо и убедительно. Для нас, историков философии, вслед за Александром Александровичем, я все-таки склонен искать и более общее обозначение революции как протяженности, например, социально-психологической. Как на Ваш взгляд, где же, собственно, искать начало необратимого движения революционной ситуации? Вы обозначили 1920-й год, очевидно, как некое такое окончание, стабилизацию этой социально-психологической протяженности. Ну а где начало искать? Где революция началась? С какого момента этот необратимый процесс пошел? Вы назвали, вот – Лавр Георгиевич. Хорошо, ну это точно так, и больше нет ничего? 
Б.И. Колоницкий: Ну да. Вы знаете, это такая старая дискуссия. И дискуссия в американской историографии была позиция Гершенкрона, например, где он говорил, что Россия, ну как и Борис Николаевич Миронов примерно, нормально развивалась – экономический рост, Дума, образование, профсоюзное движение и прочее. А Леопольд Хеймсон опубликовал статью, очень большую в двух номерах, он писал о двойной поляризации в России, и он показал, что на самом деле это было не так. Ну, например, один из очень важных факторов – это радикализация рабочего движения, за которым стояли тоже какие-то социальные причины. Программа Мартова создать легальное рабочее движение по западному образу в России не получилось в силу различных факторов. Это был один из факторов радикализации. И то, о чем я говорил на самом деле, как мне кажется и показывает, что возможности были ограничены для оптимистичного сценария. Вот эти несколько сот тысяч амбициозных парней, которых я назвал комитетским классом, это же ребята, до революции исключенные из политической жизни. И они пришли к власти в значительной степени, политизируясь по ходу, ранее у них опыта не было. Они пришли к власти, будучи очень часто недо-политизированными. Это очень сильная штука – недоразвитие в предшествующий период делало протекание революции очень острым. И потом, Дума, конечно, это важно, и если б там было лет 15, то она бы развилась во что-то другое, политический класс был другой. Были эти 15 лет или не были? Представим себе, что Россия каким-то чудом избежала бы революции в годы Первой мировой войны. Мне это представляется фантастическим, но может быть как-то досидели бы до конца Первой мировой войны и оказались бы в лагере победителей – был бы это хороший очень сценарий? Во многих победивших странах во многих творится черти знает что, Италию, например, называли «побежденная в лагере победителей». У всех огромные финансовые проблемы, которые были бы и в России. Аграрные волнения, возвращение солдат. Можно вспомнить эффект возвращения солдат в 1905 в 1906 годах, когда Сибирь стояла на ушах, когда демобилизованные солдаты ехали и устанавливали железнодорожные республики. И Троцкий напоминал: что вы с нами не делайте, но будет демобилизация, и вы свое получите. Т.е. даже в случае участия России в победе я не вижу особенно хорошего сценария. А то, что полякам наобещали? Чем бы это закончилось? А другим группам наобещали? Во всех странах платили по векселям и везде это пошло непросто.
Б.И. Колоницкий: В Англии тоже платили по счетам. Проводили большую реформу, расширяли избирательное право, и это было непросто. А бывшие офицеры, студенты Оксфорда создавали, например, свои Советы у себя. Ну а во Франции посложнее было. Если же говорить об Англии, тут же нужно рассуждать не только в Англии, это начало распада Британской империи. Англия потеряла Ирландию в результате Первой мировой войны на самом деле, это колоссальная травма. Англия получила огромные проблемы в Индии, Англия получила огромные проблемы в Египте. В США нет, ну как бы и потери несопоставимые и финансовое положение несопоставимое, но и там был период «великого красного страха».
А.Л. Казин: Большое спасибо, Борис Иванович, за прекрасный доклад! Я с огромным удовольствием его выслушал. Тем более, что я не историк, но философ, и сам факт доклада историка в этой философской, в основном, аудитории – это тоже незаурядная вещь, потому что, вообще, философы и историки они не всегда понимают друг друга, к сожалению. Я десять лет преподавал философию на историческом факультете большого университета, и за десять лет я понял, что есть только отдельные историки, с которыми я могу разговаривать, и они в свою очередь примерно также наверно мыслят. Потому что историку нужны факты, нужны документы. Историк, как замечательно сказал Борис Иванович, не хочет выставлять оценок – кто себя вел, хорошо или плохо – его задача исследовать чтó было. А вот задача философа, тем более историософа, строить некие грандиозные концепции, а если факты не совсем согласуются с моими концепциями, тем хуже для фактов. Как известно отец немецкой философии Гегель примерно так и рассуждал в некотором роде, я понимаю, что задеваю тут чувства некоторых философов, но, тем не менее. 
Почему вдруг всё это распалось? Почему всё пошло вразнос? Ну конечно, война. Конечно, усталость народа от войны. Совершенно справедливо было сказано: недостаточная, видимо, и пропаганда патриотического характера, и т.д. Но при этом самое главное, что произошло с моей точки зрения, по-моему, Борис Иванович, это прекрасно показал – это, ну скажем так сильным словом – предательство элиты. Это политика того самого класса, который оказался, с одной стороны, вне монархической идеи власти, и с другой стороны, оказался в неком состоянии иллюзии, эйфории по поду того, что в России возможна буржуазно-парламентская республика французского типа. Тот самый либерально-демократический миф, который в России работает хуже всего, как показывает история. Потому что этот либерально-демократический миф направлен, повторяю, против самого главного, на чем стоит Россия – это идея державной власти, которая в России, в русской истории, занимает примерно то же самое место, что в западноевропейской истории занимает капитал. Государство, в отличие от капитала – это духовная идея, идея чести и служения не за деньги. Вот европейская истории действительно экономико-центричная история. Не случайно марксизм, Маркс построил свою концепцию мировой истории, вообще говоря, на истории буржуазной Англии, европейского капитала, который есть базис, а все остальное – это надстройка. Но в России, господа, товарищи, дело обстоит ровно наоборот, в России именно власть является базисом, а всё остальное, включая капитал, экономику – это надстройка. И вот либерально-демократический миф направлен как раз против основы, онтологической основы русской истории, против монолита, против онтологического основания власти. 
А.Н. Муравьёв: Спасибо. Уважаемые коллеги! Прежде всего, я хотел бы поблагодарить руководителя нашего семинара за то, что он не пропустил 95-летие октябрьских событий 1917 года. Забывать эти из ряда вон выходящие события нельзя хотя бы потому, что наша страна ныне вновь, похоже, идёт к чему-то подобному. Полагаю, что именно поэтому тема революции сегодня сознательно и бессознательно табуируется, что, конечно, к добру не приведёт. Готовясь дома к дискуссии по этой теме, я, по правде сказать, предполагал услышать от профессора Европейского университета те либеральные или монархические банальности, какими в подавляющем своём большинстве с середины 90-х годов прошлого века непрерывно грешат публично выступающие историки. Я имею честь преподавать в Российском государственном педагогическом университете имени А.И. Герцена и очень рад тому, что его выпускник выступил перед нами как учёный, а не как ангажированный журналист, и непредвзято осветил события, происходившие непосредственно до и после октября 1917 года. Спасибо большое за доклад, Борис Иванович! Слушая его, я словно побывал сегодня в том удивительном времени и по приведённым Вами фактам увидел, куда тогда шагала сама история, таща, как судьба, тех, кто был ею захвачен.
В.Н. Номоконов: Спасибо большое! Замечательно, что здесь было сказано о том, что история открыта к будущему – это замечательно. И что еще меня поразило, когда я занимался этими вопросами – это то, что и до революции и во время революции были мудрецы и прозорливцы, которые заранее видели её обреченность, вот этот ход и конечную неудачу. Тот же Бердяев, те же сменовеховцы указывали на то, что это идет по руслу социального детерминизма, примерно как говорил Маркс о том, что человек есть совокупность общественных отношений, изменим общество, получим нового человека. Это себя не оправдало, потому что это всё привело к использованию внешних мер давления. Внутрь, в душу попасть не удалось, и внешние эти обстоятельства как раз привели к тому, что нужно было использовать страх, использовать насилие. И потом уже эскалация этого насилия, потому что уровень страха был недостаточен, и мы знаем, что эти жертвы и это насилие, сталинские репрессии упомянуты, они прогнозировались, и они были фактически неизбежны. 
